Шрифт:
Завтра, наверно, принесут новые заповеди, в которых будет отменено разрешение на выписку газеты, на книги, на письма, на ларек. А может, и на прогулку. Мы долго соревнуемся с нашими начальниками в выдумывании того, что еще у нас можно отнять.
Или еще какие-нибудь новости в графе «Наказания»?
В этот день не приносит облегчения даже прогулка, тем более что и во время нее чувствуется что-то странное в лицах и поведении надзора.
Еще несколько унылых, тревожных часов. Наконец движение в коридоре возобновляется. Снова появляется корпусной. На этот раз не Борзой, а «малолетний Витушишников». Он водружает картонку с заповедями на прежнее место и быстренько уходит. На его лице подобие улыбки, и тоже с оттенком смущения.
Изучаем текст заповедей, не пропуская ни одной буковки. В чем же дело? Решительно ничего нового! Но вот…
– Что-о-о?
Мы, остолбенев, смотрим друг на друга, не веря глазам.
– Ущипни меня, Юлька! Не спим?
В левом углу картона ведь была резолюция: «Утверждаю. Генеральный комиссар государственной безопасности Ежов». Была ведь? Ну конечно была! А теперь? А теперь она заклеена белой бумажкой. Аккуратненько так подклеена бумажечка, не сразу и заметишь.
Мы проводим несколько часов, как в горячке. Неужели он пал, этот карлик-чудовище? Ведь его культ был за последние годы доведен до гомерических размеров. Иногда казалось, что он может даже конкурировать с культом Сталина. Официальный его титул был «любимец народа». Все, что проделывалось в тюрьмах и лагерях с миллионами невинных людей, обозначалось веселым фольклорным выражением «ежовы рукавицы». Переводчики среднеазиатских акынов в бесчисленных одах именовали его «батыр Ежов»… Так неужели?…
Мы не смыкаем глаз всю ночь, и теперь в наших обескровленных сердцах начинает действительно брезжить тень надежды на возможность перемен.
Утром Ольга, получающая газету, выстукивает нам:
– Снят… Кончен… Видимо, разделит нашу участь.
– Мавр сделал свое дело – мавр может идти, – ликуем мы.
Мы мечемся, как тигрицы по клетке, пока Ольга не выстукивает нам следующую сенсационную новость:
– Бе-рия… Бе-рия…
Я совсем заболела от волнения и разрядку нашла, опять-таки только заняв себя стихами. Написала «Посвящение „любимцу народа“.
Карлик-чудовище (он ведь был малюсенького росточка!)
…Злодеи прошлого, потупя взоры вниз,Тебя поют в почтительном дисканте.Сам Тьер перед тобою гуманист,А Галифе – мечтатель и романтик.Но вот теперь смотри: твои делаТебя погубят мощной волей рока!Ты видишь, гад? Тарпейская скалаОт Капитолия совсем не так далеко!– Это подражание классикам, Юля! Теперь сочиню про Берия. Это будет в духе пушкинских эпиграмм. А кто он вообще-то, этот Берия?
Но Юля тоже ничего о нем не знала. И я написала так:
Скажи, о Берия,Открою ль двери я?Ответь мне, Берия,Верну ль потери я?Иль ты, о Берия,То снова серияУбийств, безверияИ лицемерия?Открою ль двери я?Ответь же, Берия!С этого момента остановившиеся было часы наших жизней дрогнули и снова пошли. С перебоями, с хрипом, скрежетом, но все-таки вперед! Теперь было чего ждать!
Внешне все оставалось по-прежнему. Неукоснительное проведение режима, плесень на стенах, вонючий рыбный суп, параша… Но в самой атмосфере, в неуловимых деталях поведения надзора, в оттенках голоса корпусных чувствовалось приближение больших перемен.
А заповеди в ближайший месяц снимали и снова вешали еще дважды. В первый раз заклеили фамилию Вайншток и заменили ее фамилией Антонов. Во второй раз заклеили и Антонова, а на его месте написали: Главное тюремное управление.
– Так-то надежнее, – хохотали мы, – менять не придется.
И наш приглушенный смех звучал так оживленно, как уже не было с самого закрытия форточек.
Итак, в полном соответствии с марксистской теорией событие со снятием правил, начавшееся как трагедия, повторилось еще дважды уже как фарс.
– Пусть теперь майор Вайншток попробует, каково живется по его заповедям, – высказалась как-то вечерком Юля, и в ее добродушных глазах мелькнула острая искра.
Никак не могу заснуть… Представляю себе Ежова, Вайнштока, Антонова и многих других в нижнем карцере. Хотя нижний наш карцер – это ведь только второй сорт, а им, наверное, дадут попробовать первосортный. Вот уж где – «каким судом судите, таким и вас»…
Однажды ветреным и тревожно зовущим майским днем мы, вернувшись с прогулки, заметили, что наша форточка продолжает оставаться открытой.
– Забыли?
– Пышка дежурит. Нарочно, наверно, оставила. Добрая…
Но назавтра повторилось то же. Падение карлика-чудовища принесло нам возвращение нашего глотка кислорода. Подул либеральный ветерок весны и лета 1939 года. Газета «Северный рабочий» стала ежедневно печатать статьи, разоблачающие клеветников.