Я взглянул на него с внезапным интересом.

Погодите-ка, - сказал я, - а ведь вы мне подали мысль...

Да, - сказал он, - если вы ищете помощь, помочи, хорошую козу, cigaretteйtui, совет, боксовые перчатки...

Пятое и, возможно, первое, - сказал я.

Он взял котелок, лежавший рядом на сидении, аккуратно его надел (адамово яблоко заходило вверх-вниз) и затем, сияя улыбкой, резко его приподнял, приветствуя меня.

Меня зовут Зильберманн, - сказал он и протянул руку. Я пожал ее и также назвался.

Да, но это не английское, - вскричал он, хлопнув себя по колену, - это русское! Гаврит парусски? Я знал несколько разных слов... Постойте! Да! Куколка - мелкая кукла.

С минуту он молчал. Я все вертел в голове идею, которую он мне подал. Может, обратиться в частное сыскное агентство? А сам этот человечек, не будет ли он полезен?

Реба!
– вскрикнул он.
– Это другое. Фиш, так? и... Брат, милли брат дорогой бруддер.

Мне пришло в голову, - сказал я, - что, может быть, если я расскажу вам о безвыходном положении, в котором я...

Ну и все, - сказал он, вздохнув.
– Я говорю (вновь пошел пересчет пальцев) литовский, немецкий, английский, французский (и снова остался большой палец). Русский забыл! Сразу! Целиком!

Вы не могли бы...
– начал я.

Все, - сказал он.
– Козаные ремешки, кошелки, записные книги, советы.

Советы, - сказал я.
– Понимаете, я пытаюсь найти человека... русскую даму, которой никогда не видел и не знаю даже по имени. Я знаю только, что она какое-то время жила в Блауберге, в одном отеле.

А, хорошее место, - сказал господин Зильберманн, очень хорошее, - и в знак глубокого одобрения приспустил уголки губ.
– Хорошая вода, прогулки, казино. Вы хотите, чтобы я сделал - что?

Ну, - сказал я, - мне бы хотелось сначала узнать, что вообще следует делать в подобных случаях.

Лучше всего оставить ее в покое, - быстро сказал господин Зильберманн.

Тут он прянул головою вперед, и кусты у него на лбу шевельнулись.

Забудьте ее, - сказал он.
– Бросьте из головы. Это опасно и неполезно.
– Он что-то смахнул с моего колена, кивнул и снова откинулся назад.

Это вас пусть не заботит, - сказал я.
– Вопрос в том "как", а не "зачем".

Всякое "как" имеет свое "зачем", - сказал господин Зильберманн.
– Вы найти, нашли ее фигуру, ее картину, теперь хотите найти ее саму сами? Это не любовь. Пфа! Поверхность!

Да нет, - воскликнул я, - ничего похожего. Я и малейшего представления не имею, как она выглядит. Но понимаете, мой покойный брат любил ее, и я хочу услышать ее рассказ о нем. В сущности, все очень просто.

Печально!
– сказал господин Зильберманн и покачал головой.

Я хочу написать о нем книгу, - продолжал я, - и мне интересна каждая подробность его жизни.

От чего он болел?
– хрипло спросил господи Зильберманн.

Сердце, - сказал я.

Сердце - это плохо. Слишком много предупреждений, много... генеральных... генеральных...

Генеральных репетиций смерти. Да.

Да. И старый?

Тридцать шесть. Он писал книги, под фамилией своей матери. Найт. Себастьян Найт.

Напишите сюда, - сказал господин Зильберманн, вручая мне необычайно красивую записную книжку с вложенным в нее восхитительным серебристым карандашом. Со звуком "тр-р-р-рк" он аккуратно вырвал страничку, спрятал ее в карман и снова вручил мне книжку.

Вам нравится, нет?
– спросил он с встревоженной улыбкой.
– Вы позволите, маленький презент?

Право, - сказал я, - вы так добры...

Ничего, ничего, - произнес он, всплескивая руками. Так, что вы хотите?

Я хочу, - ответил я, - получить полный список людей, которые останавливались в отеле "Бомон" в июне 1929 года. Еще мне понадобятся кое-какие частности - кто они, по крайности женщины. Мне нужны их адреса. Нужна уверенность, что под иностранной фамилией не скрыта русская женщина. Потом я выберу наиболее вероятную или вероятных и...

И постараетесь с ними связаться, - кивая, сказал господин Зильберманн.
– Хорошо! Очень хорошо! Я имел, имею всех этих господ из отелей вот тут (он показал мне ладонь), и все будет просто. Ваш адрес, попрошу.

Он извлек еще одну записную книжку, на этот раз изрядно потрепанную, исписанные листки которой осыпались, словно осенние листья. Я добавил, что не двинусь из Страсбурга, не повидавши его.

Пятница, - сказал он.
– Шесть, пунктуально.

Затем удивительный человечек откинулся на сиденье, скрестил руки и закрыл глаза, как если бы достигнутое соглашение каким-то образом поставило точку в нашей беседе. Муха старательно изучала его лысое чело, но он не шелохнулся. Спал он до самого Страсбурга. Там мы простились.