– - Лучше уж ты,-- сказал Гнушке.

– - У нас был очень оживленный день,-- начал Митюшин, тараща голубые свои глаза на Антона Петровича.-- Ровно в половину девятого мы с Генрихом, который был еще вдрызг пьян...

– - Я протестую,-- сказал Гнушке.

– - ...направились к господину Бергу. Он попивал кофе. Мы ему-- раз! всучили твое письмецо. Которое он прочел. И что он тут сделал, Генрих?-- Да, рассмеялся. Мы подождали, пока он кончит ржать, и Генрих спросил, какие у него планы.

– - Нет, не планы, а как он намерен реагировать,-- поправил Гнушке.

– - ...реагировать. На это господин Берг ответил, что он согласен драться и что выбирает пистолет. Дальнейшие условия такие: двадцать шагов, никакого барьера, и просто стреляют по команде: раз, два, три. Засим... Что еще, Генрих?

– - Если нельзя достать дуэльные пистолеты, то стреляют из браунингов,-- сказал Гнушке.

– - Из браунингов. Выяснив это, мы спросили у господина Берга, как снестись с его секундантами. Он вышел телефонировать. Потом написал вот это письмо. Между прочим, он все время острил. Далее было вот что: мы пошли в кафе встретиться с его господами, Я купил Гнушке гвоздику в петлицу. По гвоздике они и узнали нас. Представились, ну, одним словом, все честь честью. Зовут их Малинин и Буренин.

– - Не совсем точно,-- вставил Гнушке.-- Буренин и полковник Магеровский.

– - Это неважно,-- сказал Митюшин и продолжал.-- Тут начинается эпопея. С этими господами мы поехали за город отыскивать место. Знаешь Вайсдорф -- это за Ваннзе. Ну вот. Мы там погуляли по лесу и нашли прогалину, где, оказывается, эти господа со своими дамами устраивали на днях пикничок. Прогалина небольшая, кругом лес да лес. Словом, место идеальное. Видишь, какие у меня сапоги,-- совсем белые от пыли.

– - У меня тоже,-- сказал Гнушке.-- Вообще прогулка была утомительная.

– - Сегодня жарко,-- сказал Митюшин.-- Еще жарче, чем вчера.

– - Значительно жарче,-- сказал Гнушке. Митюшин с чрезмерной тщательностью стал давить папиросу в пепельнице. Молчание. У Антона Петровича сердце билось в пищеводе. Он попробовал его проглотить. но оно застучало еще сильнее. Когда же дуэль? Завтра? Почему они не говорят? Может быть, послезавтра? Лучше было бы послезавтра...

Митюшин и Гнушке переглянулись и встали.

– - Завтра в половине седьмого мы будем у тебя,-- сказал Митюшин.-- Раньше ехать незачем. Все равно там ни пса нет.

Антон Петрович тоже встал. Что сделать? Поблагодарить?

– - Ну вот, спасибо, господа... Спасибо, господа... Значит, все устроено. Значит, так. Те поклонились.

– - Мы еще должны найти доктора и пистолеты,-- сказал Гнушке.

В передней Антон Петрович взял Митюшина за локоть и пробормотал:

– - Ужасно, знаешь, глупо,-- но дело в том, что я, так сказать, не умею стрелять. То есть умею, но очень плохо... Митюшин хмыкнул.

– - Н-да. Не повезло. Сегодня воскресенье, а то можно было бы тебе взять урок. Не повезло.

– - Полковник Магеровский дает частные уроки стрельбы,-вставил Гнушке.

– - Да,-- сказал Митюшин,-- ты у меня умный. Но все-таки, как же нам быть, Антон Петрович? Знаешь что,-- новичкам везет. Положись на Господа Бога и ахни. Они ушли. Вечерело. Никто не спустил штор. В буфете есть, кажется, сыр и грахамский хлеб. Пусто в комнатах и неподвижно, как будто было время, что вся мебель дышала, двигалась,-- а теперь замерла. Картонный зубной врач с хищным лицом склонялся над обезумевшим пациентом: это было так недавно, в синий, разноцветный фейерверочный вечер, в Луна-парке. Берг долго целился, хлопало духовое ружье, и пулька, попав в цель, освобождала пружину, и картонный дантист выдергивал огромный зуб о четырех корнях. Таня била в ладоши, Антон Петрович улыбался, и Берг стрелял снова, и с треском вращались картонные диски, разлетались на осколки трубки, исчезал шарик, плясавший на тонкой струе фонтана. Ужасно... И ужасней всего, что Таня тогда сказала так, в шутку; "А с вами неприятно было бы драться на дуэли". Эта дуэль будет без барьера. Антон Петрович твердо был убежден, что барьер -- это ограда,-- из досок, что ли,-- стоя за которой, палит дуэлянт. А теперь барьера не будет,-- никакой защиты. Двадцать шагов, Антон Петрович, считая шаги, прошел от двери до окна. Одиннадцать. Он вставил монокль, прикинул на глаз расстояние: две такие, совсем небольшие комнаты. Ах, если б удалось сразу пальнуть, сразу повалить Берга, Но он же не умеет целиться, Промах неизбежен. Вот, скажем, разрезательный нож. Или нет, возьмем лучше это пресс-папье. Нужно его держать так и целиться. А может быть так, у самого лица, этак как будто лучше видно. И в это мгновенье, держа перед собой пресс-папье, изображавшее попугая, и поводя им туда-сюда, в это мгновенье Антон Петрович понял, что будет убит.

Около десяти он решил лечь. Но спальня была табу. С большим трудом он отыскал в комоде чистое постельное белье, переодел подушку, обтянул простыней кожаную кушетку в гостиной. Раздеваясь, он подумал: "Я в последний раз в жизни ложусь спать". "Пустяки!"-- слабо пискнула какая-то маленькая часть души Антона Петровича, та часть его души, которая заставила его бросить перчатку, хлопнуть дверью, назвать Берга подлецом. "Пустяки!
– - тонким голосом сказал Антон Петрович и спохватился: нехорошо так говорить.-- Если я буду думать, что со мной ничего не случится, то со мной случится самое худшее. Все в жизни всегда случается наоборот. Хорошо бы что-нибудь на ночь почитать,-- в последний раз".

"Вот опять,-- застонал он мысленно.
– - Почему последний раз? Я в ужасном состоянии. Нужно взять себя в руки. Ах, если б какие-нибудь были приметы. Карты". На столике рядом с кушеткой лежала колода карт, Антон Петрович взял верхнюю: тройка бубен. Что значит тройка бубен? Неизвестно. Дальше он вытащил по порядку: даму бубен, восьмерку треф, туз пик. А! Вот это нехорошо. Туз пик -- это, кажется, смерть. Но, впрочем, глупости, суеверные глупости... Полночь. Пять минут первого. Завтра стало сегодня. У меня сегодня дуэль.