Пока Западную Европу рвали на части, в Стамбуле все оставалось на удивление спокойно. Огромные купола и минареты пронзали туманы над Мраморным морем, регулярно раздавались голоса муэдзинов, призывающих на молитву, эхом откликались крики уличных торговцев; Турция сопротивлялась попыткам вовлечь ее в войну, сохраняя в городе атмосферу стабильности. В то же время Стамбул не отказывался от исторической репутации центра международных интриг. Едва ли нашлась бы нация, вовлеченная в войну и не представленная в кафе на Босфоре или в отелях Перы. Немцы и итальянцы, британцы, французы и русские ходили по одним и тем же узким улицам, шарахались от бродячих собак, покупали книги, заказывали напитки, оливки и макрель из Мраморного моря в одних и тех же лавках и ресторанах.

Служебные записи Кристины в УСО утверждают, что «в Стамбуле она помогала Польской секции в работе с курьерами и установлением контактов» [39]. «Мы ждем ответов любого рода», – писала она Кейт, но в целом дела шли хорошо [40]. Ее главным приоритетом была проверка курьерских маршрутов в Польшу, сбор актуальной информации и средств, которые можно было переслать «мушкетерам». Польские беженцы часто шли через Стамбул, чтобы присоединиться к польским военным подразделениям на Ближнем Востоке или предложить свои услуги британцам, и вскоре она получила через такой канал новые микрофильмы. Кристина и Анджей устраивали встречи с максимально возможным количеством поляков и британцев. Среди них был молодой инженер-нефтяник Альфред Гардин де Шатлен, или Чэс, как называла его на британский манер Кристина. В качестве представителя УСО в Бухаресте де Шатлен отвечал за организацию саботажа при поставках нефтепродуктов в Третий рейх. Теперь он руководил стамбульским офисом и по-прежнему занимался саботажем. На этот раз его целями были склады с оборудованием для стран «оси», итальянские танкеры на Босфоре, которые перевозили румынскую нефть для германских войск в Греции. Вскоре к команде присоединился Кроули, бежавший из Болгарии в день, когда немцы вошли в Софию, но не раньше, чем тайно сфотографировал прибытие в аэропорт наиболее высокопоставленных нацистов. За ним последовал остальной штат Британского посольства в Софии.

Хотя работа Кристины и Анджея была сопряжена с риском, пребывание в Стамбуле отдалило их от передовой. Главным источником беспокойства Кристины был выбор места для организации встреч в городе, не привлекающего внимания турецкой полиции или германской и итальянской секретных служб. Большинство отелей находилось под наблюдением, как и база УСО, расположенная в бывшем квартале для прислуги, который раньше составлял часть Британского посольства в Османской империи. В Стамбуле Кристина и Анджей были также под присмотром польской разведки. По словам Кристины, ей удавалось встречаться со своими контактами, затерявшись среди европейских туристов, которые все еще собирались во дворах мечетей, на экскурсионных судах или за тарелками с закусками-мезе в многочисленных кафе по берегам Босфора. У нее было полно времени для восстановления сил, она грелась на солнце, бродила по улицам старого города, наблюдала за дикими птицами, летающими над огромным куполом Святой Софии, или исследовала гигантский крытый базар. В марте она послала Кейт О’Мэлли браслет с талисманом от сглаза, а также четки, которые, по ее словам, «пахли как старый собор», для ее отца [41]. По вечерам они с Анджеем посещали приемы для дипломатов или журналистов, танцевали в ночных клубах, благополучно снимали печати с бутылок со спиртным, которые ставили для защиты от немецких подделок. Хотя для Кристины это было чудесное время, Анджей чувствовал себя далеко не так комфортно. В Стамбуле его тревожили не нацисты, он думал о муже Кристины, Ежи Гижицком, который неумолимо приближался. Даже самые закаленные офицеры УСО находили Ежи пугающим: позднее де Шатлен описывал его как самого трудного и одновременно самого способного из всех, кого он встречал, безусловно обаятельного, но «с ледяными серыми глазами, в которых никогда не отражалась улыбка» [42].

Ежи прибыл в Стамбул 17 марта 1941 года, адрес Кристины ему дали его новые боссы из УСО. «Она была рада видеть меня, отвечала на мои поцелуи, но что-то было не так», – записал он [43]. Анджей сильно нервничал перед первой встречей с Ежи с тех пор, как купил у него в довоенном Закопане старые лыжи. Позднее Ежи утверждал, что немедленно понял динамику ситуации. «Они были любовниками, и нам следовало расстаться», – написал он, прежде чем добавить загадочно, что, «зная свою жену, я был уверен, что секс играет малую роль в ее решениях, если вообще какую-то». Возможно, он просто защищал свое чувство собственного достоинства и последнее замечание призвано было подчеркнуть его независимость. Анджей был «человеком симпатичным, честным», отметил Ежи, добавив, что он, вероятно, скверно себя чувствовал из-за всей этой истории. «Я сказал ему не принимать все слишком всерьез, что все это не его вина, дело в войне, и что я понимаю, как все случилось» [44]. На самом деле представляется, что по крайней мере на этом этапе Кристина хладнокровно держала Ежи в неведении относительно истинной природы ее отношений с Анджеем. Нет сомнения, что все раскрылось позже. Однако Ежи согласился занять место Кристины как связного британцев в Будапеште с польским подпольем, и она с Анджеем провели несколько дней, инструктируя его.

