— Тогда и я клянусь в том же!

— Нет, не клянись. Я буду жить, зная, что ты любишь меня. Если меня похитят, прошу, женись на другой доброй и достойной женщине, ибо не пристало, не подобает мужчине жить одному. У нас же, девушек, бывает иначе. Послушай меня, Аллан. Петухи уже подают голос, и скоро станет светло. Оставайся здесь, со своим отцом. Если получится, я буду писать тебе время от времени, рассказывать, куда мы уехали и как живем. А если писем не будет, значит писать нет возможности, либо я не нашла, с кем передать весточку, либо письма затерялись по дороге. Ведь мы уезжаем в те края, где живут одни дикари.

— Куда точно вы едете? — спросил я.

— По-моему, куда-то на побережье, к заливу Делагоа, где правят португальцы. Мой кузен Эрнан едет вместе с нами. — Она передернула плечами в моих объятиях. — Он наполовину португалец. Он уверяет буров, что переписывается со своими родственниками, и те много чего ему наобещали — дескать, они подыскали нам отличные места для проживания, где нас не достанут англичане. Сам знаешь, Эрнан ненавидит англичан не меньше моего отца.

Я негромко застонал.

— Я слыхал, что там бродит лихорадка, а земли у залива полны свирепых кафров.

— Может быть. Я не знаю, и мне, если честно, все равно. Я просто пересказываю тебе намерения своего отца, но все может измениться, если обстоятельства сложатся иначе. Постараюсь послать тебе весточку, а коль не удастся, я верю, Аллан, что ты разыщешь меня сам. Если мы оба будем живы и ты не разлюбишь меня — ту, кто всегда будет любить тебя, — потом, когда я стану совершеннолетней, ты приедешь, и, кто бы что ни говорил, я выйду за тебя замуж. А если я умру, что вполне может случиться, тогда мой дух будет присматривать за тобой и дожидаться, пока ты не присоединишься ко мне под кровом Всевышнего. Ой, смотри, светает! Я должна идти. Прощай, любовь моя, моя первая и единственная любовь. В жизни или в смерти, мы непременно встретимся снова.

Мы крепче обнялись и поцеловались, бормоча ненужные слова, а затем она высвободилась из моих объятий и убежала. Прислушиваясь к шороху ее шагов по покрытой росою траве, я чувствовал себя так, будто мое сердце взяли и вырвали из груди. Да, на мою долю за долгие годы жизни выпало немало страданий, но вряд ли мне доводилось испытывать муки горше, чем в тот час расставания с Мари. Ибо когда все слова сказаны и все дела сделаны, что может быть радостнее чистого восторга первой любви — и что может быть мучительнее ее утраты?

Полчаса спустя цветущий сад Марэфонтейна остался позади, а перед нами раскинулся выжженный огнем вельд, черный, как ожидавшая меня впереди жизнь.

Глава 7

АЛЛАНА ЗОВУТ НА ПОМОЩЬ

Две недели спустя Марэ, Перейра и их товарищи-буры, небольшой группой из двадцати мужчин, трех десятков женщин и детей и приблизительно пяти десятков полукровок и слуг-готтентотов, покинули свои дома и отправились в глушь. Я верхом добрался до плоской вершины близлежащего холма и наблюдал оттуда, как длинная вереница фургонов, в одном из которых ехала моя Мари, тянется на север по бескрайнему вельду.

Не стану скрывать, меня подмывало пуститься вдогонку и потребовать разговора с моей нареченной и с ее отцом. Но гордость не позволяла так поступить. Хеер Марэ выразился ясно: если я посмею приблизиться к его дочери, он велит выпороть меня шамбоком, то есть длинным кнутом. Быть может, он что-то заподозрил насчет нашего с Мари прощания в саду фермы, не знаю. Зато я знал, что отвечу пулей наглецу, который осмелится замахнуться на меня шамбоком. Тогда между нами встала бы кровь, а эту пропасть преодолеть куда сложнее, чем перейти вброд реки гнева и ревности. Потому я просто смотрел, как фургоны исчезают вдали, а затем направил лошадь вниз по усыпанному валунами склону, втайне надеясь, что она споткнется, я упаду и сломаю себе шею.

Впрочем, когда я вернулся в миссию, то порадовался, что обошлось без подобных происшествий. Мой отец сидел на веранде и читал письмо, доставленное верховым-готтентотом.

Письмо было от Анри Марэ, и в нем говорилось:

Достопочтенный хеер, мой друг Квотермейн!

Пишу, чтобы попрощаться с Вами. Пускай Вы англичанин и мы с Вами порою ссорились, но я Вас безмерно уважаю. Друг мой, сейчас, когда мы готовы отправиться в путь, мне вдруг вспомнились Ваши предостережения. Не знаю почему, но они видятся мне путеводной звездой. Увы, что сделано, то сделано, и я уповаю на Небеса. А если с нами все-таки случится нечто дурное, значит такова воля Всевышнего.

Отец поднял голову и сказал:

— Когда люди страдают от собственных страстей и причуд, они почему-то всегда пытаются возложить вину на Провидение.

И продолжил читать письмо вслух:

Боюсь, Ваш сын Аллан, отважный парень, в чем я имел возможность сполна убедиться, и человек честный, наверняка счел, что я обошелся с ним жестоко и отплатил ему черной неблагодарностью. Однако я лишь поступил так, как следовало. Да, Мари, очень похожая на свою мать силой духа и упрямством, поклялась, что никогда не выйдет замуж за другого мужчину, но природа скоро возьмет свое и заставит ее позабыть об этой чепухе, ведь тот, кого я прочу ей в мужья, будет рядом, и он ждет ее согласия. Попросите Аллана от моего имени забыть о Мари; когда подрастет, он встретит какую-нибудь милую английскую девушку. Я принес великую клятву пред Господом и повторяю снова: Аллану не бывать мужем моей дочери, я этого не допущу.