— Санитары, — сказал Алферов, — когда будете здесь убирать, проштудируйте еще сами на трупе, чтобы на следующем, голубчики, уже не я вам, а вы мне лекцию прочитали.

— На курьерском гоните, Илья Петрович, — сказали, смеясь, санитары, такие юные, с нежным девичьим румянцем.

Старый же фельдшер, страстный любитель медицинского своего дела, благодарил от души:

— Разодолжили, Илья Петрович! Давно жду не дождусь настоящего человека; не врачей, лекпомов нам слали. Два затеяли оперировать: больной готов, я при маске, а тут белые… Двенадцатидюймовая наша как бахнет. Лекпомы с инструментом хлоп на пол! Больной сам кричит им: «Вставайте! своя бьет!»

Весело заперли старинным ключом анатомичку, ключ фельдшер взял с собой, чтобы утром, разбудив санитаров, прийти на уборку. Весело разошлись.

Алферов, довольный собой, как косец, выкосивший больше положенной десятины, едва сняв одежду, повалился и заснул сном мертвецким.

Алферов вскочил. В еще сонном мозгу пронеслось: это падает дом! Дверная доска гнулась под чьим-то напором и грохотом кирпичей.

Как был, в рубашке, без очков на подслепых глазах, он кинулся к двери. В окошко метнулись огромные, вишневого цвета знамена, на улице бил барабан, трубили трубы, горласто ударил «Интернационал». Алферов открыл дверь.

Защитные воины пролетели с напору далеко за порог, обступили его тесной ратью.

— Вот он! — как Вий, указал на Алферова пальцем какой-то бледный мельник… нет, свой домком Ведерников.

— Одевайтесь, вы арестованы! — приказал высокий с револьвером. Не слова, булыжники хрипло стукнули. Высокому б сразу шашкой Алферова. А кругом ярые…

— На что одеваться, все равно разденем.

— На стол его, рядом…

— Руки, ноги оттяпаем!

Алферов, босой, в рубашке, моргал без очков. Домком увидел, что он ничего не понимает.

— Вас привлекают к ответственности за сознательное оскорбление трупа комвзвода. Его товарищи хоронить пришли, а выходит-то: хоронить нечего!

— Я делал вскрытие, я…

— Не проведешь, — заревели в толпе. — Скрытие по закону: взрезается, зашивается, зазорного нет ничего. А ты зачем это на куски? Сердце, спросить, где? Печень где?

— Пустой лежит наш комвзвод. Руки, ноги расшвырены.

— Одно завалилось, другое — што крысы пожрали! Чего с тобой дурака валять. Иди как мать родила. Мы тебя скроем! Своей печенкой плати!

— Издевку над комвзводом! ах же ты…

Высокий бешено развернулся, подоспевшие санитары и фельдшер понависли, не дали ударить.

Фельдшер, когда-то старший унтер, державший в трепете всю роту, заорал:

— Белены вы объелись! Без протокола убить, кабаны бешеные!

И он страшно выругался.

Напиравшие подались назад. Стали слушать.

— Издевательства над трупом не было, необразованные вы элементы. Было вскрытие, с культурно-просветительной лекцией. Врач на это дело уполномоченный по своему цеху. Гляди, в калошу сядете…

Осмелели санитары, выступили:

— Касательно трупа, когда он без знаков различия, врач не обязанный знать, чей он по принадлежности…

— И в надлежаще образованном составе судей ревтрибунала наш врач еще одобрение может получить за просветительную работу на местах.

— Да здравствует совет рабочих и крестьянских депутатов! — крикнул фельдшер не своим голосом, крикнули и санитары, помогая одеться Алферову: — Да здравствует!

Алферов, в золотых очках, в пиджачной паре, стоял уже не тот, подслепый, в нижней рубахе. Он сказал без испуга:

— Я сам доложу это дело.

Высокий согласился первым, чтоб был протокол. Раньше ли, поздней — не отвертитесь!

Другие ни за что: какой, к черту, суд? Прочих хоть в баню, води, а с врачом — самосуд. Потому…

— И где ж печень товарища? И где сердце?

— Пусть на место сберет… Чего не доищешь, своим добавляй!

Фельдшер набрал свежей силы и уже не по-человечьи… бычьим ревом бычит, всех покрыл…

— Необразованные граждане! Имейте рассуждение: на что умершему комвзводу за отменой воскресения мертвых и прочего контрреволюционного церемониалу какая ни на есть внутренность? Я сам свидетелем. Хотя б эта самая печень, она у него до невозможности источилась болезнью, так что, при революционной ориентации на торжество рабочего класса, такую порченую печень прилично хоронить разве с останками трупа буржуазии. Если бы вы, граждане, были довольно образованные, вы бы знали, что в древние египетские и прочие времена чем больше уважался класс, тем больше из него после смерти вынималось внутреннего содержания, даже до совершенной пустоты.

— Это он верно говорит, я читал про египетское… — одобрил голос.

— Ну пускай его внутреннее, а руки-ноги зачем отрублены?

Фельдшер от крика окреп и исполнился высокоумия.

— Руки-ноги? Деревня… руки были неблагопристойно закоченевши, ноги соответственно. При этой болезни и после смерти судорога бьет. А ты, по невежеству, что про труп полагаешь? Думаешь, винтовка: положил — и лежит. И совсем наоборот: настоящий, правильный труп при гальванических и прочих токах делает телодвижения. Отсюда ужасание темных масс. Что же, и вы срамиться хотите? Красная армия, к бабьему сословию примкнете? Ну что же, попадайте в газету и будете просмеяны более сознательно читающим пролетариатом!