Факт: как минимум треть ясновидящих и колдунов на службе древних правителей сожгли или казнили в начале их работы, когда выяснилось, что большая часть того, что они предвидят или чувствуют, нерелевантна. Правильна, но просто нерелевантна, бессмысленна. Истинное предназначение человеческого аппендикса. Прозвище маленького кожаного мячика, который был единственным другом Норберта Винера, когда тот рос болезненным ребенком. Число травинок на газоне у твоего почтальона. Они вторгаются, вваливаются, шумят. Одна из причин, почему у Сильваншайна всегда такой пристальный и смущающий взгляд, – он пытается фильтровать всяческие экстрасенсорно почувствованные и вторгающиеся факты. Объем паренхимы одного папоротника в приемной стоматолога в Атенсе, штат Джорджия, хотя он понятия не имеет (причем никогда), что такое паренхима. Что у чемпиона WBA 1938 года в легком весе был слабо выраженный сколиоз в области 10 и 12 позвонков. И он их теперь никогда не проверяет – такие ниточки не разматываешь; они как приманки, которые ведут в никуда. Это он узнал на горьком опыте. Скорость в астрономических единицах, с которой система ML435 удаляется от Млечного Пути. Он никому не рассказывает об этих приходах. Некоторые связаны между собой, но редко имеют то, что человек с настоящим ЭСВ назвал бы смыслом. Метрический вес всех катышков во всех карманах всех людей в обсерватории Форт-Дэвиса, штат Техас, в день 1974 года, когда запланированное солнечное затмение скрыли облака. Возможно, четыре тысячи фактов, и выпадает один релевантный или полезный. В основном, процесс больше напоминает как будто тебе поют на ухо «Звездно-полосатый стяг», пока ты пытаешься зачитать стихотворение на конкурсе. Клод Сильваншайн ничего не может с этим поделать. Что скончавшуюся в 1844 году от коклюша нянечку прапрабабушки у прохожего на улице звали Хеспер. Стоимость с поправкой на инфляцию того скрытого солнечного затмения; номер лицензии на право вещания христианской радиостанции, которую слушал директор обсерватории в машине по дороге домой, где застал жену неглиже и шляпу молочника на кухонной стойке. Форма облаков в тот день, когда два человека, которых он никогда не встречал, зачали ребенка, ставшего выкидышем через шесть недель. Что изобретатель пассажирских чемоданов на колесиках когда-то был женат на стюардессе авиалинии «Пипл Экспресс» и больше полутора лет чуть ли не доводил себя до ручки, изучая технические условия производства и рассматриваемые патентные заявки, потому что у него в голове не укладывалось, почему еще никому не пришло в голову запустить такой чемодан в массовое производство. Регистрационный патентный номер прибора, пришившего бумажную тулью шляпы того молочника. Средняя молекулярная масса торфа. Болезнь, скрывавшаяся ото всех и везде, начиная с четвертого класса, когда Сильваншайн узнал кличку кота из детства первой любви мужа его классной руководительницы, оставшегося без усов из-за инцидента с угольной плитой в Эштабуле, штат Огайо, подтвержденную только после того, как он сделал маленький иллюстрированный буклет и тот самый муж увидел кличку и рисунок Скрэппера без усиков, побелел как мел и потом в тайне ото всех три ночи подряд видел красочные сны.

Экстрасенс фактов полжизни барахтается в разрозненных кишащих пустяках, которые никто не знает и знать бы не хотел, даже если бы представилась такая возможность. Численность населения Брунея. Разница между слизью и мокротой. Когда была прилеплена жвачка под четвертым креслом слева в третьем ряду кинотеатра «Вирджиния» в Крэнстоне, штат Род-Айленд, но не кто ее туда приклеил и зачем. Постоянные головные боли. Иногда эти данные визуальны и странно подсвеченны – словно бесконечно ярким светом с бесконечного расстояния. Масса непереваренного красного мяса в кишечнике среднестатистического сорокатрехлетнего взрослого жителя Гента, Бельгия, в граммах. Курс турецкой лиры к югославскому динару. Год смерти подводного исследователя Уильяма Биба.

Пробует капкейк «Хостесс». Клод знает, где его испекли; знает, кто стоял за станком, полившим капкейк тонким слоем шоколадной глазури; знает его вес, размер обуви, средний результат в боулинге, средний показатель отбивания в лиге «Американского Легиона»; знает размеры комнаты, где прямо сейчас находится этот человек. Это давит.

Лейн Дин – младший и двое старших инспекторов из другого отсека стоят на улице перед одним из выходов без сигнализации между отсеками, на окруженной ухоженным газоном гексаграмме цемента, наблюдают за солнцем над полями под паром к югу от РИЦа. Никто не курит; просто вышли ненадолго. Лейн Дин – не с ними; просто так совпало, что он в то же время пошел подышать свежим воздухом на перерыве. Он все еще в поисках действительно хорошего, разгружающего местечка для перерывов; это очень важно. Двое других знакомы или работают в одной команде; они-то вышли вместе; чувствуется, что им привычно стоять подолгу.

