– Так разве ж на югах поохотишься? – фыркнул Федоров. – Там и негде, все пораспахали! Вот где приволье – туточки!

– Это да! – с удовольствием согласился Брежнев и, повернувшись к Михаилу Андреевичу, заговорил очень искренне, как можно лишь наедине с собой: – Я здесь оживаю будто… Если б не Завидово, сдох бы уже. Москва, долг… Меня тут отпускает. Надышусь так, что шатает, и думаю – вот, на всю неделю хватит! Куда там… Еле дожидаюсь пятницы, чтоб опять сюда. Но долго тоже нельзя. Не хочу привыкать, а то мой единственный праздник превратится в будень…

Федоров приблизился, и Генеральный смолк.

– Близко уже, – сказал егерь, чуть задыхаясь, – во-он за тем перелеском. А следов… Один кабан, так вообще! Вот уж вправду – вепрь!

– Я смотрю, – прищурился Суслов, – вам и одной руки хватает. Справляетесь?

– Да только так! – осклабился Федоров. – Я и кошу, и на мотике рассекаю, а стрелять из ружья когда еще наловчился. Пришли!

Вышка сто один поднимала помост всего на два с лишним метра. Поднявшись, Суслов кое-как зарядил карабин, припоминая давние навыки, и осмотрелся. В секторе, который достался ему, тянулась большая поляна. Не успели охотники занять вышку, как затрещали кусты и показалась округлая щетинистая туша.

– Свинья, – выдохнул Брежнев, – не трогай! Кабана жди! Вон, видишь, земля разрыта? Секач постарался. Жди.

– Жду, – бросил Михаил Андреевич, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие от эволюции, пущенной вспять. Натура его стремительно дичала, возвращая к первобытным временам. И слух, и зрение, и даже нюх – все обострилось до предела. Сердце не подводило, часто качая кровь, а на языке словно пятак лежал – металлический привкус опасности.

Похрюкав, свинья рылом взрыла прошлогоднюю листву, выискивая корневища. Зачавкала, довольно похрюкивая. Следом за товаркой вышла еще парочка упитанных хрюшек.

Время шло, свежий воздух вливался в легкие, звери с птахами привыкли к охотникам, а у тех азарт не остывал, приправляя жизнь остротой ощущений. Михаил Андреевич облизал сухие губы, обтер потную ладонь о штанину. Где же добыча?

И тут, словно соткавшись из теней, возник кабан, огромный секач с клыками в ладонь. Темная с проседью щетина покрывала тушу – чудовищный ком тугих мышц. Басисто хрюкнув, вепрь развернулся, чтобы посмотреть в наветренную сторону – шея у бестии отсутствовала напрочь.

Суслов и сам не понял, когда он успел стянуть с плеча карабин, взвести и вскинуть. Резкий выстрел спугнул маток – у них даже ноги подкосились, а пуля ударила секача в левую лопатку. Но не убила и даже не повалила.

– Рано, рано стрельнул… – вздрагивавшим голосом просипел Брежнев. – Ничего-о…

Вепрь развернулся, качнувшись, и бешеным колобком рванул прямо к вышке, злобно визжа в низкой тональности, почти рыча.

Выстрел Брежнева был точен, и последние метров пять секач несся уже мертвым, уходя в перекат.

– Все! – вырвалось у Леонида Ильича. Сдерживая бурное дыхание, он вскинул ружье. – Готов! Как мы его, а? Ухайдокали в четыре руки!

– Отличный выстрел, – поддакнул Федоров. – Наповал!

Спускаясь с вышки, Суслов и сам удивился – взбодрила его охота! И ни одной мысли о том, что осталось за лесом, в Москве – и до самых, до окраин…

– А помог твой эликсир! – в изумлении задрав пышные брови, сказал Брежнев. – Это надо же, а? Ты не представляешь себе, Михал Андреич, каково это – ложишься усталый, разбитый, а заснуть – никак! Опять глотаешь это проклятущее лекарство – и как в черный колодец. А встанешь – и жизни не рад. Разваливаешься на ходу, говорить нормально и то не в силах, и муть эта, муть в голове! Порой весь день мучаюсь, не соображаю ничего, как в чаду весь, а под вечер снова в черноту… А тут… – он повертел головой. – Живой! Ах ты…

Михаил Андреевич вздохнул с облегчением – хоть не зря эликсир израсходовал.

– Только одно условие, – построжел он, – никаких лекарств! Так старец говорил.

– Это я тебе могу обещать! – засмеялся Генеральный. – Да хоть всю аптечку в унитаз! Пошли-ка, перекусим… Михаил Сергеич!

На месте стоянки уже готов был импровизированный пир.

Брежнев достал припасенные гостинцы и передал Федорову.

– Вот тебе «четвертинку» и конфеты хозяйке и ребятишкам.

– Спасибо, Леонид Ильич!

– Да чего там… Володя!

Медведев умело разлил коньяк по серебряным стопочкам, а Суслову плеснул глоток «Хванчкары».

– Ну, будем! – бодро сказал Брежнев и опрокинул стопку.

Охотничьи колбаски подогревались тут же, на аккуратном костерке.

Михаил Андреевич выцедил вино и ухватил вилкой копченость. Хорошо! Он зажмурился даже, впитывая кожей лица весеннее солнце. Здесь, наверное, даже зимой хорошо – тихо, только в соснах ветер путается, шуршит хвоей, шишки роняет… Летом и вовсе чудно – зелень, цветы, шмели! Птицы поют, жизнь бурлит… Зато осенью тут здорово думается…