Между тем надвигались сумерки, и ночь обещала быть ненастной. Несчастный решил спрятаться в камнях, но скоро он здесь так прозяб, что решил залезть в густую траву. Ужасную ночь провел он под дождем и до самого рассвета не смыкал глаз. Когда стало совсем светло, он решил итти вдоль берега. Но куда? Вперед или назад? Безотчетно, сам не зная почему, он пошел дальше к северо-востоку в том направлении, в каком вел работы. Итти по намывной полосе прибоя и хорошо одетому человеку трудно. У подножья обрывов берег завален глыбами камней с острыми краями: всюду валяется бурелом, заросший осокой и колючими кустами шиповника; между камнями во множестве валяются обломки раковин, которыми легко поранить ноги. Можно себе представить, в каком состоянии был Гроссевич после одного только перехода. В первый же день рубашка и кальсоны разорвались. Он набрал много заноз и сильно изранил ступни ног. К утру у него опухли руки. Перемогая себя, он потащился дальше вдоль берега и ел, что попало: слоевища морской капусты, мелких крабов, мелких моллюсков-береговичков. На третий день он, почти голый, еле-еле передвигал ноги, падал в бессилии, подымался, шел несколько шагов, опять падал и подолгу лежал без движения. Наконец он дошел до того, что стал терять сознание. Он не знает, был ли то сон или состояние бодрствования, он потерял способность мыслить и потерял всякое представление о времени и месте. Иногда на него вдруг находил ужас. Он вскакивал и с криком бросался вперед и бежал до тех пор, пока обессиленный опять не падал на камни. Гроссевич полагает, что он был болен, потому что его мучили кошмары днем и ночью. Мысль, что этот берег будет его могилой, мало его беспокоила. Лишь бы скорее пришло «это» и прекратило его душевные и физические страдания. Он вспомнил свою мать, близких друзей, слезы застилали глаза. Он лег на землю и долго-долго плакал, пока не впал в забытье.

Очнулся он оттого, что кто-то приподнимал его голову и вливал в рот воду. Когда Гроссевич открыл глаза, то увидел около себя каких-то сильно загорелых и странно одетых людей. «Дикари», мелькнуло в его мозгу, и он испугался. Это были удэхейцы. Они проезжали мимо на лодке и вдруг увидели человека, лежавшего на камнях. Сначала они полагали, что это труп, выброшенный волнением на берег, и хотели проехать мимо, но в это время Гроссевич шевельнул рукой и простонал. Удэхейцы тотчас причалили к берегу и стали приводить его в чувство. Затем они дали ему кое-что из одежды и помогли добраться до лодки. Незадолго до сумерек они прибыли к устью какой-то реки и под руки дотащили его до своих балаганов.

Гроссевич полагал, что он в плену, и не знал, ухудшает или улучшает это его положение. На другой день он был крайне удивлен, что две женщины занялись извлечением заноз из его ног, потом они перевязали ему раны, положив на них мелкие стружки шиповника. Он увидел, что с ним обращаются ласково, дают есть то, что едят сами. Наконец он решил сделать опыт и без ведома своих спасителей поплелся к берегу. Его никто не задерживал, он вернулся в юрту и встретил тот же прием. Убедившись, что он не находится в положении пленника, Гроссевич воспрянул духом и повеселел. Мало-помалу ноги его стали заживать. Пришла пора рыболовства. Удэхейцы отправились на реку, и Гроссевич пошел с ними. Он помогал им ловить кету, вытаскивал из лодки рыбу, помогал ее чистить и вешать на жерди. Женщины добродушно смеялись над его неумением и в свою очередь помогали ему в том случае, когда он попадал впросак. Гроссевич рубил дрова, собирал ягоды и старался всячески помочь своим спасителям. Наконец пришла осень и выпал первый снег. Удэхейцы пошли на соболевание, и он отправился вместе с ними.

Между тем два солдата, оставив Гроссевича на произвол судьбы, поплыли назад вдоль берега моря. Они были уверены, что он непременно погибнет и кости его растащат дикие звери. Дня через четыре они наткнулись на отряд другого топографа. На вопрос последнего, где их начальник, они ответили, что он утонул, и в доказательство представили его одежду, документы и даже небольшую часть денег. Топограф прикомандировал их к своему отряду и по окончании работ на шхуне отбыл в пост Владивосток, а оттуда в Иркутск, где и подал рапорт обо всем случившемся.

