Шрифт:
– Хватит, инспектор, – шепчет он, слова вытекают струйкой. – Прошу вас, хватит.
Ага. Наш крепкий орешек вот-вот расколется.
– Я не знал, что она жива.
– Мистер Эванс! – восклицает адвокат, вскакивая на ноги и всплескивая руками.
– Я не знал, – повторяет подозреваемый, не обращая на старика внимания. – Правда не знал. Она же совсем не дышала. Мы не нашли у нее пульса. Думали, она мертва. Если бы я проверил как следует… Я не заставил бы ее страдать…
В углу его правого глаза – лужица слез. Он моргает, пытаясь затолкать ее обратно.
– Несчастная София, – говорит он, вместо речи – бормотание.
– Непредумышленное убийство, мистер Эванс, – говорю я. – Вам могут предъявить менее тяжкое обвинение – непредумышленное убийство, если вы согласитесь сотрудничать со следствием.
Мои слова заставляют этого человека коченеть. Он смотрит на меня, и мука в его глазах отступает перед пониманием, что он попался в мою ловушку. Никогда не стоит недооценивать силу захватывающих историй.
Я включаю свет, возвращаюсь к столу и останавливаю диктофон.
Убедившись, что Марк Генри Эванс надежно заперт до утра в камере, я изучаю шахматную доску. Остался ровно один ход. Я двигаю черного ферзя вперед по диагонали – белый король свергнут и вот уже стоит с несчастным видом в центре стола.
Взяв портфель, я направляюсь к главному выходу. И тут с изумлением вижу, что навстречу мне целеустремленно несется Фиона; ее леопардовые брюки колышутся в полутьме волнами. Странно, что она до сих пор на работе. Уже, между прочим, двенадцатый час. И вообще сегодня суббота. Неужели ей больше нечем заняться в субботний вечер, кроме как бродить по темным коридорам Парксайда?
– Я слыхала, ты взял этого человека. – Она расплывается в улыбке. – Мой дневник говорит, что за последние шесть лет ты раскрываешь за один день уже четвертое убийство. Спорим, специальная премия за выдающиеся достижения снова будет твоя. Седьмая по счету. Я очень удивлюсь, если тебя не назначат начальником отдела.
У Фионы милые переливающиеся глаза, хоть их и скрывают очки в роговой оправе. Улыбка тоже очень красивая. Как обидно.
– Ты герой, Ханс.
Я пожимаю плечами.
– Я тут подумала, ты уже ужинал?.. – Из-за своих очков она смотрит на меня смущаясь, но с надеждой.
– Нет.
Щеки у нее слегка краснеют. Она наклоняет голову, словно ожидая продолжения.
Но мне нельзя.
– Спокойной ночи, Фи.
Я с сожалением ей киваю и выхожу через переднюю дверь на улицу. Мне нельзя флиртовать с коллегами. Даже если эти коллеги – яркие, сумасбродные черноволосые женщины, которых я втайне обожаю. И нельзя приглашать их на ужин, несмотря на то что ежедневная нагрузка оставляет мне время разве что на просмотр сайтов знакомств. Факт: мои коллеги быстро узнают обо мне кое-что нежелательное, если я буду проводить с ними слишком много времени. То, что я хотел бы держать при себе, особенно если собираюсь сделать какую-никакую карьеру.
Но как же обидно.
Сев на этот раз в личную машину, я достаю из нагрудного кармана пачку «Мальборо». Факт: я предлагаю сигареты подозреваемым, чтобы немного их разговорить, хотя сегодня это не понадобилось.
Сейчас мне нужно подымить самому. (Факт: после исчезновения Лизль ван Майер я провалился в краткий и горький сигаретный запой, но с той поры все же воздерживаюсь.) Я щелкаю зажигалкой и глубоко затягиваюсь. Мгновенный удар никотина утешает, но не успокаивает, как я рассчитывал. После пары глубоких затяжек я гашу сигарету и выуживаю свой айдай. Пока клубится и растворяется в воздухе последний завиток дыма, я выстукиваю последнюю часть позавчерашней записи, которую не дочитал сегодня утром:
Твое долбаное письмо решило мою судьбу, закричала блондинка. Которое ты отправил психиатрам. В котором написал, что я психичка. Им того и надо было – подтвердить свои недоделанные диагнозы и услать меня на Внешние Гебриды.
Женщина снова замахнулась на меня. Я понятия не имел, о чем она говорит, но понимал, что ее действия представляют опасность. Я перехватил на полпути ее правую руку и заломил за спину. Женщина завизжала. Я протащил ее несколько футов спиной вперед и прижал к крылу «фиата». Она извивалась, пытаясь вырваться. Я инстинктивно толкал ее, прижимая к багажнику. Но видимо, не под тем углом – она взвизгнула и сползла на бок.
Блин, сказала она.
Что с вами? – спросил я.
Мне больно, простонала она. Мне, блин, больно. Какого черта ты на меня накинулся.
Очень хотелось сказать, что она первой пыталась меня ударить.
Сейчас пройдет, сказал я.
Отгребись от меня! Она зыркнула глазами и снова сморщилась. Мало ты принес мне горя в прошлом, долбаный сукин сын.
Вам, наверное, уже легче, если вы проклинаете меня так пышно, сказал я. Но лучше остановитесь, мадам. Еще немного, и я арестую вас за попытку нападения.
Глаза ее расширились, как только до нее дошел смысл моих слов, особенно то, что ей, вполне вероятно, придется провести ночь в полицейском участке на Парксайд.
Ладно, сказала она, поднимаясь на ноги и ковыляя к переднему сиденью машины. ЛАДНО. У меня сегодня дела поважнее, чем разборки со всякими говнюками.
Я продолжил пробежку, жалея, что в наше время так сложно привлечь человека за словесные оскорбления. С другой стороны, глупо было с самого начала ввязываться в ссору с этой сумасшедшей. Она же не бросалась на меня с ножом или с пистолетом. Всего лишь замахнулась, чтобы дать оплеуху. [Вним.: удерживаться от попыток обуздать ненормальных, если в этом нет крайней необходимости.]
Дурацкий день, между прочим. Трудно поверить, что я так нелепо сглупил два раза подряд.
Очень хочется исправить – или даже стереть – эту дневниковую запись, ибо слишком тяжело читать сейчас то, что в ней изложено. Но поздно. Я уже прочел и выучил эти факты. Невозможно стереть то, что сам отправил в сознание. И да, мои махинации с дневником будут ничем не лучше тех, что совершала Клэр Эванс. Я не труслив, как эта женщина, хотя прекрасно понимаю, почему она сделала то, что сделала. Тяжелые холодные факты перевариваются куда легче, если они приятны на вкус.
Я прячу айдай и включаю зажигание. Разгоняюсь, еду домой по Милл-роуд, мимо восточных мясных лавок и мигающих неоновых реклам, но голос у меня в голове снова заводит свою песню. Он мучает меня весь день, с той самой минуты, когда я приехал в Райский заповедник и склонился над извлеченным из воды телом в черных мокрых дизайнерских одеждах. Это бормотание у меня в мозгах звучит все увереннее. Особенно настойчивым оно стало вечером, после того как я подслушал разговор между Марком и его женой. Голос повторяет мне одно и то же: