У Кухарчика в Херне был брат, он эмигрировал во время массовой безработицы в Силезии и получил работу на одной из Херненских шахт. Женился он на немке, и с тех пор связи между братьями оборвались. Кухарчик, бывший силезский повстанец, не мог примириться с тем, что его младший брат Герберт женился на немке и едва ли не отрекся от своего польского происхождения.

Спустя лет пять после войны он получил письмо от своего брата, Герберта «Кухартшика». В письме этом Герберт на корявом польском языке жаловался, что пережил тяжелые дни, и хотя он, как шахтер, был освобожден от военной службы, но было голодно, голодали они и в первые годы после войны, а теперь, славу богу, положение немножко улучшилось. Однако он хочет рассказать не об этом, а о своем горе. Очень большом горе! Народили они девять душ детей, а поскольку после войны отчаянно бедствовали, жена его, Дорота, отдала одну девочку в польский Красный Крест как ребенка, будто бы привезенного из Польши. И вот пятилетняя Ильза уехала в Польшу, и теперь их мучит совесть и им страшно, что собственное их дитя скитается где-то в Польше, а там, как пишут газеты, голод, нужда и во всем недостаток.

— Поеду к брату! — решил Кухарчик, потому что у него возникла тревожная мысль, не дочка ли Герберта его Ильза. Имя такое же, да и возраст совпадает…

— Поеду к брату! — объявил он жене. — Хочу убедиться!

— А вдруг окажется, что наша Ильза их дочка?

— Ничего им не скажу. Девочку не отдам!

И он принялся усердно хлопотать в разных учреждениях, наконец получил паспорт и поехал в Херне, к своему брату Герберту Кухартшинку.

Дома осталась Густля с приемной дочкой Ильзой. Девочка подрастала, обещая стать красавицей.

— Ильза, вспомни, как было! В польский Красный Крест тебя отдала родная мать?

— Не знаю, была ли она мне матерью, мама. Я ее так называла — Mutti. Но, пожалуй, она мне не мать. Разве мать отдала бы своего ребенка?

— Понятное дело!

А Кухарчик, едучи в Херне, цепенел при мысли, что Ильза может в самом деле оказаться дочкой брата. Приехал и убедился, что так оно и есть. Жена Герберта со слезами поведала ему, что у них ведь было столько малых детей, трудно было их прокормить, все тогда голодали, а Ильза была девочкой слабенькой, и ее двояшка Герта…

— Значит, Ильза и Герта близнецы? — перебил ее Кухарчик.

— Близнецы, дорогой деверь, — лепетала по-немецки жена Герберта, а сам Герберт сидел рядом мрачный, слушал и молчал.

Потом оба стали плакаться, что отдали ребенка, а теперь их мучает совесть и они ничего бы не пожалели, лишь бы найти Ильзу. И просили Кухарчика, чтобы он помог им разыскать девочку.

— Отчего же нет, можно помочь. Ведь ты мой брат… Вот если бы у меня была фотография вашей Ильзы, знаете, это облегчило бы поиски. Да и Красный Крест помог бы…

Жена Герберта порылась в ящике стола и достала фотографию Ильзы.

«Иисусе, Мария! — испугался Кухарчик. — Ведь это моя Ильза!»

Ни словом, однако, не обмолвился, забрал фотографию и вернулся в Польшу. Обещал брату и его жене сделать все, лишь бы найти Ильзу.

А дома сказал Густле, что их Ильза действительно дочка его брата.

— А может, все-таки нет? — уговаривала мужа Густля.

— Его. Они мне сказали, что у их Ильзы была родинка, этакий Muttermal, на левом плече. А вернее, на левой лопатке.

— Иисусе святый! У Ильзы как раз родинка на левой лопатке! Что же теперь делать?

— Ребенка не отдадим — и все. Ильзе ничего не говори. Она уже наше дитя, наша Ильза.

Все это рассказал мне Кухарчик, когда мы сидели в забое в третьем штреке и ждали либо спасения, либо смерти. А остальные с таким волнением слушали историю Ильзы, что на время забыли о пожаре, о дыме и неотвратимо приближающейся гибели.

— Я в кино однажды такой фильм видел! — вмешался прилизанный Пасербек.

Странный он был человек. Несмотря на опасность нашего положения, несмотря на угрозу смерти, он то и дело подходил к лампе, доставал из кармана зеркальце, гляделся в него и приглаживал рукой напомаженные волосы.

— А я как-то читал книжку про Розу из Танненберга, и в той книжке написано было что-то вроде похожее! — заметил Остружка.

Потом снова воцарилась тишина. Все помрачнели, задумались. Проходили минуты, а нам казалось, что проходят часы. На стояке горели две лампы, три мы погасили ради экономии. На соседнем стояке тикали часы Кухарчика. Таков уж был обычай — один из бригады в забое вешал на стояке свои часы.

Вокруг была черная, тяжелая, напряженная тишина. И в этой тишине казалось, что часы Кухарчика не тикают, а грохочут. Кроме часов слышно было наше дыхание.

У Кужейки дыхание было свистящее. Известное дело — астма!.. Время от времени поскрипывал стояк. Иногда осыпалась угольная крошка с кровли или с отбоя. Ее шорох был для нас страшнее сильнейшего грохота. Минуты тянулись часами.

Десять перемычек уже разобрано. Значит, дым сюда не дойдет, ведь ему открыта более короткая и удобная дорога — к вентиляционному стволу. По всей вероятности, спасательные команды стараются нас выручить…