— Ленина, 35, — отчеканила Юля.

— Квартира 27?

— Да.

— В Барнауле? — на всякий случай уточнил я, вспомнив «Иронию судьбы».

— Алтайского края.

Она была очень сообразительная, эта пяти-шестилетняя Юля Репях.

— И давно вы тут живёте?

— С самого рождения.

Ясно. Значит, как минимум они уже лет пять в нашей квартире обитают. Тогда где же обитаем мы?

— А ты ничего не путаешь?

Я внимательно пригляделся к девочке. Вон и пижама у неё в Чебурашку. Мне стало совсем не по себе.

— А у нас новая радиола! — сказала Юля, щёлкая кнопкой какого-то мамонтоподобного агрегата на стенке. — Ой, моя любимая песня!

«…Море, море, мир бездонный! Пенный шелест волн прибрежных…» — послышалось из приёмника.

Где-то я уже такое слышал.

— А ты на море сколько раз был?

— Нисколько.

— Пра-а-а-а-а-авда? — удивилась Юля. — А мы с мамой уже четыре раза со всеми удобствами.

— Вы что с мамой — богачи? У вас личный самолёт?

— Нет, мы ездим на поезде.

«На кругосветном?» — хотел спросить я, но не стал.

«…Над тобой встают, как зори, над тобой встают, как зори, нашей юности надежды!» — пропел мамонт на стене.

— Ясно.

У маленьких с логикой вообще нелады, я заметил.

«В нашем эфире прозвучал новый шлягер Юрия Антонова на слова Леонида Фадеева „Море, море“».

Точно. Я маме этого Антонова недавно в телефон качал.

«А теперь прослушайте сводку новостей».

— Какой у тебя красивый медвежонок. — Юля завистливо покосилась на мои часы.

— Это Микки-Маус.

— Кто?

«…Завершено строительство магистрального газопровода Уренгой — Грязовец — Москва…»

— Микки-Маус.

— А-а-а-а.

«…Перейдём к политическим новостям».

Я не мог избавиться от какого-то навязчивого чувства, как будто меня заперли в бабушкин шкаф и попросили не дышать какое-то время. Надо было что-то делать. Надо было срочно выбираться из этого шкафа, пока я сам нафталином насквозь не пропах.

— О’кей, мне пора, — сказал я, вставая из-за стола. — Спасибо за чай.

«…во Франции. Во втором туре президентских выборов Валери Жискар д’Эстен проиграл социалисту Франсуа Миттерану…»

— А я думал, там у них по-другому президента зовут.

— Ты что, со мной не поиграешь? — жалобно спросила Юля Репях.

— В другой раз, ладно?

— Манюня обидится, — пригрозила Юля и снова стала чернеть и кукситься.

Тут я поспешил на выход, и…

И знаете, что самое странное? Как только я оказался на улице, во дворе, я сразу всё понял. Вдохнул весеннего воздуха, после этого их нафталинового, и сразу понял.

Но то, что я понял, оказалось так неправдоподобно, что я притворился, как будто бы ничего не понял.

Наверное, я просто побоялся смотреть суровой правде в глаза. А она была кругом практически. Например, правда была в тополях, которые росли во дворе. Только вчера у нас во стояли толстые и до пятого этажа, а сегодня — тонюсенькие и мне по макушку.

Потом городок. У нас во дворе стоит железный городок, весь ржавый, с завязанными в узел качелями и песочницей с оторванным грибком. Песок в неё не возят уже третий год — с тех пор, как сменилась управляющая компания. А грибок сорвал великовозрастный тунеядец дядя Миша Забабашкин, позор нашего двора. Его за это потом три дня в полиции заставили ночевать. А когда дядя Миша вышел, он нашу горку скатал в трубочку, что не удивительно. Она и без него дышала на ладан.

Так вот, в сегодняшнем нашем дворе были и горка, и качели, и грибок с малышнёй — в общем, полна коробочка. И новенький паровозик — на нём играли какие-то незнакомые мальчишки. И всё это, заметьте, с иголочки, свежевыкрашенное в приятный зелёный цвет.

И потом, в нашем дворе никогда не было урн и лавочек. А тут они были! И на них сидели посторонние бабушки. Бабушки, которых я раньше в глаза не видел. Потому что никаких бабушек у нас в доме не водилось. Последняя, столетняя старушка Бурёнкина, умерла полгода назад.

В сегодняшнем дворе вообще было на удивление много людей. Они белили забор.

А какие-то парни в красных галстуках натягивали между гаражами транспарант. И ещё незнакомый дворник поливал из шланга тротуар без единой трещинки.