Выйдя из лифта, он мельком взглянул на наручные часы. Самое время. Сейчас девятнадцать часов пятнадцать минут, значит, кардиналы ужинали в столовой уже где-то с четверть часа и, скорее всего, останутся там еще надолго. В период конклава было принято проводить за едой обсуждения и консультации.

Секретарь расстегнул молнию на черной кожаной папке и вытащил прозрачный файл со списком имен всех кардиналов по алфавиту, с указанием номеров их комнат.

Некоторые номера были обведены карандашом.

Несмотря на то что никому бы и в голову не пришло заглядывать в этот список, он знал, что уничтожит его, как только в нем отпадет необходимость. Он остановился перед номером люкс пятьсот один. Кроме него, в коридоре не было ни души. Он осторожно приложил ухо к двери, прислушался, но ничего не услышал. Спокойно достав из папки письмо, он еще раз удостоверился, что имена в списке и на конверте совпадают. Затем он положил письмо на пол и просунул его под дверь номера.

Торопливо, но не настолько, чтобы привлечь внимание, он прошел по коридору и завернул за угол. Немного подождал, но похоже на то, что обитатель номера пятьсот один отсутствует. Что ж, так и было запланировано. Он снова вернулся в коридор.

Теперь его целью стала дверь номера пятьсот шестнадцать. Еще одно письмо быстро исчезло в щели под дверью. Через одиннадцать минут он уже спустился на первый этаж и засовывал под дверь последнее из двенадцати писем. Никто ничего не заметил. Только сейчас он обратил внимание на выступивший холодный пот. Он вытащил платок и насухо промокнул лоб. Оставалось спуститься в вестибюль и дойти до выхода. Он снова кивнул монахине за регистрационной стойкой.

— Спокойной ночи, сестра София.

Женщина тепло улыбнулась в ответ.

— Спокойной ночи, монсеньор Ринанцо.

Первый день конклава

Небо над Римом в это утро почернело, и дождь хлынул как из ведра, внезапно и сильно. Те, у кого не было машины или кому не посчастливилось втиснуться в переполненные автобусы, вымокли до нитки буквально за пару секунд. Как назло, хотя и вполне ожидаемо, такси тоже мгновенно пропали с улиц. Для многих происходящее оказалось достаточно веской причиной, чтобы, как только разверзлись хляби небесные, отказаться от всех своих планов, позвонить туда, где их ждали, и сказаться больными или сослаться на срочные дела.

Донато Кавелли в пятый раз быстро пробежал восьмисотметровый отрезок и перешел на более неторопливую рысь. Его маленький фонарик отбрасывал причудливые прыгающие блики на стены слева и справа, он слышал, как дождь яростно барабанит по крыше над его головой. Через каждые несколько метров на него попадали дождевые капли, залетавшие в узкий туннель через маленькие световые окошки. В обычные дни, или если дождь был не таким сильным, он через день бегал в самом любимом римлянами парке Вилла Боргезе [14] . Но в такую погоду, как сегодня, или когда было слишком холодно, он пользовался одной из многочисленных имевшихся у него ватиканских привилегий. Сейчас он бежал трусцой по Пассетто — некогда секретному, закрытому для публики, легендарному коридору, который папы при необходимости использовали для тайного бегства. Коридор тянулся около десяти футов, а затем скрывался в старой городской стене, соединяя ватиканский замок Святого Ангела [15] с Апостольским дворцом, и заканчивался отнюдь не в личной библиотеке папы, как полагали почитатели творчества Дэна Брауна, а в помещении, доселе никому не известном.

Донато Кавелли (как же он ненавидел это имя! Кроме матери, никто никогда не называл его иначе, как только Дон), как и все его предки начиная с 1513 года, прожил всю свою жизнь в Ватикане. Какие такие услуги оказал папе Юлию II его пращур капитан Умберто Кавелли, оставалось неясно, но слухи об этом ходили самые разные, один кровожаднее другого. Сегодня ничего уже нельзя было выяснить доподлинно, да, в общем-то, это и не важно. Значение имело лишь то, что привилегии, указанные в грамоте, выданной в свое время Юлием II и надежно хранящейся в римском банковском сейфе, все еще в силе. Срок действия грамоты, как в ней дословно говорилось, — до Страшного суда.

Поэтому, даже если присутствие Кавелли беспокоило некоторых священнослужителей Ватикана и они искренне полагали, что его следует как можно скорее выставить за ворота, они ничего не могли с ним поделать. Папская грамота, да еще выданная полтысячелетия назад и называвшая Страшный суд датой окончания договора, все еще оставалась в силе. Как это красиво говорится? «Roma locuta, causa finita!» [16] Традиции должны оставаться нерушимыми, поскольку именно на них основана вся власть Ватикана. Никто не понимает этого лучше, чем папа. За десятилетия у Кавелли нередко случались конфликты с членами курии, но никогда они не происходили по инициативе понтифика, который, как и его предшественники, признавал Кавелли и его права, понимая, что они являются маленьким камешком в мозаике, который нельзя удалить, не разрушив общую картину.

Юлий II распорядился, чтобы Умберто и его потомки не только получили право на проживание в Ватикане, но и имели «liberatus ab ullis calamitatibus», то есть «освобождение от любой нужды». Это обеспечило им и гражданство Ватикана, и постоянный доступ почти ко всем его помещениям, а также, что немаловажно, изрядный запас золота.

Кавелли никогда не беспокоили мысли о материальном, поскольку на средства, положенные пять веков назад его далеким предком Умберто в IOR — Istitute per Ie Ореге di Religione, то есть Институт религиозных дел, более известный как Банк Ватикана, — успели набежать не только проценты, но и проценты на проценты.