— К сожалению, я не могу привести своего имени, под которым служил в королевском флоте — меня давно там исключили из списков живых, я считаюсь погибшим. Бывает, на море полно случайностей, не стоит удивляться. Особенно в тот момент, когда следует нанести ущерб неприятелю, который воюет сейчас с вами. Притязания янки многим сильно не нравятся, но открыто выступать ни одна из европейских держав не станет, только тайно, и таким образом, чтобы можно было спокойно отклонить претензии.

Сервера напрягся — сказанные слова сильно походили на правду, если таковой и не являлись на самом деле. Он посмотрел на начальника штаба эскадры капитана де навио Хоакина Бустаменте — тот чуть кивнул, соглашаясь, но продолжал сохранять молчание, не задавая никаких вопросов.

— Я бы мог многое вам поведать, сеньор альмиранте, но, к моему сожалению, у вас мало времени — война никогда не ждет, и это многие прекрасно знают. А потому скажу так — тот уголь, что идет в топки ваших крейсеров совершенная дрянь, в бою ваши корабли едва будут держать на нем двенадцать узлов. Но я могу предложить вам, дон Паскуаль, захватить уже нынче ночью две тысячи тонн великолепного кардифа. Причем не нужно выходить в море, транспорт сам пойдет прямиком в бухту. Нет-нет, он не направлен к вам, янки этой ночью, примерно в три часа, попытаются ввести угольщик «Мерримак» на фарватер и там затопить его, чтобы ваша эскадра оказалась запертой в ловушке, и уже не смогла бы выйти в море.

От слов гостя испанский адмирал чуть ли не окаменел, а его начальник штаба превратился в изваяние. Нет, посылка брандера его не удивила, чего-то подобного он и ожидал — потому крейсер «Рейна Мерседес» встала за мысом Пунтилья, и свои две оставшиеся 164 мм пушки навела на проход. Снятые четыре таких орудия сейчас спешно устанавливали на береговых батареях, для обстрела на максимальной дистанции в тридцать пять кабельтовых. Сам корабль был из-за износа паровых котлов почти лишен хода, семь из десяти не действовали, и крейсер еле ползал. Потому его поставили на четыре якоря и превратили в плавучую батарею.

— Загружать брандер двумя тысячами тонн кардифа удивительное недомыслие, так не бывает, — неожиданно произнес доселе молчавший начальник штаба, на что ответом ему был смех гостя.

— Бывает, дон Хоакин, еще как бывает, когда имеешь дело с янки. Они и не на такую глупость способны, главное понять это, а также суметь вовремя воспользоваться. В бухте Гуантанамо они выгрузили свыше двадцати тысяч тонн первоклассного угля, в котором у них нет нужды — Америка очень богатая страна. Сам «Мерримак» ободрали — сняли все, что смогли, даже уголь выгрузили. Зато в трюме установили «адскую машину», чтобы проломить взрывом днище — провода вывели к штурвалу на мостик, и лейтенант Хобсон сам введет ее в действие, как развернет корабль, — кэптен Ройял Нэви усмехнулся, пожав плечами, и заговорил дальше, так же насмешливо:

— Однако янки осознали, что топить транспорт в балласте глупо, ведь в отлив гораздо проще заделать дыру в пустом трюме и откачать воду. Потому вчера спешно загружали «Мерримак» тем, чего у них много — и под рукой оказался уголь. Если хотите, я могу нарисовать схему и расписать порядок действий, чтобы вытолкать трамп на отмель, где содержимое трюмов станет вполне законным трофеем. И вообще там две тысячи триста тонн угля, сеньоры, но часть, если мину они успеют взорвать, может стать непригодной. Я не шучу, какие могут быть тут шутки, я всецело в вашей власти, и вы меня можете расстрелять, если выяснится, что это обман. Но для вас, сеньор адмирал, это великолепный шанс как получить кардиф, так и войти в историю — вы будете единственным флагманом, которого противник обеспечил углем, и сам направил транспорт с «подарком» в бухту…

— Кэптен умелый моряк, но в том я нисколько не сомневался. Даже если он утопит наш пароход, то невелика потеря, теряют больше иногда, как написал однажды Лопес де Вега. Смотрите, дон Виктор, как он дерзко действует, откуда такая отчаянная решительность?!

— Королевский Флот всегда славился такими офицерами, сеньор адмирал. Ведь многие аристократы потомки пиратов, а те на морях всегда действовали нагло, им не откажешь в предприимчивости.

Командир флагманского броненосца капитан де навио Виктор Конкас был известен на эскадре своей необъяснимой привязанностью к разного рода подсчетам. Так при каждом обстреле американцев он считал выстрелы, распределяя снаряды, как по калибрам, так и считая взорвавшиеся — таких было примерно один из трех. А вот в надежности снарядов собственно испанской выделки, все на эскадре уже засомневались — запальные трубки оказались никуда не пригодными. Так что если один снаряд из полудюжины разорвется, то будет хорошо. А если добавить проблемы с их калибровкой, а также с орудийными затворами 140 мм пушек «онторио», то ситуация с артиллерией становилась прямо-таки удручающей.

— А ведь его предложение оказалось верным, сеньоры, — негромко произнес начальник штаба Бустаменте, показывая на транспорт, хорошо видимый в мертвящем ярком свете включенных прожекторов «Инфанты Марии Терезии» и стоящего ближе к проходу «Кристобаля Колона». — Я до последнего опасался или обмана, либо ошибки, которая более чем возможна в такой темноте. И еще одно обстоятельство — вдруг янки настолько предприимчивы, чтобы своими броненосцами ворваться в бухту, пользуясь тем, что мы отключаем на ночь минное заграждение, и подрыва не произойдет.

— Ночной проход в бухту без лоцмана невозможен, дон Хоакин. Даже наши штурмана не знают толком здешнего фарватера, что же говорить о янки. Они больше дельцы, а их флот слишком молодой, чтобы обзавестись традициями, которые у нас со времен Армады.

С красноречивым пренебрежением и апломбом произнес Конкас, пристально взиравший в бинокль. События явно увлекли гордого кабальеро, раз он им уделил самое пристальное внимание. От его слов Сервера поморщился — его самого изрядно коробила та манера, с которой аристократы, а ими были все командиры кораблей, младший флагман и командующий отрядом миноносцев, относились к нему с начальником штаба. Все дело в происхождении — они оба не могли писаться, употребляя обращение «дон», относящееся исключительно к родовитым кабальеро. Но так как в общении между офицерами речь шла исключительно с этого слова, то аристократы умели произносить его с таким непередаваемым выражением на лице, и дикцией, что всем сразу же становилось ясно, кто тут настоящий «дон», а кто выслужился с самого социального низа, поднявшись вверх.