Безусловно, самый яркий эпизод, кульминация линии Воланда – бал у Сатаны. Только внешне кажется, что все это – лишь красивый «маскарад», на котором нужно встречать гостей и улыбаться, но задача королевы, кем и стала Маргарита, выдержать все те грехи, которые олицетворяют приглашенные. Когда-то Иисус пошел на Голгофу искупить грехи всего человечества, дабы очистить мир и дать ему второй шанс на спасение. Маргарите же предлагается лишь малая часть грешников, но даже от их поцелуев у нее болит колено, даже от одного их присутствия ей становится тяжко. Она терпит во имя любви. Но Фриду спасает во имя милосердия, хоть сама и объясняет свой поступок данным обещанием. В этом – одна из главных авторских идей: будьте сострадательны, и тогда вам зачтется, и тогда «сами предложат, и сами все дадут».

Самому Булгакову никто ничего не дал. Умер он практически в безвестности, не допущенный ни до какой серьезной работы, без возможности печатать свои произведения, а значит – система победила. Но навсегда ли?

Роман часто называют «Евангелием от дьявола», обвиняют Булгакова в незнании христианского канона, в коверкании библейских сюжетов, в принижении образа Иисуса. Но это необъективная оценка. Михаил Булгаков, сын профессора Киевской духовной академии, не мог не знать церковного канона. Но не христианская истина интересует писателя, в ней он уверен и с ней не спорит. Его волнует человеческая природа, душа человека, способная на коварство и любовь, на предательство и подвиг, на обман и сострадание. Этот вечный контраст нашего бытия заставляет Булгакова больше двенадцати лет работать над главной книгой своей жизни, сжигать ее и снова восстанавливать по памяти и, даже находясь при смерти, продолжать что-то редактировать.

Его Иешуа намеренно далек от канонического евангелического образа – даже имя дано в иудейской транскрипции – и тем близок к обычному человеку. Он проповедует свободу: «В числе прочего я говорил… что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть». Царство это – Царствие Небесное, конечно. Может ли оно настать на земле? Вряд ли. Булгаков это понимал, но его пугало такое безапелляционное отрицание всего того, во что верил народ веками, а теперь так быстро отрекся, словно не будет никогда Страшного суда, словно не придется отвечать за все совершенное. «Каждому будет дано по его вере», – говорит Воланд, когда пьет из чаши, в которую превратилась голова Берлиоза, верящего в небытие. Кто же верит, того ждет бытие, а уж какое оно будет – в раю ли, в аду ли, в покое ли, подобно тому, что заслужил мастер, – это уже зависит от самого человека, ибо каждый из нас творит свою историю.

Этот вечный философский мотив, который вот уже десятки лет звучит со страниц романа Михаила Булгакова, заставляет до сих пор спорить литературоведов, священников и историков литературы. Но это же и означает, что текст живет, взаимодействует с читателем, заставляя душу человеческую подниматься над праздной суетой повседневности, задавать себе вечные вопросы, предлагая поговорить со своим внутренним Иешуа, который уверен, что все люди – добрые, а главный грех человеческий – трусость.

В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан. Первый из них – приблизительно сорокалетний, одетый в серенькую летнюю пару, – был маленького роста, темноволос, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а аккуратно выбритое лицо его украшали сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе. Второй – плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке – был в ковбойке, жеваных белых брюках и черных тапочках.

Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, редактор толстого художественного журнала и председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой Массолит, а молодой спутник его – поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный.

Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью «Пиво и воды».

Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, – никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея.