Сергей Иванович оторопело поглядел на пожелтевший газетный листок с французскими «кричащими» заголовками. И несказанно удивился, разглядывая «самого себя» — ничего удивительного, из тысячи человек одной нации всегда найдется парочка относительно похожих друг на друга…

— Сеньоры! Теперь все зависит исключительно от того решения, которое примут министры в Мадриде. И от их решимости продолжать борьбу!

Маршал Рамон Бланко-и-Эренас, маркиз Пенья-Плата внимательно посмотрел на командующего Практической Эскадрой вице-адмирала Серверу и сидящего рядом с ним весьма своевольного дона Серхио Рамоса-и-Ортега. И ведь этот контр-адмирал отнюдь не непонятно откуда взявшийся кабальеро, времена самозванцев давно канули в лету, а преисполненный энергией неистового конкистадора очень опытный военный. Отнюдь не только моряк — ему хватило несколько часов, чтобы убедится в знаниях и навыках этого сеньора, излучавшего полную уверенность в успехе грядущей войны. Той самой, перспективы которой еще две недели тому назад были откровенно тухлые — Испания находилась на краю катастрофической пропасти.

То, что вскоре будет потеряна Куба и Пуэрто-Рико маршал нисколько не сомневался, то был лишь закономерный итог бездарной политики Мадрида, в котором нынешние сановники и министры делают все во вред собственной страны, преследуют какие-то свои интересы, зачастую откровенно корыстные, а то и предательские.

В этом он убедился, будучи два года тому назад генерал-губернатором Филиппин, последней оставшейся колонии на Тихом океане. Он пытался умиротворить взбунтовавшуюся колонию, постоянно писал в Мадрид, что постоянное стремление правительства довлеть и принуждать приводит к отпадению одной колонии за другой, но то было подобно гласу вопиющего в пустыне. Аристократия и церковь всегда выступали против подобных мер «умиротворения», рассчитывая только на силу, которой уже не хватало. Эти люди, ослепленные величием прошлого, не видели настоящего, вернее не желали его видеть, пребывая в плену собственных несбыточных мечтаний, которые их сделали рабами бредовых идей.

Узколобые фанатики сами, собственными руками погубили империю, не желая проводить столь нужные реформы!

По доносу латифундистов и доминиканских монахов его убрали с занимаемого поста. Маршал был человеком умеренных взглядов и пользовался репутацией гуманного человека. Многим он оказывал покровительство и поддержку, и даже защищал их, и это вызывало лютую ненависть у сановников и клерикалов. Его отставка сразу предрешила судьбу писателя Хосе Рисаля, вполне правого, и выступавшего против восставших, но филиппинца по происхождению, известного своими призывами к реформам. Беднягу тут же отдали под суд и немедленно казнили, другим в назидание. А вот эффект получили совершенно обратный — запугать казнями филиппинцев не удалось, как расстрелами и расправами, зверствами — чего скрывать.

А причины были весомыми — ни одно из обещаний, данные повстанцам, правительство не исполнило. Наоборот, как только Агинальдо распустил армию, надеясь на подписанные договоренности, колониальные власти тут же перешли к политике репрессий. Вот и получили в ответ истребительную войну, и теперь Мадриду не поверят даже глупцы.

Теперь Манила обложена со всех сторон повстанцами генерала Эмилио Агинальдо, в бухте американские корабли эскадры Дьюи, а мадридские политиканы хотят отдать под суд честного и храброго адмирала Монтехо, того самого, что отчаянно сражался на обреченных к погибели кораблях. И этот прискорбный факт, как понял маршал, больше всего взбесил сидящих сейчас перед ним адмиралов, одолевших американский флот в битве при Сантьяго. И захвативших огромный транспортный флот со многими тысячами плененных испанскими моряками солдат армии САСШ.

В бухте, на глазах жителей Гаваны встали корабли Практической Эскадры, орудийные жерла внушали уверенность в конечной победе. Это, кстати, ощутили и повстанцы — мятежные прежде креолы потихоньку «успокаивались», а партизанские отряды стали уменьшаться, а то распадаться. Вожаки инсургентов потеряли надежду на помощь американцев, и готовы были принести «повинную», если только будет объявлена амнистия.

Маршала назначили на Кубу как опытного администратора, и он прекрасно понимал всю подоплеку событий. Ведь дай Мадрид настоящую автономию, а не ее «призрак», доверься местным уроженцам, а не их «представителям» в кортесах, все бы давно утихомирилось и даже вообще не начиналось. Нет, по наущению латифундистов, что ставили свои корыстные интересы выше государственных, политика ущемления прав здешних уроженцев продолжалось, а его предшественник на посту генерал-губернатора Вейлера-и-Николау, вообще подавлял мятеж крайне жестокими и кровавыми методами, додумавшись проводить «реконцентрализацию», согнав даже лояльных короне жителей в специальные лагеря, где те умирали от голода. И стоило многим, еще недавно верноподданным, вырваться оттуда, как они тут же переходили к повстанцам и брали в руки оружие.

Маршал отчаянно призывал правительство одуматься, дать кубинцам те реформы, в которых они нуждаются, даже полную автономию, ведь в войну вступили янки. Однако в Мадриде «твердолобые» оставались глухи к призывам, хотя понимали, что свои латифундии потеряют, но не хотели отказываться от своих, уже «призрачных» привилегий.

— Если мы сами не сделаем этот шаг, ваше высокопревосходительство, то последствия в будущем будут катастрофическими. Но я уверен, что если американцы сейчас предложит мир, то наше правительство примет это обращение за «чистую монету», лишь бы оттянуть развязку, и остаться у власти. Это правительство национальной измены, и оно только вредит Испании! А потому должно уйти само, и передать власть достойным, тем, кто побеждает врага, а не занимается казнокрадством! И такой глава государства, пока король под его защитой не достигнет совершеннолетия, которому правительство должно быть подчинено, у нас есть — это вы, маршал!

— Сеньоры, я не понимаю, о чем вы говорите…

Сергей Иванович едва сдержал улыбку, сохраняя ледяную невозмутимость на лице, глядя на наигранно-растерянное лицо пожилого маршала, возраст которого находился ровно на середине седьмого десятка — они с Серверой чуть моложе — подкатывали к шестидесяти годам. А при таком жизненном багаже нельзя удивляться — многое повидали, и научились на колючих ежей присаживаться — фигурально выражаясь. Так что генерал-капитан сейчас выигрывал время, проверяя, насколько далеко шагнули в заговоре адмиралы. И потому он решительно сделал шаг вперед: