– А дальше? – Замирающий шепот Инны втекает в мои уши. Девичьи ресницы порхают, пряча взгляд, и словно раздувают румянец на скулах.

– Не дописал, – вздыхаю я, чувствуя, как кровь приливает к лицу. – Это еще в восьмом классе… Только последние строчки помню: «По спасенному – листик травы. По упавшему – синий цветок!»

Хорошистка ласково погладила меня по щеке, безмолвно благодаря, и заговорила с преувеличенным оживлением:

– Это близняшки затеяли! У Миши, говорят, мама уехала, а ему некогда пироги печь. Давайте, говорят, сами!

Тут на крыльце шумно затопали, и порог переступила Рита, одетая как на субботник.

– Нет, ну ты посмотри на нее! – с деланым осуждением наехала она. – Отлипни, моя очередь. С днем рожденья, Мишечка!

Инна неохотно уступила Сулиме, и я был оцелован самой «Мисс школа № 12».

– Брился? – поинтересовалась «мисска», хотя в темени ее глаз таились совсем иные вопросы. И даже готовые ответы.

– Первый раз! – соврал я. Уши мои теплели.

– Чувствуется. – Рита снова потянулась губами.

– Обойдешься! – Хорошистка ловко перехватила меня, оттирая подружку.

– Вот на-аглая… – возмущенно завела Сулима.

– Ты со мной, как с куклой, – проворчал я, безропотно подчиняясь ласковому напору Дворской, и выдал писклявое: – «А ну, быстро вернула! Это моя игрушка!»

Инна прыснула, поджимая плечи, но ответить не успела – в домик ворвалась галдящая толпа одноклассниц и одноклассников, бесцеремонно оттесняя Хорошистку.

– С днем рожденья! С днем рожденья!

Девчонки сразу полезли целоваться – когда все вместе, то не стыдно. А парни вытрясали пыль из моей куртки, хлопая по спине, да так, что внутри что-то ёкало.

– Вы откуда свалились? – спросил я с остаточной растерянностью, подставляя близняшкам Шевелёвым сразу обе щеки.

– Оттуда, оттуда! – простодушно радовалась Маша. Удался сюрприз!

– Мы на электричке, – поведала Света, звучно чмокая. – Весь вагон заняли. Иже херувимы! Ты рад?

– Аз есмь! – отчеканил я.

Карусель мелких и приятных хлопот завертелась, набирая обороты. Кто-то бубнил:

– Не понял… Мясо, что ли? Так оно ж сырое!

– Это на шашлык, балда.

– Сам балда!

Тонконогая Альбина с Настей доваривали борщ, увертываясь от дыма:

– Та-ак… Подсолить или хватит? Аля, попробуй.

– Ой, да нормально! Чесночку еще…

Эдик Привалов, нескладный очкарик осьмнадцати лет, и вихрастый Гоша Кирш собирали импровизированный стол:

– Гош, под ноги смотри! Никуда твоя Настя не денется.

– Да ну тебя! Говоришь что попало…

Возле Эдика, как планета у двойной звезды, крутился тощий Данька Корнеев, разрываясь между притяжением старшего товарища и хорошенькой внучки Ромуальдыча:

– Ого! Это ты принес?

– Домашнее, с Кубани. Пахне-ет… Дэнчик, сдвинь на себя. Дэн!

– А?..

Модная Ирма Вайткуте и хрупкая Тимоша застилали доски пожелтевшими, выгоревшими на солнце газетами:

– А она ему и говорит: «Не ходи за мной!» А он ей: «Ты мне очень нравишься!»

– А она?

Рита «припахала» высокого лощеного Женьку Зенкова и плотного, налитого здоровьем Дюху Жукова – румянец во всю пухлую щеку. Друзья, смахивая на Тарапуньку со Штепселем, подтаскивали всё на чем сидят – единственный стул, разношерстные табуретки и ящики:

– Андрэ, не пыхти как паровоз, тут нет рельсов.

– Точка – и ша! Э, э! Чурка-то зачем? На ней усидишь разве?

– А пуркуа бы и нет?

В сторонке, оккупировав облупленную лавочку у могучего куста сирени, репетировали музыканты – Светлана меланхолично перебирала струны черной лакированной гитары, время от времени давя улыбку, а Изя Динавицер настраивал скрипку, отрешась от земного.

– Изя, сделай лицо попроще, а то ты сейчас похож на курчавого Пьеро!

– Чё это?

В какой-то момент я будто отошел в сторонку. Вслушался в веселый гомон на некогда тихой дачке, вгляделся в радостную и бестолковую суету, где озорство вдруг перерастало в симпатию, а мимолетный взгляд надолго лишал покоя. Шесть соток, скучно разлинованных на грядки и клумбы, бурлили юной энергией, неясными, но волнующими позывами.

– Да никуда я не поеду, – вырвалось у меня. – Нужна мне ваша физматшкола… Мне и здесь хорошо!

– Куда не поедешь? – пропыхтел Дэнчик, бредя от сортирной будки напрямую, сквозь строй разросшихся вишен. Деревца стегали его гнуткими ветвями.

– Да это… так, – я неловко покрутил кистью в воздухе, – мысли вслух.

– А-а… – Корнеев сунул руки в карманы кургузого пиджачка, тут же торопливо вынул их, нервно-зябко потер ладони. – Слушай… Я чего спросить хотел…

– Нравишься ли ты Ирме? – Улыбка сама запросилась на мои губы.