Ныне мы наблюдаем закат этой пестроты, почти неизбежный. За три прошедших десятилетия с зарождения в кириллическом сегменте интернета сетевой литературы, она взошла, заколосилась и ныне приносит плоды, но уже совсем иным людям. За прошедшие годы цензура добралась и сюда, внимание государства стало необоримым, а с ним, с введением порядка, учета и налогообложения да всей прочей бюрократией, уходят старые традиции и былое разнообразие почти столь же естественно, как это случилось столетием ранее, и ровно по той же причине. Сетевое сообщество обрело свои традиции, свой устав, теперь уже официально закрепленный множеством документов, которые необходимо заполнить при регистрации, а значит та многоголосая ярмарка закрылась, уступив место привычному супермаркету с типовым набором, серьезным отношением, прописанным бюджетом и строками деклараций, обязательных к заполнению. Собственно, это можно заметить по знакомому сюжету, когда редакции сетевых изданий начинают цензурировать псевдонимы авторов, намекая на особое свое положение уважаемого журнала, на традиции и все прочее, через что мы уже проходили. И Гриборий Богданов, остроумно поменявший букву в имени, тем отметивший свою особость и неуловимую черту характера, снова оказывается банальным Григорием, неотличимый от прочих иных.

А ведь у любого человека есть множество имен, и официальное среди них далеко не единственное и порой не самое главное. Кого-то особенным образом зовут в детстве, он потом бережно сохраняет это имя, как прозвище Щен у Маяковского, кто-то придумывает себе псевдоним по имени, полученным от друзей или любимой. Кто-то выбирает его сам, сообразно мироощущению и осознанному месту во вселенной. Как бы то ни было, это всегда уникальное издание для того исключительного "я", которое существует лишь в данный момент времени и нигде более. Это и есть то подлинное прозвание человека, на которое он и способен по-настоящему откликнуться, все иные, лишь костюмы, надеваемые по случаю, в которых принято ходить на работу, вечеринку, встречать и провожать. Наслоения луковой шелухи, за которой не видно самого главного. И это главное, прожив на свету недолго, снова от нас прячется в самой сердцевине человека. Надолго ли? Кто знает. Где появится? И это пока загадка. Но то, что явится миру, в том трудно сомневаться. Человек всегда найдет способ заявить о себе, каким бы экстравагантным и неожиданным он не был. Будем на это надеяться, и технологии нам в помощь.

Память. Наша память. Она до сих пор остаётся загадкой – как для тех, кто с успехом изучает работу мозга и создаёт искусственный интеллект, так и для всех остальных. Нам ясно, что она есть. Но где? В мозгу? В мифической душе? Или в ещё более мифической ноосфере, витающей где-то за облаками в информационном поле космоса?

Нет, давайте без эзотерики! Каждый знает, что именно в нём самом живёт его собственная память. Правда, иногда кажется, что… не только его собственная… Откуда берутся прозренческие догадки, казалось бы, вовсе не основанные на той информации, которой мы обладаем сознательно? А основанные на какой-то другой, неизвестной нам информации, о которой мы только догадываемся? Откуда берутся сны, показывающие нам реальность, которую мы никогда не видели наяву? Или почему вдруг такие «сны» или фрагменты «снов», какие-нибудь яркие цветные картинки вдруг сами собой, помимо нашей воли возникают где-то в глубине сознания, на втором плане, как бы параллельно нашему сознанию, и совершенно не мешая работе сознания в эту минуту. То есть мы находимся в здравом уме и совершенно осознанно включены в реальность, занимаясь какой-то работой или умственной проблемой, но при этом наше сознание словно хулиганит, занимаясь по своей воле ещё и таким «художественным творчеством», рисуя эти картинки?! Я называю это «сознанию захотелось порисовать».

Похоже, что наш мозг, как испорченный телевизор, начинает принимать трансляцию видеофильмов, тогда как его и не думали включать.

Но всё же это скорей не загадки нашей памяти, а загадки нашего творчества, наших творческих способностей. Хотя, казалось бы, как отделить одно от другого, как отделить творчество и мышление от собственно памяти?

Как отделить память от сознания?.. Впрочем, это уже совсем другая тема. Хотя в ней-то и самая суть!

Наша память не перестаёт нас удивлять – иногда шокирует и восхищает, показывая нам во сне что-то с такими потрясающими деталями, о чём мы, казалось, и думать забыли. А порой она нас и по-настоящему пугает, если при встрече старого знакомого вдруг вылетает из головы его фамилия… Или если в разговоре о книгах автора, сто раз нами прочитанного, все сюжеты и герои которого вместе с его известной всем биографией давно у нас в голове, мы вдруг забываем имя самого автора.

Другими словами, бывает так, что комплексное видение всех запечатлённых в коре контекстов какого-то явления наш мозг прекрасно воспроизводит, визуализация многовариантного восприятия этого явления отнюдь не нарушена, а при этом название (определение) самого явления не всплывает в памяти…

Так в памяти могут жить яркие краски картин известнейшего художника, а само его имя вы вспомнить не можете. Но потом оно постепенно опять всплывёт в услужливой памяти… через какое-то время. Будто для этого что-то прокручивается в мозгу.

Порой забытое слово возникает само собой через час или день, словно подсознательная работа мозга поднесёт без всяких наших усилий нужную информацию на блюдечке.

В памяти что-то срабатывает! И тогда – слово всплывёт.

Или – не всплывёт… И не всплывёт ещё много раз.

И тогда – Альцгеймер?

Человек забывает всё больше слов и названий окружающих его предметов. Забывает свой дом и улицу и перестаёт узнавать даже самых близких людей.

Постепенно исчезает память. Потом исчезает разум, сознание. И наконец – сама жизнь. И не от того, что кирпич на голову упал или сосуд разорвался в мозгу. Или тромб в сердце.

И тут с очевидностью выстраивается цепочка.

Память. Разум. Жизнь. Три вещи, связанные в одно целое.

Но существует ещё и «четвёртое» – ещё один фактор, без которого не могут существовать все три. Не память, не разум, не жизнь.

О существовании этого фактора мне стало известно ещё в дошкольном возрасте.

В нашем саду, в моём далёком-предалёком детстве, стояла бочка с водой. Не железная или из пластика, где сейчас на дачах хранят водопроводную воду для полива и где вода портится, и в ней могут жить только комариные личинки.

Вода в той бочке из детства была дождевая, стекавшая с крыши в оцинкованные корыта во время ливней. А потом её вёдрами заливали в бочку.

И воду в ней не меняли, потому что в моём далёком-предалёком детстве не требовалось ничего поливать в саду, климат был совсем другой. Вместо теперешних летних засух шли местные почти ежедневные дождички и нередко – проливные, дошедшие с моря ливни.

А сама бочка была настоящая – из дубового дерева, огромная и пузатая, выше меня и с железными обручами, опоясывающими её в нескольких местах, как делалось в таких настоящих, давно ушедших в прошлое, бочках. А ещё вокруг дома и сада росли огромные дубы, и осенью их пожухшую листву заносило в сад и на дно бочки. Возможно, дубильные вещества дубовых листьев делали воду целебной, экологически пригодной для жизни.