В конце года, незадолго до увольнения в запас армии, оба солдата поссорились из-за денег и один на другого донес. Началось следствие. Солдаты сознались в том, что они бросили Гроссевича, но не могли сказать, где именно. К счастью, сохранилась съемка береговой линии и видно было, где она оборвалась. На следующую весну оба преступника под конвоем были доставлены в город Владивосток. На той же шхуне их повезли вдоль берега с приказанием указать место, где они оставили своего начальника. Может быть, солдаты показывали и правильно, но ни севернее, ни южнее никаких следов Гроссевича найдено не было, и экспедиция ни с чем возвратилась в город Владивосток. Солдаты были осуждены на каторжные работы, а Гроссевич был вычеркнут из списков топографов как пропавший без вести. Ни у начальствующих лиц, ни у родных и знакомых, ни у кого не было сомнения в том, что он погиб.

Прошел год. Гроссевич совсем сжился с удэхейцами, стал понимать чужой язык, помогал им в работах и не чувствовал себя тунеядцем. Он увидел, что люди эти живут мирно, тихо и не ссорятся между собой. Его поразил тот патриархально-родовой строй, при котором все заботились о вдове и ее детях, как о своих родных. Он неоднократно видел собрания стариков, на которых они спокойно и терпеливо выслушивали реплики подростков. Он видел, что молодежь в то же время слушалась советов стариков. Его одноплеменники искали его смерти, бросили его на произвол судьбы, а эти люди спасли его, вылечили и одели. Он решил никогда не возвращаться к своим и навсегда остаться с удэхейцами.

Между тем через китайцев, скупщиков мехов, стали распространяться слухи о том, что на реке Ботчи у удэхейцев живет один русский. Слухи эти дошли до Владивостока, потом пробрались и в Иркутск, а там решили, что это не кто иной, как Гроссевич, и что он находится в плену у удэхейцев.

Весной, когда растаяли снега и реки вскрылись ото льда, была снаряжена вторая экспедиция на той же шхуне «Восток». Но когда она подходила к мысу Крестовоздвиженскому, ее заметил один удэхеец. Он прибежал на Ботчи и сообщил сородичам: «Лоца гуны» (т. е. «русские идут»). Удэхейцы побросали свои юрты и убежали в горы. Вместе с ними убежал и Гроссевич. Начальник десанта нашел балаганы пустыми. Он решил, что удэхейцы увели с собою Гроссевича. Тогда шхуна произвела демонстрацию. Она сделала вид, что уходит совсем, а на самом деле спряталась за одним из мысов, а когда совсем стемнело, высадила на берег вооруженную команду. Матросы прошли несколько километров и перед рассветом напали на стойбище удэхейцев. Когда Гроссевич увидел, что матросы арестовывают удэхейцев, он вступился за них и пробовал оказать сопротивление. Тогда арестовали и его.

Экспедиция с Гроссевичем и двумя пленниками вернулась на судно. Их доставили во Владивосток, где удэхейцев держали под стражей до производства следствия. Вскоре один из них получил скоротечную чахотку и умер в тюрьме, а другой был отпущен на свободу, но долго не мог выехать из Владивостока. Он тоже заболел и на реку Ботчи попал незадолго до своей смерти. Гроссевич был предан суду и отправлен в Иркутск, а оттуда после следствия препровожден в Николаевский военный госпиталь для испытания его умственных способностей. Там его держали около года и признали душевнобольным, что избавило его от суда. Затем он выздоровел и снова стал проситься на службу в Восточную Сибирь. Назначение состоялось. Когда он приехал во Владивосток, он тотчас стал искать случая съездить на реку Ботчи, чтобы навестить своих друзей-удэхейцев. По службе попасть туда он не мог, тогда он взял отпуск и отправился на шхуне «Сторож», которой командовал капитан Гек. Прибыв на место, он поспешил на берег. Вот и тропинка, вот и речка, где они ловили рыбу. Он побежал по дорожке через кусты. Печальное зрелище представилось его глазам. От стойбища остались только развалины. Все люди, взрослые и малые дети, погибли от какой-то эпидемии, занесенной из города. Никто не спасся. Там и сям валялись человеческие кости и предметы домашнего обихода, успевшие уже зарасти травою. Убитый горем, он вернулся в город Владивосток, где снова попал в больницу.