Прежде чем я успеваю сказать что-то в ответ, меня резко разворачивают мордой в стену – и на этом у меня начинается истерический ржач. Я хохочу так, что у меня сводит судорогой живот и срывается дыхание – на сей раз уже от смеха.

– Сука, – слышу я за спиной Никиткин голос, и могу поклясться, что в нём помимо ярости присутствует ещё и страх. Причём по процентному соотношению первое явно проигрывает второму. Ещё бы – до него понемногу начинает доходить, что он только что почти сделал. От этого мне становится ещё веселее.

– Да-а-а-а! – слова с трудом прорываются сквозь смех, – да, да, да-а-а, называй меня своей сучкой!

Судя по тому, с каким выражением лица он смотрел на меня, когда я развернулась, я была права на все сто процентов, исключая всевозможные погрешности. Хорошо хоть не стал помогать от стены отлепиться – за это я бы его убила на месте.

Откуда только такие, как он, в наше время берутся, а?..

Я не стала разубеждать его в том, что ему стоит сделать себе харакири по поводу всего произошедшего, с удовлетворённой ухмылкой отметив нехилый кровоподтёк у него на скуле. Пусть помучается – может, в следующий раз ему не захочется себя грузить тем, что я есть на самом деле и как с этим бороться. Спасение плохих девочек дело рук самих плохих девочек, а не хороших мальчиков – в этом я свято уверена. Если, конечно, для меня есть что-то святое в этом мире.

Я валялась на диване, смотрела какую-то мозговыносящую муть и пила коктейльчик. Третий – по тому же самому рецепту. Если второй ещё напрягал своей неохлаждённостью, то третий прекрасно пошёл и безо льда. По мере того, как мне хорошело, из головы испарялись все мысли кроме вполне определённых. Какого хрена Мелехов страдает высокой моралью там, на кухне, когда должен наслаждаться её отсутствием на мне?!

Напомнив себе о том, что я оставила его там мучиться в назидание, я потащилась в душ, искренне надеясь на то, что когда выйду из него, Никитка уже будет готов. Смотрю в зеркало, разглядывая синяки на плечах, и мысленно вспоминаю своего бойфренда последними словами. Потом перехожу от ругательств в пустоту к водным процедурам.

На периферии сознания снова возникает образ Шмелёва: настолько реальный, насколько это возможно в принципе. Я стою в душевой кабине, подставляя лицо упругим струям горячей воды и представляю, что мы могли бы делать здесь вдвоём.

Ну вот какого хуя у него такая запоминающая внешность?!

Рука автоматически скользит между ног – впрочем, сейчас мне особо и помогать себе не приходится – я уже все мокрая. Мне хватает всего пары минут под затягивающим взглядом тёмно-синих глаз гребаного брюнета с голливудской внешностью – это кажется почти реальным. Когда я представляю, как он резко разворачивает меня лицом к стене и берёт – без предупреждения, без подготовки, проникая на всю длину резкими, глубокими толчками, и как я ору от боли и от наслаждения, от этого ощущения его во мне, низ живота сводит сладкими судорогами. Содрогаясь, я бессильно цепляюсь пальцами за стену и сползаю на пол душевой кабины. Через несколько минут блаженной прострации ловлю себя на мысли, что фига с два я буду ждать назначенного дня встречи. Импровизация – это наше все. Завтра же поеду к нему в офис.

Выходя из душевой кабины, я едва держусь на ногах – во-первых, коктейль оправдывает ожидаемый эффект, во-вторых, такого оргазма я не ловила уже давно. И это только при ментальном, так сказать, участии Шмелёва. Что же в реальности-то будет?

Усмехаясь, я заворачиваюсь в полотенце, выползаю в спальню, где падаю на кровать поверх покрывала и закрываю глаза. Я чётко знаю, что мне надо разобрать постель, лечь под одеяло, но меня так выносит и настолько хорошо – в этом нереальном мире, что шевелиться нет ни малейшего желания.

Слышу шаги – в спальне нарисовался Никитка. Именно он делает всё то, что мне так лень – осторожно стягивает покрывало с одной стороны кровати, укладывая меня в постель и закутывая в одеяло.

Я приоткрываю один глаз и гордо заявляю:

– А я не сплю!

Мне кажется, что даже в темноте я вижу, как он краснеет.

– Думал, что так просто отделаешься, да?! – с трудом удерживаюсь от смеха.

– Пошла ты, – он поворачивается, чтобы уйти, но я успеваю схватить его за руку.

– Может, хватит уже?

Никита на мгновение замирает, и этих мгновений нерешительности ему хватает для того, чтобы понять, что эта битва им давно уже проиграна.

– Иди сюда, – я тяну его на себя, обнимаю, прижимая к себе и впитывая каждой клеточкой прикосновение ткани его рубашки к моему обнажённому телу. Кинестетик во мне цветёт буйным цветом – я из тех, кто возбуждается даже на щётку для чистки обуви, если её правильно применить. Сквозь тонкую рубашку впитываю его тепло, гладкий хлопок легко скользит по моим напряжённым соскам, и я выгибаюсь всем телом.

Никита слегка отстраняется и смотрит на меня так, будто он приговорённый, за которым осталось последнее слово.

– Прости меня…

Я перебиваю его до того, как он произнесёт моё имя.

– Заткнись и трахни меня.

После нашего с Олегом экстрима, состоявшегося прошлой ночью, ощущения могли бы быть не из приятных, но, учитывая тот факт, что Никитка знает меня как скрипач свою скрипку, я вспоминаю об этом уже после того, как меня тащат в душ на руках.

Позже, когда мы вместе засыпаем после ещё одного раунда в ванной, он обнимает меня и прижимает к себе. Как будто чувствует, что сейчас один из тех редких моментов, когда мне это жизненно необходимо.