— Поедет к бабушке, — сказала Саша. — Та давно ее зовет.

— Ну, ежели так, — значит, решено. Отправь дочку пораньше, как только сможешь. Приказ о твоем перемещении не замедлит. Будешь откомандирована ко мне. Предстоит немалая подготовка. Да и поездить придется, пока доберешься до места… Но обо всем этом — в свое время.

Саша встала. Поднялся с места и Кузьмич, обнял ее за плечи, посмотрел в глаза.

— Нет ли сомнений, иных причин?..

Саша покачала головой.

— Все же подумай. Если вдруг откажешься — тебя не упрекнут, поймут правильно.

— Мы все решили… Я вот о чем, Кузьмич. Сегодня довелось встретиться с одним человеком. И теперь я вспомнила о нем: может, пригодится?..

И Саша рассказала об операторе с нефтеперерабатывающего завода Готфриде Пиффле.

— Ну что ж, — сказал Кузьмич. — Это интересно. Спасибо, Саша.

— Еще я хотела бы спросить… Тебе решительно нельзя появляться в городе?

— А что такое?

— Пообедал бы у нас. Я знаешь какая хозяйка!

— Не в этот раз. — Он взглянул на часы. — Очень трудно со временем.

— Сегодня же уезжаешь?

— Есть спешные дела…

Они вышли из комнаты. Хотя широкие листья разросшихся инжирных деревьев плотно загораживали солнце и на веранде господствовал сумрак, здесь было куда жарче.

Постояли, перед тем как расстаться.

Остро пахло укропом, мятой. К этим ароматам примешивался едва уловимый запах дыма. Было знойно и тихо. Даже море не так шумело — лишь изредка можно было расслышать слабые всплески воды у песчаного пляжа.

— Тишина, — сказал Кузьмин. — Тишина и покой.

Будто нет на свете фашизма и прочей мерзости и тебе не надо снова готовиться в трудную командировку.

— Опять в банду.

— В банду — ты это верно заметила. Но теперь все будет посложнее. Однако и ты ведь не та, что была прежде. Опыта прибавилось. Да и у нас совсем иные возможности.

По утрам в теплое время года в берлинском парке Тиргартен можно было встретить десятки всадников. Сюда на прогулки по аллеям для верховой езды собиралась столичная знать — похвастать породистыми конями, покрасоваться…

Сегодня небо хмурилось, низкие тучи предвещали дождь, и на пустынных аллеях можно было увидеть только служителей, сгребавших в кучи валежник и опавшие листья.

В девять часов утра тишину парка нарушил приглушенный стук копыт. Появился конник, по виду — типичный фланер: черный сюртук с закругленными полами и черный шелковый котелок, серые бриджи, черные сапоги с короткими мягкими голенищами. Он был средних лет и, видимо, небольшого роста: на крупном золотисто-рыжем жеребце казался и вовсе маленьким.

Конь горячился, пританцовывал от нетерпения. Всадник ослабил повод, и жеребец поскакал укороченным манежным галопом.

Неподалеку по велосипедной дорожке двое слуг в униформе из зеленого твида катили кресла на колесиках, в которых сидели пожилой оберст с перебинтованной ногой и старуха.

Всадник на рыжем жеребце проскакал мимо. Оберст и старуха прервали разговор и посмотрели ему вслед.

— Боже, — сказала старуха, брезгливо улыбнувшись, — как дурно держится он в седле! Горбится, дергает локтями при каждом прыжке лошади.

— А лошадь хороша! — Оберст даже прищелкнул языком от удовольствия. — Точно такая, помнится, была у меня в Африке… — Он вздохнул, покрутил головой, как бы признавая, что потерянного не вернешь.

— Лошадь хороша, а наездник ни к черту! — упрямо сказала старуха. — Можно только удивляться, что таких увальней берут в кавалерию.

— С чего ты взяла, что он кавалерист?

— Следом скачет слуга. Погляди на него и все поймешь.

Теперь и оберст увидел второго всадника. Это был солдат. Он сильно отстал и стремился догнать того, кто ехал впереди.

— Ординарец, а не слуга, — наставительно сказал оберст. — Ты же видишь: он в мундире.

— В том-то и штука, что на нем мундир драгуна. Вот я и делаю вывод: если слуга драгун, то его хозяин тоже кавалерист.

— Все же моряк, а не конник.

— Так он знаком тебе?

— Немного… Еще недавно был командиром береговой охраны в Свннемюнде. Недавно вот перебрался сюда. Говорят, получил какую-то должность в одном из тыловых управлений ОКВ [12] . Что ж, будет тянуть лямку, пока не выслужит пенсию.