– Ты говорил со мной не как брат, – сказала она, – а как притворщик-искуситель.

– Что? – искренне изумился Ога.

– Эта история о ваших богах, – ответила Гозтан, – она ведь вовсе не из Дара?

В рассказе Оги присутствовало множество мелких деталей, которые, казалось, были вдохновлены ее родиной: гравировка кактусовыми иглами, жилища из костей и шкур, идеалы бесстрашия и воинственность как образ жизни.

Должно быть, Ога решил, что в таком виде история больше понравится слушательнице, а сам он скорее завоюет ее расположение. Никакого высокомерия, как у других варваров. Уважение к ней и ее народу. Чтобы втереться в доверие.

Гозтан стало страшно, когда она поняла, как близок он был к успеху. Это было все равно что увидеть истинное лицо шаманки перед тем, как та нарисовала на нем маску Пэа или Диасы. Сама мысль о том, что этот человек пытался ею манипулировать, была отвратительна. Но сильнее всего девушку обеспокоило то, как уверенно он вписал в свой рассказ подробности быта ее народа. Гозтан почувствовала необъяснимую ярость.

– Существенную часть я действительно услышал в Дара, – осторожно ответил Ога, не сводя с нее глаз. – Но кое-что я заменил, а кое-что добавил.

– Зачем?

Он как будто пришел в замешательство.

– Привычка такая. Я любил смотреть народные оперы и слушать странствующих сказителей, когда те останавливались у нас в деревне. Когда у меня появились дети, они стали просить рассказать им какие-нибудь истории. Я взял все, чего набрался в операх и у сказителей, сложил это с отцовскими рассказами, которые слышал в детстве, с соседскими байками, с историями деревенского учителя и тем, что сам видел в море и в поле, смешал это в огромном котле и бросил туда щепотку приправы моего собственного изобретения.

– То есть ты не рассказываешь историю о богах так, как ты ее услышал? Не пытаешься передать истину?

Ога смутился еще больше:

– Ну… истории ведь бывают разные. В операх в основном развлекательные, не претендующие на истинность. К тому же не все истории мне нравятся, поэтому я улучшаю их. Не станешь ведь рассказывать ребятишкам то, что предназначено для пьяных посиделок в харчевне. – Ога заискивающе улыбнулся. – Истории должны меняться в зависимости от рассказчика и слушателей. Моим сыновьям мои рассказы нравились, но слышала бы ты мою жену. Вот кто в нашей семье главная сказительница.

Гозтан не могла скрыть отвращения. Значит, этот человек рассказывал ей лживые истории. Для него боги и герои не были священны, а легенды о них не являлись вместилищем истины. Она поделилась с ним одной из важнейших непреложных истин всего мира, а он навешал ей лапшу на уши, потчуя собственными выдумками. Ога не считал зазорным переделать легенду о своих богах; ему хватило наглости считать, будто он может улучшить истину или, еще того хуже, сочинить нечто такое, что будет лучше истины. Нет, с жителями Дара у Гозтан было меньше общего, чем с гаринафинами.

– В чем дело? – спросил Ога. – Неужели ваши истории всегда остаются неизменными? Они ведь живые, как и мы, и, разумеется, меняются с каждым пересказом. Все мои истории растут и развиваются, как и я сам.

Гозтан закрыла глаза, подумав об истории ее собственной жизни. О своем детстве, когда агоны поработили всех льуку и часть любой добычи приходилось отдавать ненавистным угнетателям. Она вспомнила, как отец помогал ей рисовать на лопатке муфлона – первого, которого она добыла сама – девушку с булавой, богиню Диасу. Мяса Гозтан тогда не досталось – пришлось отдать дочери тана агонов в знак повиновения. Работа с едким соком кактуса была ей в новинку, и она обожгла руку, оборачивая кость несколькими слоями пропитанного мха. Шрамы на ладони были видны до сих пор.

– Было бы неплохо, если бы ты показала мне какие-нибудь ваши обычаи, – примирительно произнес Ога. – Меня всегда интересовало, как вы разбиваете палатки.

Гозтан подумала о суровых зимах и засушливом лете, когда Пять племен Рога спорили друг с другом за единственное небольшое пастбище у подножия гор Края Света. Она помнила, как в одну зимнюю ночь ее бабушка ушла в бурю, чтобы клану не пришлось кормить лишний рот, а скудные запасы в закромах достались Гозтан и ее родне. Она помнила, как завывал тогда ветер, хлопая шкурой, завешивавшей вход в шатер, и как мать уговаривала ее перестать плакать, чтобы не опозорить любовь и жертву бабушки.

– Среди нас не все согласны с адмиралом Критой и с капитаном Датамой, – сказал Ога. – Некоторые капитаны и большинство бывших крестьян против того, чтобы поступать с вами так.

Гозтан вспомнила о дерзком восстании пэкьу Тенрьо против агонов и о тех недолгих годах радости, что последовали за победой. Подумала о бедствиях, обрушившихся на ее народ с прибытием городов-кораблей, и об ужасах, которые им до сих пор приходилось терпеть от чужаков. Подумала о безрассудстве высокомерных властителей Дара и увещеваниях пэкьу Тенрьо, внушавшего соплеменникам, что нужно терпеть. Она вспомнила, с какой болью и тоской смотрела, как ее товарищи и ближайшие родственники гибнут в бою, но также вспомнила, что Все-Отец и Пра-Матерь создали льуку для войны: против суровой изменчивой природы, против смертоносных чудовищ и коварных богов, против ложных надежд и отчаяния, против поработителей, убийц и насильников, а также тех, кто приправляет ложью священные легенды.