– Ну, так я дойду до Надежды Константиновны, - отвечал я в отчаянии, мне теперь все равно. На Пречистенский бульвар я не пойду.

И я дошел до нее.

В три часа дня я вошел в кабинет. На письменном столе стоял телефонный аппарат. Надежда Константиновна в вытертой какой-то меховой кацавейке вышла из-за стола и посмотрела на мой полушубок

– Вы что хотите?
– спросила она, разглядев в моих руках знаменитый лист.

– Я ничего не хочу на свете, кроме одного - совместного жительства. Меня хотят выгнать. У меня нет никаких надежд ни на кого, кроме Председателя Совета Народных Комиссаров. Убедительно вас прошу передать ему это заявление.

И я вручил ей мой лист.

Она прочитала его.

– Нет, - сказала она, - такую штуку подавать Председателю Совета Народных Комиссаров?

– Что же мне делать?
– спросил я и уронил шапку. Надежда Константиновна взяла мой лист и написала сбоку красными чернилами:

"Прошу дать ордер на совместное жительство".

И подписала:

"Ульянова".

Точка.

Самое главное то, что я забыл ее поблагодарить.

Забыл.

Криво надел шапку и вышел.

Забыл.

x x x

В четыре часа дня я вошел в прокуренное домовое управление. Все были в сборе.

– Как?
– вскричали все.
– Вы еще тут?

– Вылета...

– Как пробка?
– зловеще спросил я.
– Как пробка? Да?

Я вынул лист, выложил его на стол и указал пальцем на заветные слова.

Барашковые шапки склонились над листом, и мгновенно их разбил паралич. По часам, что тикали на стене, могу сказать, сколько времени он продолжался.

Т р и м и н у т ы.

Затем председатель ожил и завел на меня угасающие глаза:

– Улья?..
– спросил он суконным голосом. Опять в молчании тикали часы.

– Иван Иваныч, - расслабленно молвил барашковый председатель, - выпиши им, друг, ордерок на совместное жительство.

Друг Иван Иваныч взял книгу и, скребя пером, стал выписывать ордерок в гробовом молчании.

x x x

Я живу. Все в той же комнате с закопченным потолком. У меня есть книги, и от лампы на столе лежит круг. 22 января он налился красным светом, и тотчас вышло в свете передо мной лицо из сонного видения - лицо с бородкой клинышком и крутые бугры лба, а за ним - в тоске и отчаянье седоватые волосы, вытертый мех на кацавейке и слово красными чернилами

Ульянова.

Самое главное, забыл я тогда поблагодарить.

Вот оно неудобно как...

Благодарю вас, Надежда Константиновна.

* Михаил Булгаков. Как на теткины деньги местком подарок купил

Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.

OCR Гуцев В.Н.

На станции Завитая Уссурийской дороги имеется бедная вдова - гражданка Силаева. Дело вдовье трудное, как известно. Вдове тоже нужно кушать и пить. Мыкалась вдова, мыкалась и обратилась в местком:

– Дайте мне службу, товарищи.

Местком внял просьбам вдовы и устроил ее на место тут же, в месткоме.

Должность легкая и прекрасная. Вдову призвали и сказали:

– Тетка! Будешь пять печей топить, пять коридоров мыть, а равно и пять полов. Мусор будешь убирать ежедневно. А чтобы тебе не было скучно, еще будешь носить воду.

– А сколько жалованья?
– спросила вдова, шмыгая носом.

Месткомщик, по фамилии Моложай, сделал арифметический подсчет:

– Пять коридоров помножить на пять печей, прибавить пять бочек мусора и разделить на пять кадушек воды, равняется 5 рублей!
– И объявил тетке Силаевой результат:

– Будешь получать пять рублей в месяц.

– Благодетели вы наши!
– завыла тетка и ухватилась за половую тряпку.

Тетка не расставалась с тряпкой 10 месяцев. Тетка носила, тетка таскала, тетка мыла, тетка прибирала.

На одиннадцатый месяц ей заявили:

– Тетка, мы тебя на новую квартиру переводим, а в твою прежнюю комнату пробиваем дыру.

– Благодетели вы наши!
– завыла она.

Дыру пробили, тетку перевели и тетке заявили:

– Нужно будет белить стены. Изволь начинать.

Тетка понеслась за известкой, побелила. Приходит получать за побелку.

– Пять рублей тебе следует, - объявил ей Моложай.

– Благодетели вы наши, - завыла тетка.

– Только, тетя, - добавил Моложай, - на эти твои пять рублей мы купили портрет и подарили его железнодорожной комячейке.

– Благоде...
– начала было тетка, но осеклась и добавила: - К-как же это портрет? Я, может, портрета-то и не хотела!

– Как не хотела?
– сурово спросил Моложай, - ты, тетка, думай, что говоришь. Как это портрета ты не хотела?