Я не думаю, что именно сильное чувство справедливости побуждало Ники Вельта иногда приходить ко мне на помощь после того, как я оставил юридический факультет и стал окружным прокурором. Скорее, я думаю, это было определённое нетерпение ума, как у опытного механика, который мучается, наблюдая за неуклюжим дилетантом, и наконец берёт у него из рук гаечный ключ со словами: «Вот, дай-ка я сделаю.»
Тем не менее, я чувствовал, что ему нравятся эти короткие отлучки от скучной рутины лекций и оценки работ, и когда он пригласил меня присутствовать на докторском экзамене, я почувствовал, что это был его способ поблагодарить меня и ответить взаимностью.
В то время я был занят и не хотел соглашаться, но мне трудно отказать Ники. Трёхчасовой экзамен кандидата в доктора может быть очень скучным, если вы сами не являетесь кандидатом или хотя бы членом экзаменационной комиссии. Так что я решил повременить.
«Кто кандидат, Ники?» - спросил я. «Один из ваших молодых людей? Кто-нибудь из моих знакомых?»
«Мистер Беннетт - Клод Беннетт», - ответил он. «Он прошёл со мной несколько курсов, но не работает в моей области.»
«Что-нибудь интересное о его диссертации?» - продолжил я.
Гарри Кемельман
Перевод на русский: Е. Р. Сова
Десятичасовой учёный
Я не думаю, что именно сильное чувство справедливости побуждало Ники Вельта иногда приходить ко мне на помощь после того, как я оставил юридический факультет и стал окружным прокурором. Скорее, я думаю, это было определённое нетерпение ума, как у опытного механика, который мучается, наблюдая за неуклюжим дилетантом, и наконец берёт у него из рук гаечный ключ со словами: «Вот, дай-ка я сделаю.»
Тем не менее, я чувствовал, что ему нравятся эти короткие отлучки от скучной рутины лекций и оценки работ, и когда он пригласил меня присутствовать на докторском экзамене, я почувствовал, что это был его способ поблагодарить меня и ответить взаимностью.
В то время я был занят и не хотел соглашаться, но мне трудно отказать Ники. Трёхчасовой экзамен кандидата в доктора может быть очень скучным, если вы сами не являетесь кандидатом или хотя бы членом экзаменационной комиссии. Так что я решил повременить.
«Кто кандидат, Ники?» - спросил я. «Один из ваших молодых людей? Кто-нибудь из моих знакомых?»
«Мистер Беннетт - Клод Беннетт», - ответил он. «Он прошёл со мной несколько курсов, но не работает в моей области.»
«Что-нибудь интересное о его диссертации?» - продолжил я.
Ники пожал плечами. «Поскольку это предварительный экзамен по новому плану, мы не знаем, какова тема диссертации. В последние полчаса экзамена кандидат объявит её и изложит, что он надеется доказать. Однако, как я понял из слов других членов комиссии, мистера Беннетта интересует прежде всего восемнадцатый век, и он планирует проделать определенную работу в «Бумагах Байингтона».»
А теперь мне показалось, что я увидел свет. Полагаю, ни один университет не обходится без факультетской вражды. Наша вражда была локализована на кафедре английского языка, а её главными действующими лицами были два наших специалиста по восемнадцатому веку - профессор Джордж Корнгольд, биограф Поупа, и профессор Эммет Хоторн, первооткрыватель и редактор «Бумаг Байингтона». И настолько ожесточённым был конфликт между этими двумя людьми, что профессор Хоторн, как известно, уходил с заседаний научных обществ, когда Корнгольд вставал, чтобы выступить, а Корнгольд однажды заявил на заседании секции Ассоциации современного языка, что «Бумаги Байингтона» - это подделка девятнадцатого века.
Я понимающе улыбнулся. «А Корнгольд входит в комитет?» Профессор Хоторн, как я знал, был в Техасском университете в течение семестра в качестве профессора по обмену.
Губы Ники искривились в самой ненаучной ухмылке. «Они оба в комитете, Корнгольд и Хоторн.»
Я выглядел озадаченным. «Хоторн вернулся?»
«Мы получили от него телеграмму о том, что он договорился вернуться на север пораньше, якобы для того, чтобы проверить гранки нового издания своей книги. Но я считаю очень важным то, что мы получили телеграмму вскоре после того, как в газете была опубликована дата экзамена Беннетта, и не менее важным то, что он должен прибыть в ночь перед экзаменом. Разумеется, мы пригласили его участвовать, и он сообщил о своем согласии.» Ники с удовольствием потёр руки.
И хотя по природе вещей я не ожидал, что получу от процесса такое же удовольствие, как Ники, я подумал, что это может быть интересно.
Однако, как и многие ожидаемые удовольствия, реальность оказалась разочаровывающей. Кандидат, Клод Беннетт, не явился.
Экзамен был назначен на десять часов утра в субботу, и я прибыл вовремя - примерно за четверть часа, чтобы не пропустить ни одной части веселья. Однако комиссия уже собралась, и по общей атмосфере, а особенно по тому, как сгруппировались её члены, стоявшие вокруг и сплетничавшие, я понял, что Корнгольд и Хоторн уже успели обменяться парой слов.
Профессор Корнгольд был крупным, крепким мужчиной с копной рыжеватых волос. Его от природы румяный цвет лица усугублялся кожным заболеванием, формой экземы, от которой он периодически страдал. Он курил большую трубку с изогнутым стволом, которую редко вынимал изо рта, и когда он говорил, бульканье трубки постоянно дополняло глубокий гул его голоса.
Он подошел ко мне, когда я вошёл в комнату, и, протягивая руку, прокричал: «Ники сказал, что вы придёте. Рад, что вы смогли прийти.»
Я взял его протянутую руку с некоторой неохотой, поскольку на другой была надета испачканная хлопчатобумажная перчатка, защищавшая, а может быть, и скрывавшая повреждённую кожу, куда проникла экзема. Я быстро убрал руку и, чтобы скрыть возможную неловкость, спросил: «Кандидат уже прибыл?»
Корнгольд покачал головой. Он потянул за цепочку часов и извлёк на свет луковицу. Он прищурился на циферблат и, захлопнув футляр, нахмурился. «Уже десять часов», - пробормотал он. «Беннетту лучше не заводить их снова.»
«О, он уже экзаменовался, не так ли?»
«Он должен был приехать в начале семестра, а за день или два до этого попросил отложить встречу.»
«Это засчитывается против него?»
«Так не должно быть», - сказал он, а потом рассмеялся.
Я перешёл на другую сторону комнаты, где стоял профессор Хоторн. Хоторн был невысоким, опрятным мужчиной, в котором было многое от денди. У него были остроконечные усы, и он был одним из немногих мужчин в университете, кто носил бороду, хорошо подстриженную. Он также носил пенсне на широкой чёрной ленте и даже трость - тонкую палочку из чёрного дерева с золотым наконечником. И всё это после того, как несколько лет назад, во время летней стажировки в Англии, он обнаружил дневник Байингтона. До этого он был достаточно заурядной личностью, но открытие «Бумаг Байингтона» было воспринято энтузиастами как событие не меньшей важности, чем расшифровка «Дневника Пеписа», и к нему пришли почести: полная профессура, редакторская синекура в известном издании и даже почётная степень в одном из не слишком престижных западных колледжей. А вместе с ними пришли стиль денди, трость и пенсне на ленточке.