Мы жили тогда на планете другой…
вернуться

Браиловский Александр Яковлевич
Шрифт:

Горное

Освещена последняя сосна. Под нею темный кряж пушится. Сейчас погаснет и она. День конченый — не повторится. День кончился. Что было в нем? Не знаю, пролетел, как птица. Он был обыкновенным днем, А все-таки — не повторится.

Все равно…

…Нет! из слабости истощающей Никуда! Никуда! Сердце мое обтекающей, Как вода! Как вода! Ужель написано — и кем оно? В небесах, Чтобы въедались в душу два демона, Надежда и Страх? Не спасусь, я борюсь Так давно! Так давно! Все равно утону, уж скорей бы ко дну… Но где дно?..

Равнодушие

…Он пришел ко мне, а кто — не знаю,

Он плащом закрыл себе лицо.

1906

Он опять пришел, глядит презрительно,

Кто — не знаю, просто он в плаще…

1918 [8]
Он приходит теперь не так. Принимает он рабий зрак. Изгибается весь покорно И садится тишком в углу Вдали от меня, на полу, Похихикивая притворно. Шепчет: «Я ведь зашел, любя, Просто так, взглянуть на тебя, Мешать не буду, — не смею… Посижу в своем уголку, Устанешь — тебя развлеку, Я разные штучки умею. Хочешь в ближнего поглядеть? Это со смеху умереть! Назови мне только любого. Укажи скорей, хоть кого, И сейчас же тебя в него Превращу я, честное слово! На миг, не навек! — Чтоб узнать, Чтобы в шкуре его побывать… Как минуточку в ней побудешь — Узнаешь, где правда, где ложь, Все до донышка там поймешь, А поймешь — не скоро забудешь. Что же ты? Поболтай со мной… Не забавно? Постой, постой, И другие я знаю штучки…» Так шептал, лепетал в углу, Жалкий, маленький, на полу, Подгибая тонкие ручки. Разъедал его тайный страх, Что отвечу я? Ждал и чах, Обещаясь мне быть послушен. От работы и в этот раз На него я не поднял глаз, Неответен — и равнодушен. Уходи — оставайся со мной, Извивайся, — но мой покой Не тобою будет нарушен… И растаял он на глазах, На глазах растворился в прах Оттого, что я — равнодушен…

8

Эпиграфы: первый — из стихотворения З. Гиппиус «К черту» (1905 г., а не 1906-й, как ошибочно датирует она), второй — также из ее стихов.

Веер

Смотрю в лицо твое знакомое, Но милых черт не узнаю. Тебе ли отдал я кольцо мое И вверил тайну — не мою? Я не спрошу назад, что вверено, Ты не владеешь им, — ни я: Все позабытое потеряно, Ушло навек из бытия. Когда-то, ради нашей малости И ради слабых наших сил, Господь, от нежности и жалости, Нам вечность — веером раскрыл. Но ты спасительного дления Из Божьих рук не приняла И на забвенные мгновения Живую ткань разорвала… С тех пор бегут они и множатся, Пустое дление дробя… И если веер снова сложится, В нем отыщу ли я тебя?

«Когда-то было, меня любила…»

Когда-то было, меня любила Его Психея, его Любовь. Но он не ведал, что Дух поведал Ему про это — не плоть и кровь. Своим обманом он счел Психею, Своею правдой — лишь плоть и кровь. Пошел за ними, а не за нею, Надеясь с ними найти любовь. Но потерял он свою Психею, И то, что было, — не будет вновь, Ушла Психея, и вместе с нею Я потеряла его любовь.

1943

Париж

Надежда моя

Надежда моя, не плачь. С тобой не расстанемся мы. Сегодня меня палач В рассвет поведет из тюрьмы. Бессилен слепой палач. Зарей зеленеет твердь. Надежда моя! Не плачь. Мы вместе сквозь смерть — за смерть.

1921

Висбаден

Тройное

Тройною бездонностью мир богат. Тройная бездонность дана поэтам. Но разве поэты не говорят Только об этом? Только об этом? Тройная правда — и тройной порог. Поэты, этому верному верьте; Ведь только об этом думает Бог: О Человеке. Любви. И смерти [9] .

1927

Париж

9

Ведь только об этом думает Бог://О человеке.//Любви.// И смерти. — Эту идею — в применении к литературе — позже позаимствовал у Гиппиус Г. Адамович, обосновывая эстетику «парижской ноты».

«Я был бы рад, чтоб это было…»

В. Злобину

Я был бы рад, чтоб это было, Чтоб так оно могло и быть, Но чтоб душа у вас забыла Лишь то, что надо ей забыть. Не отдавалась бы злословью, Могли бы вы его понять И перестали бы любовью Томленье, сон и скуку звать. Я ж — ничего не забываю, Томленьем вашим не живу, Я даже если сплю — то знаю: Я тот же весь, как наяву.

1944

Опрощение

Армяк и лапти… да, надень, надень На Душу-Мысль свою, коварно сложную, И пусть, как странница, и ночь и день, Несет сермяжную суму дорожную. В избе из милости под лавкой спит, Пускай наплачется, пускай намается, Слезами едкими свой хлеб солит, Пусть тяжесть зeмная ей открывается… Тоща опять ее прими, прими Всепобедившую, смиренно-смелую… Она, крылатая, жила с людьми, И жизнь вернула ей одежду белую.