Г о л у б к о в. Да, я не буду настаивать. Но я хотел бы сказать вам на прощанье, господин Корзухин, что вы самый бездушный, самый страшный человек, которого я когда-либо видел. И вы получите возмездие, оно придет! Иначе быть не может! Прощайте! (Хочет уйти.)

Звонок. Входит А н т у а н.

А н т у а н. Женераль Чарнота.

К о р з у х и н. Гм... Русский день. Ну, проси, проси.

А н т у а н уходит. Входит Ч а р н о т а. Он в черкеске, но без серебряного пояса и без кинжала и в кальсонах лимонного цвета. Выражение лица показывает, что Чарноте терять нечего. Развязен.

Ч а р н о т а. Здорово, Парамоша!

К о р з у х и н. Мы с вами разве встречались?

Ч а р н о т а. Ну вот вопрос! Да ты что, Парамон, грезишь? А Севастополь?

К о р з у х и н. Ах да, да... Очень приятно. Простите, а мы с вами пили брудершафт?

Ч а р н о т а. Черт его знает, не припоминаю... Да раз встречались, так уж, наверно, пили.

К о р з у х и н. Прости, пожалуйста... Вы, кажется, в кальсонах?

Ч а р н о т а. А почему это тебя удивляет? Я ведь не женщина, коей этот вид одежды не присвоен.

К о р з у х и н. Вы... Ты, генерал, так и по Парижу шли, по улицам?

Ч а р н о т а. Нет, по улице шел в штанах, а в передней у тебя снял. Что за дурацкий вопрос!

К о р з у х и н. Пардон, пардон!

Ч а р н о т а (тихо, Голубкову). Дал?

Г о л у б к о в. Нет. Я ухожу. Пойдем отсюда.

Ч а р н о т а. Куда же это мы теперь пойдем? (Корзухину.) Что с тобой, Парамон? Твои соотечественники, которые за тебя же боролись с большевиками, перед тобой, а ты отказываешь им в пустяковой сумме. Да ты понимаешь, что в Константинополе Серафима голодает?

Г о л у б к о в. Попрошу тебя замолчать. Словом, идем, Григорий!

Ч а р н о т а. Ну, знаешь, Парамон, грешный я человек, нарочно бы к большевикам записался, только чтобы тебя расстрелять. Расстрелял бы и мгновенно выписался бы обратно. Постой, зачем это карты у тебя? Ты играешь?

К о р з у х и н. Не вижу ничего удивительного в этом. Играю и очень люблю.

Ч а р н о т а. Ты играешь! В какую же игру ты играешь?

К о р з у х и н. Представь, в девятку, и очень люблю.

Ч а р н о т а. Так сыграем со мной.

К о р з у х и н. Я с удовольствием бы, но, видите ли, я люблю играть только на наличные.

Г о л у б к о в. Ты перестанешь унижаться, Григорий, или нет? Пойдем!

Ч а р н о т а. Никакого унижения нет в этом. (Шепотом.) Тебе это сказано? В крайнем случае? Крайнее этого не будет. Давай хлудовский медальон!

Г о л у б к о в. На, пожалуйста, мне все равно теперь. И я ухожу.

Ч а р н о т а. Нет, уж мы выйдем вместе. Я тебя с такой физиономией не отпущу. Ты еще в Сену нырнешь. (Протягивает медальон Корзухину.) Сколько?

К о р з у х и н. Гм... приличная вещь... Ну что же, десять долларов.

Ч а р н о т а. Однако, Парамон! Эта вещь стоит гораздо больше, но ты, по-видимому, в этом не разбираешься. Ну что же, пошли! (Вручает медальон Корзухину, тот дает ему десять долларов. Садится к карточному столу, откатывает рукава черкески, взламывает колоду.) Как раба твоего зовут?

К о р з у х и н. Гм... Антуан.

Ч а р н о т а (зычно). Антуан!

А н т у а н появляется.

Принеси мне, голубчик, закусить.

А н т у а н (удивленно, но почтительно улыбнувшись). Слушаю-сь... А лэнстан![25] (Исчезает.)

Ч а р н о т а. На сколько?

К о р з у х и н. Ну, на эти самые десять долларов. Попрошу карту.

Ч а р н о т а. Девять.

К о р з у х и н (платит). Попрошу на квит.

Ч а р н о т а (мечет). Девять.

К о р з у х и н. Еще раз квит.

Ч а р н о т а. Карту желаете?

К о р з у х и н. Да. Семь.

Ч а р н о т а. А у меня восемь.

К о р з у х и н (улыбнувшись). Ну, так и быть, на квит.

Г о л у б к о в (внезапно). Чарнота! Что ты делаешь? Ведь он удваивает и, конечно, сейчас возьмет у тебя все обратно!

Ч а р н о т а. Если ты лучше меня понимаешь игру, так ты садись за меня.

Г о л у б к о в. Я не умею.

Ч а р н о т а. Так не засти мне свет! Карту?

К о р з у х и н. Да, пожалуйста. Ах, черт, жир!