Один несколько искусственно зевает и потягивается.

– Да уж, – говорит он. – Короче, мы с Мидж ездили в субботу к Боднарам. Знаешь Хэнка Боднара, из команды К в Инспекциях Уставного Капитала, в очках с линзами, которые сами темнеют от солнца, как они там называются?

Он сложил руки за спиной и покачивается на пятках, будто ждет автобус.

– Ага.

Второй – пожалуй, лет на пять моложе того, кто ездил к Боднарам, – разглядывает какую-то доброкачественную кисту или опухоль у себя на внутренней стороне запястья. Накапливается утренняя жара, нарастает и опадает электрический шум саранчи в тех полях, куда падают лучи солнца. Ни тот ни другой не представились Лейну Дину, а тот стоит от них дальше, чем они друг от друга, хотя и не настолько, чтобы считаться полностью обособленным от беседы. Может, они его не трогают, потому что видят: он новенький, все еще свыкается с невероятной нудностью работы инспектора. Может, стесняются и не знают, как представиться. Лейну Дину, чьи брюки застряли между ягодиц так, что пришлось сходить в кабинку мужского туалета, чтобы их извлечь, хочется выбежать в поля на жару, носиться и размахивать руками.

– Мы думали съездить в прошлые выходные – это когда, седьмого, получается, – говорит первый, глядя на виды, где особо не на что смотреть, – но у нашей младшей началась температура и подкашливание, Мидж не хотела бросать ее такую температурную с нянечкой. Поэтому она позвонила и договорилась с Элис Боднар просто перенести на недельку, ровно на семь дней, чтобы проще было запомнить. Сам знаешь медведиц, когда заболеют медвежата.

– Да уж не говорите, – вставляет Лейн Дин в паре метров от них, посмеиваясь чересчур добродушно. Одна его туфля – в тени козырька, вторая – на утреннем солнце. Теперь Лейн Дин впадает в отчаяние из-за того, что пятнадцать минут перерыва неизбежно подходят к концу и ему придется вернуться и инспектировать декларации еще два часа до следующего перерыва. В пепельнице маленькой урны, стоящей в нише, на боку лежит пустой одноразовый стаканчик. В разговоре время идет по-другому; непонятно, лучше или хуже. Второй все еще разглядывает что-то у себя на запястье, подняв руку, как хирург после раковины. Если считать, что саранча на самом деле кричит, то становится как-то еще жутче. Обычный протокол – вообще не слушать; через какое-то время и замечать перестаешь.

– Ну и короче, – говорит первый инспектор. – Мы приезжаем, выпиваем. Мидж и Элис Боднар заводят разговор о каких-то там новых занавесках для гостиной, все говорят и говорят. Скукота, бабские интересы. Ну и мы с Хэнком уходим в его кабинет, потому что Хэнк – он монеты собирает: серьезно, он серьезный коллекционер, как я посмотрел, ладно там картонные альбомы с круглыми дырочками – он и правда разбирается. И он хотел показать картинку монеты, которую подумывает приобрести, в коллекцию.

Второй мужчина впервые по-настоящему поднял глаза, только когда рассказчик упомянул нумизматику – это хобби всегда казалось Лейну Дину, христианину, низменным и неправильным во множестве отношений.

– Кажется, пятицентовик, – говорит первый. То и дело кажется, что он разговаривает сам с собой, а второй время от времени разглядывает нарост. Чувствуется, что эти двое ведут такие беседы на перерывах уже много-много лет – привычка, которую уже даже не замечаешь. – Не с профилем индейца, но тоже какой-то пятицентовик с другой обратной стороной, очень известный; я в монетах мало что понимаю, но и то слышал, значит, он очень известный. Но правильного названия не помню, – он почти болезненно посмеивается. – Вылетело из головы. Забыл напрочь.

– Элис Боднар хорошо готовит, – говорит второй. На воротнике его рубашки проглядывают пластмассовые прищепки пристежного галстука. Узел галстука тугой, как сжатый кулак; такой не ослабишь. Лейну Дину с его места лучше видно именно этого второго инспектора. Нарост на его запястье размером с детский нос, и состоит как будто из роговой или твердой, внешней ткани, и выглядит красноватым и слегка воспаленным, хотя, может, и просто оттого, что инспектор его то и дело ковыряет. А как тут удержаться? Лейн Дин знает, что если бы они работали на смежных тинглах в одном отсеке, то его бы нарост тошнотворно заворожил – он пытался бы посмотреть на него, но так, чтобы никто не заметил, зарекался бы смотреть и так далее. Его слегка пугает, что он почти завидует тому, кто работает с ним по соседству; представляет покрасневшую кисту и ее карьеру как способ отвлечься, то, что можно накапливать, как ворона накапливает бесполезные блестяшки, даже кусочки алюминиевой фольги или звенья порванной цепочки медальона. Лейн Дин испытывает странное желание спросить о наросте – что за дела, давно ли появилось и так далее. Уже началось то, о чем ему и говорили: больше в перерывах Лейну Дину не приходится смотреть на часы. Осталось шесть минут.