Ниов беззлобно рассмеялся и встал на ноги. Ксерев нагнулся за очередной головкой бессмертника.

— Ксерев! Пройдёмся… туда?

Тот поднял на него глаза, внимательно изучил его выражение лица, а потом кивнул.

— Пройдёмся.

И обречённо вздохнул.

Они побрели к Дубовой Обители. А по пути завернули, куда звал Ниов. Чуть ли не каждый день ноги несли Ниова на берег Истрицы. В то самое место. Там с высокого отрога видно, как под землёй, прямо под холмом, течёт другая река. Даже сама вода в ней — тягучая, мутная, будто опаловая. Та река только совсем небольшим краешком выходит наружу, чтобы принять в свои губительные воды и утащить с собой под землю Истрицу, которая врывалась в неё, сталкивалась и убегала в подземный мир, чтобы больше не видеть ни солнца, ни леса, ни всего подлунного мира. Леда.

Ниов сел на берег и уставился на устье. Ксерев стоял сзади, только поставил тяжёлый короб с собранными травами. Долго они молчали и слушали птиц и шум двух рек. Затем Ниов наконец спросил:

— Слушай, а тебе никогда не хотелось… ну… прыгнуть в Леду и всё забыть?

Ксерев усмехнулся, а потом скривился и отвернулся. Подошёл к Ниову и сел рядом на траву.

— А знаешь, я тебе даже немного завидую, Ниов. — Тот удивлённо уставился на него. — У тебя в жизни столько событий, что уже голова устаёт их все держать в себе. И тебе хочется что-то забыть. А у меня день как день, завтра как вчера. Только знания и навыки копятся с годами. Где моё, это «всё», которое мне хотелось бы забыть? А нет его!

— Голова устаёт… — немного сердито протянул Ниов. — Сердце устаёт! Сжимается и держит, как клещи.

— Сердце ты береги! Мы тебя в этот раз и так еле вытянули. А ты вон оно что, мой сударь, удумал: опять в реку забвения. Только теперь уж тут нет никакой Иссы, чтоб тебя оттуда вытаскивать.

— Нет Иссы… — растерянно протянул Ниов и посмурнел.

Помнить Иссу, думать о ней и не иметь возможности касаться её — это причиняло больше боли, чем вся боль вместе, какую он только испытывал в жизни. А боли на его веку было, как оказалось, много. В голове так и плыли воспоминания, которых не было после Леды. И которые вернулись теперь, когда дракон выжег яд, а вместе с ним и воду забвения, и дар Пылевого Волка. То и дело непрошенными гостями в мысли врывались какие-то сцены из прошлого. Служба в отряде Пылевых на южных границах. Всё, что происходило там, и чем совсем теперь не хотелось гордиться. Как он жил с этим до Леды?

И как он жил без неё? Невыносимыми обрывками воспоминаний врезались в голову буйная, страстная Ресса, утончённая запретная Нилия… Любил ли он их, каждую из них? Наверное, любил. В той жизни, где был отважным Пылевым Волком.

А что же теперь? Нет, жизнь не встала в прежнее русло. Это была какая-то другая, третья жизнь с грузом всех воспоминаний о той, первой жизни отважного Пылевого Волка Эргона Сиадра, и о второй жизни немощного, израненного и лишённого памяти странника Ниова. Кто сделал так, что эта его третья жизнь стала вообще возможной? Исса.

Он откинулся на траву. Ксерев — за ним. И они долго так лежали, ни слова не говоря друг другу, и каждый думал о чём-то своём. Только здесь, вдали от шумных и суетливых городов — и Дайберга, и Кронграда — даже тревоги казались какими-то возвышенными. Их скрашивал шум реки, и птичий стрёкот, и перешёптывание дубовых крон. Ниов даже начал придрёмывать в травах на берегу, думая о том, что светлая грусть — это, наверное, целое искусство сердца.

Наконец Ксерев растормошил его. Они вместе дошли до Обители. Там Ниов сдал собранные травы, взял лошадь и поехал туда, где обосновался после выздоровления. Единственное место на свете, где это его искусство светлой грусти имело хоть какой-то смысл. В домик, где давно, будто бы сто веков назад, он встретил Иссу. Где избавил её от глупой и бессмысленной выходки Аварта — пленения. Где сидел полночи на пороге, уже тогда зная, что если кого он и захочет впустить в своё сердце — то это будет Исса. С первой секунды их встречи это было так, хотя он тогда не сразу понял это. Тогда просто хотелось забрать её, спасти — и не отпускать.

А он отпустил. В проклятые Чёрные кряжи к драконам. Отпустил — и потерял. Оставил себе только светлую грусть и одно короткое прикосновение к ней там, при смерти, в Солоккуме.

Был ещё один мостик между ним и Иссой. Её дядя Каррам снова жил во Враньем Пике. Летислав побоялся возразить ему — он видел, как Каррам обратился в дракона в Солоккуме.

Иногда Каррам бывал в Дубовье. Не сказать, чтоб Аварта это радовало. Он запретил ему обращаться в драконий облик на своих землях. Что ж, это его владычество — имеет право.

Каррам временами проведывал Ниова в этом домике, где Каррам, наверное, раньше бывал много раз. А Ниов здесь был лишь однажды. Теперь он жил здесь, словно проходил этот круг заново в своей третьей жизни.

Вначале Ниову казалось, что Каррам его сильно недолюбливает. А потом вроде бы оказался очень благосклонен. То ли оттаял, а то ли Ниову просто показалось.

Годовое колесо уже повернулось на осень, и ночи были прохладными. Ниов готовился растопить печь и колол дрова снаружи за домом. Ему нравилось: можно было наконец размять спину. Раньше всё тело пересекали раны, и при каждом движении из них сочилась зелёная сукровица, или что там это было. Теперь же они затянулись и розоватой паутинкой расползлись по телу. И уже не донимали его при каждом движении.

Тюк! — раскололось полено. Тюк! — ещё надвое. Тюк! — совсем уже щепки. Тюк! Ниов прислушался. Будто эхо отозвалось: «Цок!». Тюк! Снова эхо… Не Каррам ли пожаловал на ночь глядя? Ему ведь запретили здесь путешествовать по воздуху, вот и приходится ездить, так сказать, традиционным способом.

Но слишком много было этого эха. Или не эха вовсе.

Ниов разогнулся, отрусил мелкие щепки и подошёл к крыльцу. Лес не шелохнулся. Только всё ближе слышны были всадники.

— Нет, ну вы гляньте! Воин в поселянина переквалифицировался! Дрова он рубит! Ты ещё болеешь, какие дрова?