— Делов сегодня… невпроворот… Припоздал, извиняйте.

И вразвалку направлялся к деревянной, похожей на скворечник будке. Разговоры и смешки на причале как-то разом сами по себе прекращались. Не проходило и пяти минут — Витя снова показывался в дверях, издали махал рукой. Все, кто стоял у буксира, давно знали этот жест и горохом ссыпались на уходящую из-под ног палубу. Берег сразу пустел.

Витя Чумаков деловито и спокойно поднимался в ходовую рубку, вставал к штурвалу и, толкнув ручку машинного телеграфа, бросал неизменное:

— Уперед!

Стародавняя задерганная посудина с низенькими бортами, выбравшись на открытый рейд, пыхтела, упрямо лезла на волны, рассекая корпусом стылую воду и хлесткий ветер, сыпавший дождем или мокрым снегом. Слушая, как скрипят тесные переборки, как вибрирует под ногами палуба, пассажиры в небольшом салоне, пахнущем хлебом и человеческим теплом, с нетерпением ждали скорой встречи с городом: близкие огни, подернутые легкой дымкой вечера, каждому сулили свои радости.

Наконец буксир мягко тыкался скулой в кранцы, свисавшие с бетонного парапета.

Я обычно последним покидал буксир и всякий раз удивлялся: как Вите удается в «нелетную» погоду заполучить «добро» на переход из базы в город и обратно?

Один корабельный офицер малость прояснил эту ситуацию. Однажды в непогоду командующему срочно потребовалось идти на дальний причал, а катер — то ли по причине поломки, то ли из-за нерасторопности дежурно-вахтенной службы — к установленному времени ему не подали.

Штабные офицеры, сопровождавшие адмирала, видя его угрюмое лицо, выжидающе примолкли, а адъютант — сухонький мичман с рыжими, усами в стрелку — засновал от судна к судну, не зная, кого подрядить в рейс. В такой момент на глаза ему и попался Витя Чумаков. Капитан буксира, тщедушный на вид, без проволочек взялся доставить адмирала и его свиту. Офицеры штаба, сомневаясь в благополучном исходе рейса — в то утро был туман, штормило, — наперебой советовали адмиралу дожидаться своего катера. Но тот их даже слушать не стал: из непредвиденных ситуаций, мол, тоже надо уметь выходить с достоинством… И когда буксир уверенно пересек бухту и пришвартовался к причалу, адмирал, желая, видимо, до конца довести урок, преподанный офицерам, поднялся в ходовую рубку и в их присутствии крепко пожал руку Чумакову:

— Спасибо за выручку, капитан.

— Так ведь всегда в таких случаях… — обронил Витя Чумаков, вроде даже оправдываясь.

— Хочешь сказать: привычное дело, — перебил командующий. — А знаешь, что такое привычка? Это, брат, вторая натура.

— Натура так натура… Только она тут ни при чем. Мой буксир стоял неподалеку. Прибежал мичман: можешь? Я ответил: уперед!

Адмирал посмотрел внимательно на Виктора Чумакова, затем на штабистов. И вдруг, улыбнувшись, весело сказал:

— А ты, капитан, не только с головой, но и с юмором. Молодец! Если надо — разрешаю твоему буксиру в любую погоду ходить по бухте.

И, повернувшись к двери, скомандовал офицерам:

— Уперед! И только уперед!

Было на самом деле так или все это нафантазировали задним числом, неизвестно, но дыма без огня не бывает.

Весь день суденышко выводило от портовых и заводских причалов большие корабли и вводило другие, подавало к ним плавсредства с топливом, водой, буксировало баржи. Случались и другие непредвиденные работы. Вечерами Витя Чумаков охотно отпускал на берег экипаж, а сам оставался на борту судна: читал газеты, книги, смотрел телевизор. И только в «чистую» субботу позволял себе малость расслабиться. Это был своего рода ритуал: в конце большой приборки он вместе с командой мылся в душевой, ловко переоборудованной механиком в парную. И в такой неурочный час, чтобы ненароком не нарваться на грубость, зря его лучше было не тревожить. А вот чуть погодя, когда «гуляли» с гитарой и Витя Чумаков пел романсы «из репертуара Ивана Семеновича Козловского», любой мог поддержать компанию.

Естественно, такой образ жизни капитана вызывал удивление и любопытство у окружающих. Зная, что Витя Чумаков на борту, моряки субботники вечерами нередко заворачивали к нему. Бывал и я на этих «посиделках». И как-то невольно стал свидетелем такого разговора.

— А ты, капитан, наверно, уже миллионер, — долговязый, нескладный моторист с заячьей губой усмехнулся, откинувшись на спинку дивана. — Не куришь, на баб не заришься. Выпиваешь раз в неделю, а в отпуск, пожалуй, и сам забыл, когда ездил. За десять лет на Востоке, поди, сбил капитал?

Все в кают-компании примолкли, ожидая, что скажет Витя Чумаков. Думали, отшутится, но он к словам моториста, давно чем-то обиженного на свою судьбу, отнесся серьезно.

— Чужая мошна, что вдовая жена… — капитан тяжело вздохнул, и я сразу уловил перемену в его настроении. — Деньги не главное в жизни, хотя, если говорить честно, здесь я остался из-за них. Нужны потому как.

И сразу насупился, свекольно набряк лицом и больше ни слова не обронил за вечер.

В кают-компании наступила неловкая тишина, и я поспешил уйти с буксира. Шел на свой корабль и размышлял об услышанном. Мне показалось странным неожиданное смятение Вити перед поставленным напрямик вопросом моториста.

Месяца два я не встречался с Чумаковым. А как-то в субботу зашел на почту, отправить жене перевод, и увидел капитана за столиком. Он что-то писал, однако тоже заметил меня. Деваться некуда, я присел на свободный стул, поздоровался, Витя кивнул в ответ — и каждый занялся своим делом.

К окошку почтовых отправлений мы подошли почти одновременно. Чумаков первым подал девушке бланк, и я успел прочитать адрес: «Орловская область, город Мценск, детский дом № 4».

«„Берегись автомобиля“ насмотрелся?» — чуть было не брякнул я. И вдруг во мне словно отпустило пружину — я все понял…