— Папиросыч! Вашу малину ребята едят! — крикнет из сарая Славка своим оглушительным голосом. Тогда Вьюн оживет и, прыгнув сквозь обруч, кинется спасать малинник…

Все зрители, конечно, поймут, о ком идет речь. Поймет и лейтенант милиции Сережа. И тогда для заготовителя веников Курилыча начнется печальная жизнь. Но…

— Гражданин Папиросыч, — скрежеща от усердия зубами, начал Алешка. — Сколько у вас ног?

Но Вьюн не падал и лап не задирал. А чего он будет падать, если хозяин не дергает за цепочку?

— Гражданин Папиросыч… — жалобно повторил Алешка и умолк. Цепочка скользнула из пальцев Уголька. Уголек смотрел куда-то вдаль. Он не думал о цепочке. Он не думал о Вьюне, о Курилыче, о лейтенанте Сереже, о цирке. В просвете между зрителей, окружавших арену тремя тесными кольцами, Уголек видел забор и открытую калитку.

У калитки стоял Белый Щенок.

Не будь на Угольке дурацких сапог, и повесть бы кончилась. Но сапоги, тяжелые, как якоря, загрохотали по асфальту. И щенок вздрогнул.

И щенку показалось, что сейчас сапог опять страшно ударит его в живот, и опять навстречу полетит зеленая земля, и воздух набьется в уши.

Щенок мчался вдоль забора, а за ним мчалось что-то пестрое, с оранжевыми перьями на голове, и гремели сапоги. Но гром этот делался тише и закончился шумным всплеском…

Когда Уголек поднялся из лужи, со шляпы, с плаща-скатерти и с рукавов стекали мутные капли.

А щенка не было нигде.

Ну, а раз уж начались несчастья, то они пойдут вереницей.

— Это. Что. Такое? — прозвенел металлический голос. Мама стояла за спиной Уголька. По лицу ее он понял, что вереница несчастий только началась.

Но он испугался не очень. Он все еще искал глазами щенка. А потом взглянул на грязную бахрому скатерти и тихо объяснил:

— Искусство требует жертв.

В справедливости своих слов Уголек убедился немедленно. Мама натренированным движением повернула его спиной и затем довольно крепким способом сообщила ему ускорение.

Она вела его по двору и говорила, что вот они придут домой, и тогда…

Уголек слушал, гремел сапогами и думал о щенке.

Цирковое представление окончилось. Зрители, забрав стулья, шумно расходились. Артисты заперлись в сарае. Митька Шумихин, братья Козловы и Шуруп радостно орали что-то о погорелом театре.

Вьюн продолжал сидеть на тележке. И лишь когда цирк опустел, Вьюн пошел к дому. Он понял, что не дождется хозяина. Вьюн шел и думал о своем поганом житье.

— Неприятности? — спросил его с забора Георгин. Вьюн сел и горестно почесал за ухом.

— Здешние дети — такие варвары, — прокудахтал Георгин, качаясь на голенастых лапах. С остатками хвоста ему было трудно балансировать на заборе. — Они вас загонят в могилу.

— Собачья жизнь, — сказал Вьюн. Он поднялся и побрел домой, волоча цепочку.

Старый Нептун знает о щенке больше, чем сам щенок

В канаве щенок нашел пряник. Настоящий пряник, почти целый, только обкусанный с одной стороны. Какой-то малыш не доел и бросил. А щенок нашел. Повезло.

Но, как назло, подвернулась тут Шайба, кудлатая черная собачонка. Пожилая, хоть и меньше щенка в два раза. Вредная. Увидела пряник и заверещала сразу:

— Отдан, жулик, беспризорник! Отдай!

Дурак он, что ли, отдавать? Живот и так подвело от голода. Ухватил пряник в зубы — и драпать. Шайбу щенок боялся. Кусается она ужасно. Налетит, завизжит да как цапнет! А он все-таки щенок…

Шайба не отставала. А щенок со страха промчался мимо ящиков и оказался в тупике — между складом и забором.

— Отдай! — снова завизжала Шайба и приготовилась к атаке. И вдруг щенок увидел, что она совсем маленькая. Просто комок шерсти. Он выпустил пряник, оскалил зубы и рыкнул. Первый раз в жизни.

Шайба присела с открытой пастью. Потом прижала уши и с отчаянным воем рванулась в сторону. С испугу не разглядела, куда бежит, трахнулась о забор и заверещала еще громче.

На шум прибежала длинная изящная такса Нелли, притрусила дворняжка Вилька и приковылял хромой пудель Боб. Шайба продолжала верещать.