«Метрополис» – научно-фантастический роман и одновременно философская притча, наполненная библейскими аллюзиями. На общем фоне, не обремененном описаниями технического прогресса, автор рисует грандиозную картину технократического общества, в котором мозг великого Метрополиса правит жизнью города, а классовая борьба грозит перерасти в кровопролитную войну.
Но однажды сын владыки города Фредер встречает Марию, которая предсказывает людям приход Посредника, способного разрешить проблемы классовой вражды. Рабочие ждут перемен, и Фредер, влюбленный в Марию и преданный народу, решает, порвав с отцом, идти своим путем. Дерзнет ли он вступить в схватку со всемогущим владыкой и попытается ли осуществить свой смелый план?..
Thea Gabriele von Harbou
METROPOLIS
Печатается по изданию:
August Scherl, G.m.b.h., Berlin, 1926
I
Раскаты большого органа гудели громом, который, подобно встающему исполину, упирался в свод высокого помещения, грозя разнести его вдребезги.
Фредер запрокинул голову, широко открытые, жгучие глаза невидящим взором недвижно вперились в вышину. Из хаоса органных голосов руки его лепили музыку, сражались с вибрациями звуков, пронизанные ими насквозь.
Никогда в жизни слезы не подступали так близко, и в блаженной беспомощности он уступил жаркой влаге, слепящей глаза.
Над ним – лазурит небосвода, где реет двенадцатеричная тайна, золотые фигуры зодиака. А выше, над ними, семь венчанных – планеты. И высоко-высоко надо всем – сияющие серебром несчетные тысячи звезд: мирозданье.
Пред повлажневшими глазами органиста звезды закружились под его музыку в торжественно-могучем хороводе.
Рокочущие наплывы звуков обратили стены в ничто. Орган Фредера стоял теперь среди моря. Будто риф, о который бились косматые волны. В шапках пены мчались они одна за другой, и самой свирепой всегда была седьмая.
Но высоко над морем, ревущим в кипенье валов, торжественно-могучим хороводом кружили небесные звезды.
Сотрясенная до основания, старушка Земля в испуге пробудилась от сна. Реки ее иссыхали, горы рушились. Разверстые глубины изрыгали огонь. Земля и все, что было на ней, горели в пожаре. Волны моря обернулись пламенными валами. Орган пылал – гремящий факел музыки. Земля, море и полыхающий гимнами орган с грохотом рухнули и стали пеплом.
Но высоко над разгромом и пустотой спаленного творения торжественно-могучим хороводом кружили небесные звезды.
И вот средь клубов серого пепла поднялась на трепетных крыльях одинокая, несказанно прекрасная птица в оперенье из самоцветов. Исторгла горестный крик. Ни одна птица, что когда-либо жила на Земле, не горевала так благозвучно и так отчаянно.
Она парила над пеплом дотла изничтоженной Земли. Парила здесь и там, не зная, где опуститься. Парила над гробницей моря и над мертвым телом Земли. Никогда с той поры, как мятежные ангелы пали с небес в преисподнюю, не сотрясал воздух крик такого отчаяния.
Но вот одна звезда отделилась от торжественно-могучего хоровода и приблизилась к мертвой Земле. Нежнее лунного был ее свет и повелительнее солнечного. В музыке сфер ее голос звучал прекраснее всего. Он окутал горюющую птицу своим нежным сиянием, могучим, как божество, и зовущим: ко мне… ко мне!..
И тогда самоцветная птица покинула гробницу моря и Земли, подставила поникшие крылья могучему зову, и он подхватил ее. Покоясь в колыбели света, она вознеслась в вышину, и запела, и стала голосом сфер, и исчезла в вечности…
Пальцы Фредера соскользнули с клавиш. Он наклонился вперед, спрятал лицо в ладонях. Зажмурился, крепко-крепко, пока не увидел под веками огненный танец звезд. Ничто не помогало ему, ничто! Повсюду, повсюду, в мучительной и блаженной вездесущности стояло перед ним одно-единственное лицо.
Строгий лик девы, ласковый лик матери – мука и услада, которую он, увидев всего лишь раз, бесконечно призывал и для которой его истерзанное сердце не ведало имени, кроме одного, извечного:
Ты… ты… ты!..
Он уронил руки, поднял взгляд к прекрасному своду высокого помещения, в котором стоял орган. Из бездонной небесной синевы, из безупречного золота звездных фигур, из таинственного сумрака вокруг смотрела на него девушка с убийственной строгостью чистоты, прислужница и госпожа, непорочность… и притом сама прелесть: прекрасное чело в венце доброты, голос – сострадание, каждое слово – песня. Но она отвернулась, шагнула прочь, исчезла… не отыскать ее… нигде, нигде…
– Ты! – воскликнул Фредер. Плененный возглас бился о стены и не находил выхода.
Одиночество сделалось совершенно нестерпимым. Фредер встал, распахнул двустворчатую дверь. В слепящей яркости перед ним открылась мастерская. Он зажмурил глаза и замер, едва дыша, чувствуя безмолвную близость слуг, ждущих распоряжений, что позволят им ожить.
Об одном из них – тощем, с вежливым лицом, никогда не менявшим выражения, – Фредер знал: достаточно словечка, и, если легкие ноги девушки еще ступают по земле, Тощий ее найдет. Но ведь не пустишь ищейку по следу священной белой лани, коли не желаешь быть проклятым и до конца дней своих влачить жалкую, беспросветную жизнь.