— Надежда, добрый вечер. Как хорошо, что вы поймали мадам Клару, - видимо, доктор нашел единственную возможную тему для беседы.

— Да, мы переживаем и за нее, и за ребенка, которого она собиралась убить. Наверно, не от любимого человека дитя…

— Хватит, - Петр хлопнул по столу так, что все вздрогнули.

— Она в своем доме, - не поднимая глаз от газеты, сообщил Осип и потянул из чарочки наливку.
– Эх-х, хороша наливка. А коли в своем доме, то и говорить может, чего хочет. Кому не нравится: вот дверь, вот порог.

— Ладно, извини, Клара. Не хотела дурного, - поняв, что я перебрала, тихо сказала я.

— Тебе спасибо. Дура я, не знала, чего творю, - жевано, снова межуя слова с французскими, но как-то даже искренне ответила моя «невестка».

В нашем почти сумасшедшем доме как будто негласно объявлено было перемирие, и за ближайшие несколько дней все выдохнули. Мне казалось, что выдохнул даже дом.

Мороз еще не отступал и ночами сковывал подтаявший было снежный наст еще более твердой коркой. Мужики уходили в лес на охоту по насту. В это время охотники имели большую фору перед зверьем. Копыта проваливались, добыча быстро уставала. И рано утром за рекой слышался то тут, то там дружный собачий лай.

Днем солнце светило во все окна, даруя дому какую-то непоколебимую вечную радость. И все жильцы нет-нет да и улыбались, глянув на солнечное полукружье от окна на полу и мебели.

Клара улыбалась. Петр обсуждал с отцом политику. Бабы и мужики на дворе заулыбались, а потом и вовсе послышался смех. Выбивали ковры, мебель, вынося все «на снежок».

Я по утрам от нетерпения перед росписью даже чесаться начала. Чудилось, что Осип специально медлит: завтракает не спеша, газету читает дольше, чем обычно, а потом собирается нехотя.

Но как только мы выезжали, сердечко мое ликовало от предстоящей работы. Кто бы мог подумать, что дело мне будет так по сердцу?

Слой за слоем ежедневно я выписывала лепестки своих пионов, которые не захотели стать розовыми. Пришлось исправить неровности, оттенив кончики красным, а потом и вовсе сделать их красными. Но работа становилась все лучше и лучше. Исписанные обрезки досок уже можно было складировать в отдельную коробку, как набор моих «косяков».

— Гляди-т-ка! А Надежда вон чего умудрила, барин! – неожиданно за моей спиной раздался голос Николашки. Сла-ва Бо-огу, что в этот момент я отвела кисть от подноса, иначе пришлось бы мужичку иметь дело с тигрицей.

— Если хоть раз так еще сделаешь… - я сжала кулаки и зубы, чтобы не высказать всего, что о нем думаю.

— Да ить неожиданно, барышня! Такой красоты я у наших ишо не видывал! – я заметила, что Осип пытается подобраться к моей недописанной «прелести», и шлепнула его по руке.

— Умеешь ты, Николашка, внимание привлечь. Покажи, Надюш. А то скрываешь, я уж начал переживать: чего там такое, - хмыкнув и улыбнувшись, попросил Осип.

— Не готово еще, барин. Мне бы пару дней, чтобы вам открыть всю мою затею. Еще не видно, - расстроившись, тихо сказала я.

— Ладно. Пару дней терпит. А ты, Николай, не мешай, да не пугай. Вот я тебя за станком так сзади шугну… понравится? – пожурил Осип работника, и тот от меня отстал ровно на пару дней.

Осип даже торопиться в мастерскую стал, когда я сказала, что пара штрихов осталась, но показать могу уже сегодня.

Желтыми точками я обозначила тычинки на паре полностью раскрытых цветов и, немного отставив, залюбовалась своей работой. Подняв глаза, увидела Осипа. Он наблюдал за мной и, похоже, не меньше Николашки сгорал от нетерпения.

— Иду, иду, - я встала, а потом поняла, что смотреть лучше с моего места, потому что на стол очень хорошо падает первоапрельское солнышко.

Осип подошел, не раздумывая, не споря со мной, и я положила перед ним поднос. В этот момент в мастерскую ввалился Николаша с дровами. А за ним еще один мужик, который занимался досками, крупным распилом и продажей досок по размерам. Денег это много не приносило, потому что купить много леса у Осипа было не на что.

— А меня подождать не собирались? – обиженно спросил Николаша.

— Да я и сам только глаза опустил! – попытался оправдаться Осип. – А тут ведь и правда, чудо как хорошо! – он вертел поднос на свету, потом понес его в другой конец мастерской, где угол освещала масляная лампа. С ее помощью Осип доводил поверхность изделий до идеальной ровности и гладкости: тени от неровностей были видны просто отлично.

— Как живые, - выдохнув, оценил Осип. И выглядит так, будто выпукло, Наденька! Как это ты сделала? И где наумелась? – он уставился на меня и даже сдвинул брови, что означало одно: не ври!