Селин — Бебер
Невероятная история глазами кота Бебера — единственного млекопитающего, которое могло достаточно долго выдерживать общество скандального французского писателя Луи-Фердинанда Селина
Глава 1
Посвящается Луи-Фердинанду Селину
Я кот, а ты — нет. В этом вся разница между нами.
Тебя закинуло в это жизнь и ты так и не понял, зачем и по какому вопросу. А я с самого рождения был котом — таким же, как все коты. Но при этом не собакой, не ежом, не вороной.
Я знаю себе цену: комедиант Ле Виган купил меня в торговом доме “Самаритянка” за 36 франков. И, разумеется, взвалил на жену всю заботу о новом домочадце. Я немного уважал его за то, что он честно признавал себя клоуном, а не корчил трагическую фигуру.
Был разгар войны, всё сходу шло наперекосяк. Как это часто бывает у актёров, этот Ле Виган очень скоро стал искать способ избавиться от меня побезболезненней. Это на погулянки у актёров всегда и время, и деньги найдутся — а вот честного кота как следует накормить у них ни за что не выходит.
Я так бы и остался бродить по тёплым дворикам среди бывших художественных мастерских, и мои мягкие лапы не оставили бы следа в истории — если бы не попал сначала к одной бывшей танцовщице, а потом к её мужу — Хозяину.
Именно Хозяин дал мне имя (в честь не дожившего мальчика из его первого, самого известного романа), а также известную репутацию.
Первые годы войны было последними судорогами старого Монмартра, после них райончик будет существовать только для туристов. Доподлинная богема уже давно вытекла отсюда, как гной, в более дешёвый Монпарнас. Там, в окрестности кафе “Ротонда”, ещё каких-то двадцать лет назад можно было отыскать с утра уже отчасти поддатого Хемингуэя и хитротухесного еврейчика Илью Эренбурга…
Хозяин снимал две комнаты в огромной, занимавшей целый этаж квартире. Дом середины XIX века был лишён таких порождений нового времени, как металлические стулья в стиле Баухауза или централизованная канализация. Натёртые воском бретонские шкафчики и стол, который Хозяин называл верстаком — потому что за столами едят и играют в карты богатые бездельники, а он тут работает. Он и вправду работал, с каким-то крестьянским упорством, взмокший, потный, морщинистое жёлтое лицо. Неизменно суровый, он чиркал и чиркал по бумаге, убивая иногда целый день на одну фразу длинного романа. Рукописи свои он называл “медведями”.
Хозяин утверждал, что взялся за литературу, когда понял, что гигиеной и борьбой с туберкулёзом не заработать. На его книгах и правда неплохо заработали — только не он, а издатели.
Нетрудно догадаться, через что смотрел на мир бывший врач-венеролог из бедного парижского пригорода… Хозяину нравилось смотреть, как умирают люди и не нравилось брать деньги за лечение. Он ненавидел евреев, масонов — и всё остальное человечество за компанию. Во разгар войны принимал близко к сердцу страдания несчастных ежей.
Самые крупные тиражи его первого романа (которому он обязан славой, а я, напомню, гордым именем) выходили в СССР, в переводах Эльзы Триоле (урождённой Эллы Юрьевны Каган, младшей сестры Лилечки Брик) — там с какого-то бодуна решили, что он критикует буржуазную действительность. А ещё там решили, что буржуазная действительность и так невыразимо ужасна, поэтому гонорары можно вообще не платить.
Хозяин любил рассказывать, как отправился к рабочим и колхозникам, чтобы самолично узнать, куда пропали авторские отчисления — но очень быстро обнаружил, что в стране победившего коммунизма не принято объяснять, куда кто-то или что-то подевалось.
Хозяину понравился Петербург и балет, но не нравились захватившие эти сокровища коммунисты. Коммунисты, конечно, преуспели в терроре — но ни на что большее их не хватило. Например, на нормальные кожвендиспансеры.
Нацисты нравились Хозяину больше. В отличии от коммунистов или республиканцев, они не скрывали своей злодейской натуры.
Сопротивление его ненавидело, но взорвать не решалось: Хозяин жил прямо над их парижским штабом. Зато им удалось чуть позже пристрелить давнишнего хозяйского издателя, мсье Деноэля, пускай и печатал он под оккупацией ту самую Эльзу Триоле.
Хозяин не особо опечалился: если всё закончится более-менее, его рукописи и Галлимар возьмёт, а ежели нет, то всё равно будет не до рукописей. Ведь весь секрет был в типографской чудо-машине Галлимара, в которую с одной стороны набивали рукопись, а с другой падала уже готовая, даже разрезанная дешёвая книжка в мягком переплёте. Именно такими дешёвками разлетались по миру пригодные для всяческого употребления переиздания классики, полицейские романчики Жоржа Сименона, косоглазый зануда Жан-Поль Сартр и вся прочая отрыжка французской мысли.