Двадцать пятого марта утром я присоединился к своему отряду и в тот же день пошел дальше вверх по реке Дынми.

Если встать лицом против течения, то движение вверх по реке Дынми проходит в юго-восточном направлении. Река Дынми небольшая, но она разбивается на много проток, которые летом из-за их засоренности должны очень мешать плаванию на лодках, но теперь, зимой, они облегчали наш путь, давая возможность без труда переходить из одной протоки в другую, пересекать петли реки в любом месте и т. д. Путеводной нитью нам служила нартовая дорога, проложенная гольдами. Правда, она была занесена снегом и заплыла наледями, но плавник везде был прорублен, разобран, вследствие чего наше продвижение происходило довольно быстро.

Чем дальше я уходил от Амура, тем больше отставала весна. Николай Бельды был прав: на Дынми уже совсем не было проталин, не было талого снега, и воду для питья нам приходилось добывать из проруби.

Петрографу стоит посетить Дынми. Он увидит древнейшие слоистые породы. От устья к Сихотэ-Алиню они идут в следующем порядке: сильно перемятые глинистый и филлитовый сланцы, потом амфиболит и эпидиорит. Геолог увидит здесь большие пороги вроде водопадов, гроты, пробитые водою, слоистые породы, поставленные на голову, с белыми, желтыми и черными прослойками. Некоторые слои во время повторной дислокации образовали красивую плойчатость; одни имеют плитняковую отдельность, другие при выветривании рассыпаются на мелкие чешуйки, третьи оказываются очень устойчивыми и, несмотря на все климатические невзгоды, только снаружи покрываются какой-то твердой корой, по внешнему виду совершенно отличной от основной породы.

За день мы прошли далеко и на бивак стали около первой развилки, которую удэхейцы называют «цзаво». Этим же именем они называют и речку, по которой можно выйти в самые истоки реки Наргами (приток Буту). На этом биваке произошел курьезный случай. Вечером после ужина один из удэхейцев стал раздеваться, чтобы посмотреть, почему у него зудит плечо. Когда он снял нижнюю рубашку, я увидел на груди у него медный крест и спросил:

— Что это такое?

Удэхеец спокойно ответил:

— Лоца чиктама севохини (т. е. русский медный «севохи»).

Чтобы читатель понял, в чем дело, надо сделать маленькое разъяснение. Дух, помогающий человеку, — «севон», изображение его называется «севохи», причем этот «севохи» бывает и медный, и железный, и деревянный. Шаманы на основании снов делают «севохи» в виде человечков, фантастических зверей, рыб, птиц, насекомых, иногда тех и других вместе в разных позах, в разных комбинациях, причем такая фигурка нашивается под одежду к больному месту: на живот, на грудь, на плечо. Их возят с собой на охоту; «севохи» крупных размеров держат в юртах, им мажут губы кровью и салом убитых животных и т. д.

— Кто тебе его дал? — спросил я удэхейца.

— Лоца самани (т. е. русский шаман).

После этого он сам стал меня спрашивать о том, почему у них, удэхейцев, много есть разных «севохи», а у нас, русских, только один, почему всегда он изображает человека с раскрытыми руками, почему его носят на груди. В заключение он выразил свое неудовольствие по адресу какого-то Фоки, который привез ему «лоца севохини», но не сказал, зачем его надо носить. Если для удачной охоты, то на какого зверя, а если против болезни, то какой именно.

Забавным мне показалось столь естественное недоумение удэхейца, которого, повидимому, сначала где-то окрестили, потом с каким-то Фокой послали крест с приказанием носить на груди.

От места скрещивания двух перекладинок шло сияние, вроде расходящихся во все стороны коротких лучей. Чжан-Бао сказал, что это перья. Вот почему у «лоца севохини» всегда руки раскрыты и вот почему он улетел на небо. И опять начались разговоры про летающих людей, у которых на спине и руках вырастают крылья — и у китайца и у удэхейца были свои аргументы. Первый обосновывал свои доказательства на мнениях древних мудрецов, а удэхеец ссылался на какого-то гольдского шамана, сильнее которого не было еще на земле.

Еще один день пути, и я подошел к подножию Сихотэ-Алиня. Река Дынми здесь течет вдоль водораздела с некоторым уклоном к северо-западу, обходя, насколько возможно, многочисленные отроги хребта. Местность, где мы остановились, представляла собой как бы большую котловину; кругом высились горы, состоявшие из плотных метаморфизованных песчаников и зеленоватых кремнистых глинистых сланцев.

С той поры, как мы расстались с Анюем, широколиственные древесные породы стали быстро сокращаться в числе: сначала они уступили место сибирской лиственице, а теперь и эту последнюю стали вытеснять аянская ель и белокорая пихта. Только по самому низу долины около воды еще виднелись тальники, ольха, рябина и еще какие-то деревья, лишенные листвы, которые по внешнему виду издали определить было трудно.

Узнав от проводников, что самый перевал через Сихотэ-Алинь покрыт хвойным лесом, я выбрал место, где заросли были не так густы, и стал готовиться к астрономическим наблюдениям. Казаки срубили несколько больших деревьев так, чтобы открыть возможно большую часть неба. На следующий день утро было тихое, солнце взошло в туманной мгле. Воздух был наполнен мельчайшими снежными кристалликами. Немного позже на небе опять появились круги и ложные солнца, потом поднялся ветер и нагнал облака с разлохмаченными краями. Однако мне все же удалось вычислить поправку хронометра и взять несколько высот солнца до и после кульминации.