Ежи получил британский паспорт на имя Гордона Нортона – Нортоном звали ковбоя в популярных американских вестернах лет за двадцать до войны. Ему было поручено доставить секретную дипломатическую почту в посольство в Белграде. Ежи был очарован городом, хотя, по его словам, местные девушки были «слишком мясистыми» (стройная фигура Кристины оставалась для него образцом); затем он сел на поезд до Будапешта, куда прибыл 1 апреля [45]. В течение первой недели он занимался шифровальной работой в посольстве у сэра Оуэна О’Мэлли, общался и с его дочерью Кейт. За счет свободного бюджета от Военного ведомства и с помощью Хелены Марушаж, сестры олимпийского лыжника, который прежде работал с Кристиной, «очень красивой девушкой огромной отваги», Ежи сумел организовать контрабанду и потоки информации из Польши, пересылку туда британских денег, установление радиосвязи, систему кодов, пересылку пропагандистских материалов и взрывчатки [46]. Понимая «исключительную опасность» работы, британское руководство представило его к королевской медали «За службу» [63] [47]. Ситуация и вправду становилась все более опасной. При возвращении в Польшу была арестована и немедленно расстреляна Хелена Марушаж. Вскоре после этого Ежи узнал, что – по причинам, которые ему так никогда и не стали известны, – одна из трех его сестер и ее дети были убиты нацистами на территории, которая сегодня входит в состав Украины. С этого момента война стала для него делом личным и почти невыносимым. «Его ненависть к германцам достигла пика, он едва справлялся с этим чувством», – докладывали о нем в УСО [48].

Война быстро распространялась по Балканам. Наблюдая за тем, как Венгрия, Румыния и Болгария скатывались к союзу с Гитлером, правитель Югославии принц Павел 25 марта уступил давлению и вступил в число стран «оси». Два дня спустя в Белграде произошел военный переворот, инспирированный и поддержанный агентами УСО; Павла сменил противник «оси» король Петр II. «Гитлер получил болезненный удар», – позднее гордо заявил Черчилль, описывая историю войны [49]. В семь утра б апреля в небо над Белградом внезапно взметнулись сотни горлиц: а следом на город обрушилась массированная бомбардировка люфтваффе [50]. Гитлер был в такой ярости из-за югославского переворота, что приказал начать кампанию, получившую кодовое название «Операция Возмездие»: без объявления войны, без переговоров с новым правительством [51]. Захваченные врасплох жители Белграда прятались в подвалах домов и школ, в барах и отелях. Известно, что британский посол нашел убежище под роялем в гостиной. Около 4 000 гражданских лиц были убиты, многие оказались под завалами, ключевые коммуникации города были разрушены. Несмотря на героическую оборону, Югославия не могла остановить танковые дивизии Гитлера, устремившиеся в нее из соседней Венгрии. Через одиннадцать дней страна сдалась и была немедленно разделена между Германией, Венгрией и Италией.

Великобритания официально разорвала отношения с Венгрией в день после вторжения в Югославию, и Ежи был эвакуирован вместе со всем Британским посольством 11 апреля 1941 года. Проезжая по территории Польши, оккупированной Советским Союзом, он телеграфировал в Стамбул и просил Кристину дождаться его [52]. Но когда он вернулся в Стамбул в конце мая, Кристина и Анджей уже уехали. Его телеграмма была доставлена в следующем виде: «Прошу уведомить Грэнвил [так!] не ждать» [53]. Ежи был в ярости, убежденный, что текст изменили намеренно. Тем не менее он продолжил работу, связался с будапештской сетью через польское радио. Он также вызвался добровольно, чтобы его направили в Польшу или Россию, но британское командование решило, что это неразумно. Наконец, Ежи пришел к выводу, что в любимом турецком ресторане его отравили бы прогермански настроенные русские официанты из числа бывших белогвардейцев, после чего он согласился на перевод в Каир.

Будапештская сеть еще некоторое время действовала эффективно, работая напрямую на официальную польскую разведку [54]. Отец Ласки поддерживал курьерские маршруты под предлогом сбора информации о преследовании Церкви в Польше, ему активно помогали духовные власти, которые пытались защищать польских беженцев. Он был арестован в октябре 1941 года и погиб в нацистском концлагере в Польше. Михал «Лис» Градовский был схвачен при попытке пройти через границу в Югославию, но бежал, выпрыгнув на ходу из поезда. Под видом прибалтийского немецкого барона из Эстонии он добрался до Белграда и попал там под бомбежку. Затем он сумел выехать в Стамбул с помощью германского консула. Он прибыл в турецкую столицу рано утром, и Кристина представила его де Шатлену, который официально включил его в штат УСО [55]. Марцин Любомирский и личный помощник Анджея Антоний Филипкевич продолжали вытаскивать британских летчиков из Польши, иногда им приходилось прятать эвакуируемых в собственных домах. Только в 1944 году гестапо раскрыло их организацию, что привело к трагическому исходу [56]. Все восемь ключевых фигур из числа остававшихся в оккупированной зоне агентов были арестованы. Только Любомирский и Филипкевич выжили в концлагере Маутхаузен и были освобождены в 1945-м. Другие шесть товарищей погибли в газовой камере. «Они были лучшими, – написано в документах УСО, – но поскольку ни у одного из них… не осталось живых родственников, посмертные награды в данном случае вручать бессмысленно» [57].