Кристиан сдержал усмешку: он подозревал, в чем могла быть причина такой "околдованности" с последующим исчезновением из дома. Бамберг, конечно, город небольшой, но при должном старании и здесь можно завести любовницу так, чтобы жена не прознала, по крайней мере первое время. Однако ad imperatum полагалось выслушать рассказ свидетельницы до конца, если в нем присутствовало подозрение на малефицию, пусть и призрачное.

– Госпожа Цукерброт, - со всем терпением, на какое был способен, проговорил Кристиан, - расскажите подробнее, что произошло. Когда, как, где вы видели вашего мужа в последний раз?

– Третьего дня около полудня, - не задумавшись, ответила женщина.
– Он с самого утра был точно пьяный, хотя не пил, я бы заметила - настроение приподнятое, глаза блестят, почти как в лихорадке, даже будто бы напевал что-то... Я спросила, что это с ним, а он на меня глянул так мутно, словно с трудом узнал, и отмахнулся, мол, не лезь с глупостями. А потом я к обедне пошла, Людвиг дома оставался, он...
– она осеклась, но под пристальным взглядом инквизитора все же договорила, чуть понизив голос: - Он последнее время вообще в церковь почти не ходил, только по праздникам, когда уж вовсе неприлично было бы не явиться... А тут я одна пошла. А когда вернулась, его дома не было. Ни к вечеру не объявился, ни вчера, ни сегодня. Точно говорю, околдовали его и увели куда-то, - женщина посмотрела на следователя с отчаянием и мольбой.

– Верно ли я понял, что приподнятое настроение вашего супруга показалось вам странным?
– уточнил Кристиан.
– Почему?

– Ох, - она тяжело вздохнула и поерзала на табурете, готовясь к явно длинному и непростому рассказу.
– Тут с самого начала придется...
– замялась женщина.

– Рассказывайте, - подбодрил следователь, мысленно вздыхая.
– Говорите все, что может показаться важным. Я вас выслушаю и постараюсь помочь. Если мне понадобится уточнить подробности, или что-то покажется непонятным, я вас прерву.

– У Людвига была сестра, Бригитта. Мать ее родами умерла, а отец сперва работал без продыху, а потом как-то заболел и тоже умер. Так и вышло, что сестру Людвиг, почитай, один растил. Души в ней не чаял, пылинки сдувал, заботился, как не всякая мать сумеет. Я, признаться, поначалу ревновала даже...

Кристиан вознамерился прервать поток не относящихся к делу излияний, но женщина уже и сама спохватилась.

– Так вот, как Людвиг на мне женился, задумал он и сестру замуж выдать. Сказал, негоже при чужой семье приживалкой. Ей как раз семнадцать минуло, самая пора девицу сговаривать. Ну, и сговорил. Да не просто так, а за рыцаря. Небогатого, конечно, но все же. Богатство-то что? Приданого бы мы за Бригиттой не пожалели, не бедствовала бы, зато положение. Вот только она заупрямилась. Не нравился ей жених. Дурной, говорит, человек. Грозит, дескать, всяким и непристойного до свадьбы требует. Боится она его. Людвиг сестру послушал, поговорил с будущим зятем. Тот ни сном ни духом. Не было, говорит, ничего такого. Я, мол, человек суровый, непослушания не потерплю, но чтоб за просто так руку поднять - не по мне это.

Женщина расправила юбку, которую незаметно для себя комкала, и продолжила:

– У нас о ту пору как раз Зигфрид, первенец наш, родился. Людвиг усталый ходил, хоть и счастливый. Сказал, ревнует девчонка, вот небылицы и выдумывает. Раньше-то все внимание ей было, а теперь я да малыш еще... В общем, отмахнулся он тогда от сестры и велел чушь не пороть. Как же он себя потом за это корил!
– Женщина всхлипнула.

– За что именно?
– с трудом скрывая скуку, уточнил Кристиан. Дело казалось ясным и простым. Сестра к тому времени давно полюбовника завела, с ним и сбежала, заодно, небось, и "приданое" прихватив.
– И что все-таки случилось с девушкой?

– Да за все, - неопределенно повела рукой Матильда Цукерброт.
– И за слова жестокие, и за недоверие, и за слепоту свою... А случилось вот что: в конце прошлой зимы отпросилась она с утра с подружками на карнавал. Людвиг неволить не стал, отпустил. А ближе к вечеру и мы с ним погулять выбрались. Вернулись усталые и не приметили, что Бригитты еще нет. Наутро ушли в гости к моим отцу с матерью, внука показать. Вернулись поздно, захожу на кухню - а там Бригитта на балке болтается, и холодная уже.

Женщина снова всхлипнула и перекрестилась.

– Вы хотите сказать, что вашу золовку убили прямо в вашем доме?
– уточнил Кристиан уже с неподдельным интересом.

– Нет, - покачала головой посетительница.
– Она сама, бедняжка, на себя руки наложила. Ох, грех-то какой...

– Отчего вы так решили?
– уточнил Хальс.

– Так она записку оставила. "Не могу жить опороченной". А сама вся в крови да побоях. И платье порвано. Лекарь приходил, сказал, снасильничали ее. Да жестоко и... Не один, в общем...
– женщина замялась.
– Людвиг с тех пор так себе простить и не может. Не понял, говорит, не поверил, не уберег...

– Вы полагаете, виноват ее несостоявшийся жених?

– А кто ж еще?! В магистрате, конечно, сказали, дескать, не в те кварталы забрела, вот и... А только где карнавал и где трущобы? Да и видели их тем утром вместе.

– Понятно, - кивнул Кристиан. Аргументация была слабая, но светские преступления, да еще полуторагодичной давности - не дело Официума. Девицу жаль, но ей уже не помочь.
– И вы хотите сказать, что с тех пор ваш муж так и погружен в свое горе?

Женщина быстро закивала: