Шрифт:
Утверждение, что архитекторам октябрьского переворота 1917 года требовалось нечто большее, чем простое устранение противоречий капитализма, прекрасно подтверждается заявлениями Л.Д.Троцкого. В начале 20-х годов, заглядывая в будущее, он предсказывал:
«Коммунистический быт будет слагаться не слепо, как коралловые рифы, а строиться сознательно, проверяться мыслью, направляться и исправляться. Перестав быть стихийным, быт перестанет быть и застойным».
Отрицая всю предыдущую историю человечества до октября 1917 года, как эпоху «застоя», Троцкий описывает быт человека, который будет создан новым режимом:
«Человек примется, наконец, всерьез гармонизировать себя самого… Он захочет овладеть полубессознательными, а затем и бессознательными процессами в собственном организме: дыханием, кровообращением, пищеварением, оплодотворением — и, в необходимых пределах, подчинит их контролю разума и воли. Жизнь, даже чисто физиологическая, станет коллективно-экспериментальной. Человеческий род, застывший homo sapiens, снова поступит в радикальную переработку и станет — под собственными пальцами — объектом сложнейших методов искусственного отбора и психофизической тренировки… Человек поставит себе цель овладеть собственными чувствами, поднять инстинкты на вершину сознательности, сделать их прозрачными, создать более высокий общественно-биологический тип, если угодно — сверх-человека… Человек станет несравненно сильнее, умнее, тоньше; его тело — гармоничнее, движения ритмичнее, голос музыкальнее. Формы быта приобретут динамическую театральность. Средний человеческий тип поднимется до уровня Аристотеля, Гёте, Маркса. Над этим кряжем будут подниматься новые вершины»{346}.
Эти размышления, принадлежащие не какому-то мечтательному юноше, а организатору большевистских побед октября 1917 года и гражданской войны, дают нам возможность заглянуть в глубины психологии тех, кто совершил величайшую в наше время революцию. Они и их последователи мечтали не более и не менее как о том, чтобы по-своему разыграть шестой день Творения и усовершенствовать духовдохновенный плод этого дня: человек должен сам, «своими руками» пересоздать себя. Теперь нам становится понятно, что Чернышевский, оказавший сильное влияние на Ленина, имел в виду, определяя свой «антропоморфический принцип» как «Homo homini deus» — «Человек человеку — бог».
Русская интеллигенция появилась в 60-х годах XIX века в связи с великими реформами Александра II. После позорного поражения в Крымской войне царское правительство решило активизировать русское общество и вовлечь его в общественную жизнь. Но оказалось, что расшевелить общество не так просто: «Страна, терпеливо приученная к бездействию, потеряла всякую волю к собственным начинаниям и, поняв, что от нее ждут самостоятельных действий, самостоятельного решения местных вопросов, не умела откликнуться на этот призыв, потеряв, в особенности в губерниях, всякий навык, всякий интерес к общественной жизни»{347}. Это бездействие дало возможность русской интеллигенции выступить вперед от имени общества, которое все равно не имело возможности самовыражения через выборы.
Разнообразные политические программы, разрабатывавшиеся правительством в то время, создавали благоприятные условия для расцвета интеллигенции. Цензурные путы ослабли. До этого, в царствование Николая I, цензура доходила до бессмысленной строгости и общение посредством печатного слова было крайне затруднительным. В новом царствовании предварительная цензура была упразднена и правила публикации ослаблены настолько, что не препятствовали распространению наиболее радикальных идей посредством эзопова языка. Периодическая печать стала основным каналом влияния властителей дум Петербурга и Москвы на провинциальную мысль. Русская пресса второй половины XIX века отличалась поразительной широтой, позволявшей критиковать правительство: к 1905 году большинство газет и журналов придерживалось оппозиционных взглядов.
В 1863 году обрели самостоятельность университеты, что предоставляло профессорскому составу право самоуправления. Открылся доступ в высшие учебные заведения для тех, кто при Николае I об этом не мог и мечтать. Университеты быстро превратились в очаги политических брожений. Большое число русских интеллигентов прониклось радикальными идеями именно в студенческие годы.
Введение в 1864–1870 годах органов самоуправления — земств и городских управ — дало интеллигенции возможность профессионально выступить на общественном поприще. Вместе с сельскими учителями, агрономами, врачами, статистиками и другими специалистами, нанимаемыми на службу земствами и именовавшимися «третьим элементом», они образовывали некий активный общественный слой с радикальным, чтобы не сказать революционным, уклоном, вызывавшим беспокойство царского правительства{348}. Профессиональные революционеры презирали такой род занятий, говоря, что он служит лишь укреплению существующего строя. Избранные же земские представители придерживались либеральных или либерально-консервативных взглядов.
И, наконец, рост российской промышленности требовал профессиональных специалистов всех сортов: правоведов, инженеров, ученых, управляющих. Независимые от правительства, эти специалисты образовывали профессиональные союзы, которые были в разной степени проникнуты антисамодержавием, западническим духом. Как мы видели, в 1900–1905 годах эти союзы сыграли важную роль в разжигании революционных беспорядков.
Так в 1860–1900 годах, в заключительное сорокалетие XIX века, создалось одно из необходимых условий нарождения интеллигенции: стала возможной экономическая независимость от правительства и одновременно возник способ распространения нетрадиционных идей. В столь благоприятных условиях не пришлось долго ждать нарождения идеологии, которая объединила бы всю интеллигенцию в некую сплоченную группу.
Русская интеллигенция была склонна к самым неожиданным поворотам мысли, бесконечным спорам и перебранкам по пустякам, но эти споры не могли затемнить того факта, что все представители интеллигенции придерживались некоего общего свода философских идей. И идеи эти были далеко не оригинальны — почти все они заимствованы у философов Просвещения и лишь приспособлены к современным научным знаниям. У французских материалистов XVIII века и их немецких последователей XIX века русская интеллигенция почерпнула «монистическую» концепцию человека как существа, сотворенного исключительно из материальных субстанций, где нет места «душе». Идеи, не отвечавшие материалистическим критериям, начиная с идеи Бога, считались не более чем плодами воображения. Прилагая утилитарные принципы, обычное следствие материализма, они отвергали все обычаи и институты, которые не удовлетворяли критерию принесения «наибольшего счастья наибольшему числу». Самыми первыми выразителями этой идеологии в России были так называемые нигилисты (этот термин часто неверно истолковывают, понимая под ним людей, ни во что не верящих; в действительности они верили, но верили в другое, и для них не было ничего святого, кроме универсальных ценностей материализма и утилитаризма).