Помню, как он брал меня в лес за городом, показывал, как развести костёр, даже если дрова мокрые. «Терпение, Стас, пара нужных движений, и огонь тебе подчинится», — говорил он, и я старался, пыхтел, пока искры не вспыхивали, а он смотрел с улыбкой, от которой я чувствовал себя героем.

Учил ставить палатку так, чтобы ни ветер, ни дождь не добрались, объяснял, как читать следы — вот заяц пробежал, вот тут лиса кралась. Я слушал и гордился, что он делится со мной, своим сыном, доверяет мне знания, которые есть у него, как будто я уже взрослый.

Про камни он знал всё — особенно любил рассказывать о вулканическом стекле. «Оно хранит память о пламени, сынок, даже когда кажется холодным». А я смотрел на него, раскрыв рот, представляя себя рядом в экспедициях, среди скал, рек и ветра, который воет в ушах, как в его байках.

Дома у нас лежали его находки: небольшие куски кварца, белые и прозрачные, агаты с разноцветными прожилками, обломки гранита, тёмные и тяжёлые.

Иногда вечерами мы садились за стол, он раскладывал их на кухонном столе, покрытом старой клеёнкой, и рассказывал истории: этот с Урала, тот с Кавказа, а этот вообще из-под земли вылез, где вулканы когда-то полыхали.

Он был не просто отцом, он был учителем, другом, человеком, на которого я хотел быть похожим. Я мечтал стать таким, как он — сильным, знающим, таким, на кого можно положиться в любой передряге.

А потом он пропал, и всё рухнуло — мне было двенадцать, почти тринадцать, и тот день врезался в память, как гвоздь: он уехал в командировку за Урал, в какую-то глушь, обнял меня крепко, потрепал по голове и сказал: «Стас, ты маме помогай, я скоро вернусь».

Я кивнул, уверенный, что он не подведёт, он же всегда возвращался, с рюкзаком, с камнями на дне, и с улыбкой, от которой дома становилось светлее и уютнее.

Но в этот раз он не вернулся. Путь экспедиции проходил через какой-то заснеженный перевал, дикий и холодный, где ветер рвал палатки, а снег слепил глаза. Назад не вернулся никто. Все погибли — так нам сказали позже, когда я уже устал ждать у окна вместе с мамой, прижимаясь носом к холодному стеклу.

Говорили разное: и что их накрыла лавина, и что они попали в снежную бурю, и что было ещё что-то, чего никто так не понял. Некоторые тела так и не нашли, отца в том числе. Только рюкзак где-то внизу, в ущелье, с парой камней внутри. И эта тянущая душу неизвестность сидит во мне до сих пор, как заноза, которую не вытащить. Он был не из тех, кто сдаётся, и я держусь за эту мысль, как и за те его уроки, которые до сих пор помогают мне не потеряться в этой жизни.Однажды я спросил деда, почему папа ушёл. Он долго молчал, потом ответил, не глядя мне в глаза:— Потому что должен был.— А хотел? — спросил я.Дед выдохнул тяжело.— Иногда это не одно и то же, Стасик.

Тогда я счёл это отговоркой.

Мама после этого изменилась. Она любила отца так сильно, что его исчезновение выжгло в ней что-то. Она конечно держалась ради меня, не показывала слёз, но я видел, как она ночами сидела у окна с чашкой остывшего чая, смотрела в темноту и шептала его имя, будто звала домой.

Она верила, что он жив, и часто говорила мне: «Стас, твой отец не из тех, кто пропадает просто так, он сильный, он вернётся, вот увидишь». А я кивал, потому что хотел верить вместе с ней, хотел, чтобы она не угасала, чтобы её глаза блестели, как раньше, когда она смеялась над его шутками.

Помню маму в те годы — невысокая, с тёмными волосами, которые она собирала в косу. Она была тёплая, как летний день, всегда находила слова, чтобы меня успокоить, не ругала когда я дрался во дворе или приносил двойки.

Но без отца она начала угасать: стала меньше улыбаться, меньше готовить, всё чаще сидела в их комнате, глядя на его старый потёртый рюкзак, который нам вернули, с порванным ремнём, но, как будто бы с его запахом, который я до сих пор помню.

Она хранила его вещи — старые карты, потрепанные записные книжки, где он рисовал маршруты и отмечал находки. Иногда я видел, как она гладила ладонью эти страницы, будто они могли ей что-то сказать. Так прошло три года.

Мне стукнуло пятнадцать, когда мать заболела. Этого никто не ожидал. Всё произошло так быстро, словно жизнь утекла из неё разом. Врачи говорили что-то про сердце, про нервы. Но я знал, что это тоска её добила, потому что она так и не смирилась с тем, что отца больше нет.

Бледная, с закрытыми глазами, она лежала в кровати и шептала: «Он вернётся, Стас, он обязательно вернётся к нам».

Я сидел рядом, держал её руку и чувствовал, как она медленно холодеет, но не знал, что сказать, чтобы задержать мать на этом свете. Ведь она уходила, а я оставался один, совсем один, в пустой квартире с памятью о светлых временах.

Похоронили мать рядом с могилой отца, вернее, рядом с табличкой с его именем. И вот, стоя там, пацаном с сжатыми в кулаки руками, я дал своим родителям и себе самому обещание, что не сломаюсь, что буду жить так, как они меня учили.

Я часто вспоминаю их, и каждый раз с теплотой, с какой-то глубокой, щемящей любовью, которая не уходит, даже когда я злюсь на судьбу за то, что забрала их слишком рано.

Отец дал мне уверенность в собственных силах, умение держать удар, показал, как не теряться в этом мире, как идти вперёд, даже если всё против тебя. Мама научила любить, верить, держать сердце открытым, даже когда оно болит...***