– Ты всем своим "спасаемым" это говорила?

– Да. Это мой основной метод. И, надо сказать, до сих пор он действовал без сбоев. В принципе, всем-всем писателям хочется слышать что-то подобное. Обычно книги, которые дались с трудом - самые любимые.

– Ты будешь стоять у меня за спиной и повторять: "Иди работать! Глава не дописана"?

– Ты в этом не нуждаешься. Я уже говорила: у тебя нет творческого кризиса, и ты талантливый писатель. Со мной или без меня. Тебя не нужно подталкивать, наоборот, полезно немного придержать.

– Но почему я стал четвертым?

– Со мной тебе будет лучше.

– Это отразится на качестве моих текстов?

– Посмотрим.

– Странно жить рядом с литературным критиком.

– Ерунда. Я не литературный критик. Бывают и более удивительные комбинации. Я бы ни за что не поверила, что могу увлечься писателем. Так себе народец. Как правило, все они излишне самоуверенные эгоисты, а то и вовсе - эгоцентристы. В одной замечательной книге прочитала: увидите писателя - перейдите на другую сторону улицы.

– Ну и переходила бы и дальше.

– Так и делала, пока не встретила тебя.

– И теперь заставляешь сочинить о тебе рассказ?

– Да.

– Хорошо. Но пока не расскажешь о своем первом спасенном писателе, ни строчки не напишу.

Нина улыбнулась. Ей явно было приятно, что Сомов интересуется ее прошлым. Но рассказывать о себе не хотелось. Не пришло время. Потом, когда друзья найдут Хозяина, Сомов и сам все поймет. Но сделать это он должен будет самостоятельно, без подсказок. Впрочем, о первом писателе ему услышать будет полезно.

– Мой первый клиент - известный американский писатель Килгор Хеминг. Он стал лауреатом Нобелевской премии. Наверняка ты читал его повесть "Творчество душевнобольных кошек".

– Да. Помню.

– Хеминг считал себя не просто свободным человеком, а болезненно своевольным. Он любил сравнивать себя с самодовольным котом, который при любых условиях делает только то, что хочет. Он шутливо говорил, что с каждым днем все больше становится похожим на наглую и самоуверенную кошку. Мир которой ограничивается личными интересами. А потом грустно добавлял: "Но поскольку меня по-прежнему волнуют судьбы людей, я необычная кошка - порченная, душевнобольная".

– Красиво сказано.

– Это понимаем мы с тобой. Для Хеминга это стало проклятьем. Он не чувствовал себя обычным человеком. Старался, конечно, но все его попытки заканчивались одинаково - он терял свой талант, проще говоря, его тексты становились унылым барахлом.

– И ты помогла ему написать большую книгу.

– Чересчур сильное утверждение. Я была молода и плохо разбиралась в писательской психологии. Читала о них в умных учебниках. Реальные сочинители отличались от идеальных моделей. Они были... живые. Хорошее слово. Часто порочные, взбалмошные, когда это им было выгодно, непредсказуемые и до отвращения эгоистичные. Знакомства с другими писателями показали, что Хеминг был особенным даже для писательского сообщества. Моя помощь была минимальна.

– Понимаю, но тебе все же удалось заставить его работать.

– Я смиренно просила Хеминга отказаться от самых сильных пороков, мешающих ему работать: безудержного пьянства, бесконечных любовных историй, ревности и зависти к друзьям-писателям, разрушающей его психику мании величия, желания изображать из себя супергероя, дурацкого интереса к скандальным публикациям в желтых изданиях.

– Неужели тебе удалось сделать его нормальным человеком?

– Это было бы поражением. Нормальность убила бы в нем писателя. После каждого срыва я подбирала его на помойке и заставляла начинать все сначала.

– И все-таки ты победила.

– Вряд ли это можно так назвать. Хеминг довел себя до последней черты. Достал винтовку и решил вышибить себе мозги. Посчитал, что это решит его проблемы.

– И что сделала ты?

– Возмутилась, высмеяла и назвала жалким слабаком. Это сработало. Хеминг разозлился и стал спорить, заявил, что покончить жизнь самоубийством - его законное право, которое никто не смеет у него отобрать.

– Наверное, он прав, - сказал Сомов.

– Нет.

– И ты его переубедила.

– Сказала, чтобы он сначала дописал книгу, а потом сделал свое черное дело.

– И это помогло?

– Конечно.

– Он дописал. А потом?

– Написал еще одну, потом еще одну... Работа доставляла ему радость. Этого он отрицать не мог.

– Выбросил из головы мысли о самоубийстве?

– Нет. Жил, пока мог писать, а когда понял, что новых книг больше не будет, принял окончательное решение. Нет новых книг, зачем жить? Так он сказал.

– Понимаю, - грустно сказал Сомов.
– В Деревне он бы жить не смог.