Но сейчас – этот удар, этот холод, который проходит сквозь меня, отрезвляющий, безжалостный. Это значит, что дело было не во мне.

Вода в ванной выключается, и звук падает на меня, как электрический разряд. Через секунду Глеб выходит, вытирая волосы полотенцем. Он даже не смотрит в мою сторону, проходит мимо, кидает полотенце на спинку кресла, наливает себе виски. Как будто ничего не произошло.

А для него и не произошло.

Я не произношу ни слова.

Просто медленно поворачиваюсь, беру чайник, наливаю воду в чашку.

Глеб смотрит на меня и наконец замечает – что-то не так. Его губы чуть шевелятся, но он ничего не говорит.

Я тоже.

Я просто жду. Жду, когда боль сожрёт меня изнутри, когда я смогу собраться, когда… Когда он сам скажет.

Если скажет.

Я наливаю чай, но не пью. Вода остывает, кружка становится холодной в ладонях, как кусок мрамора. Глеб сидит в кресле, пьёт виски, смотрит в экран ноутбука. Спокоен. Безмятежен. Чужой.

Я не поднимаю глаз, но вижу его – каждое движение, каждый глоток, каждую складку на лице. Как он ведёт себя так, словно ничего не произошло? Словно меня сейчас не разрывает изнутри, словно я не задыхаюсь, пытаясь удержать этот дикий, рвущийся наружу комок из боли, из вопросов, из догадок.

"Наш сын спрашивает."

Я даже не понимаю, как быстро кровь отливает от лица, как волна жара сначала ударяет в грудь, а потом оседает где-то в животе, превращаясь в тяжёлый, ледяной ком. Невозможно. Просто совпадение. Но я читаю это снова, и слова не меняются.

Сын.

Я чувствую, как что-то внутри меня ломается с хрустом, похожим на треск замороженной ткани. Мне не нужно знать остальное. Я не хочу знать остальное.

Тепло лампы, аромат кофе, уютный полумрак нашей квартиры – всё становится чужим, далеким. Я слышу себя откуда-то со стороны. Сердце стучит тяжело, как будто застряло в рёбрах.

Сын.

Я всегда говорила, что смирилась. Говорила, что мы с Глебом есть друг друга, работа, жизнь, полная важных вещей. Говорила, что не чувствую пустоту, не чувствую боли, когда вижу, как коллеги делятся фотографиями своих детей. Я так долго повторяла это, что почти поверила.

Но сейчас – этот удар, этот холод, который проходит сквозь меня, отрезвляющий, безжалостный. Это значит, что дело было не во мне.

Вода в ванной выключается, и звук падает на меня, как электрический разряд. Через секунду Глеб выходит, вытирая волосы полотенцем. Он даже не смотрит в мою сторону, проходит мимо, кидает полотенце на спинку кресла, наливает себе виски. Как будто ничего не произошло.

А для него и не произошло.

Я не произношу ни слова.

Просто медленно поворачиваюсь, беру чайник, наливаю воду в чашку.

Глеб смотрит на меня и наконец замечает – что-то не так. Его губы чуть шевелятся, но он ничего не говорит.

Я тоже.

Я просто жду. Жду, когда боль сожрёт меня изнутри, когда я смогу собраться, когда… Когда он сам скажет.

Если скажет.

Я наливаю чай, но не пью. Вода остывает, кружка становится холодной в ладонях, как кусок мрамора. Глеб сидит в кресле, пьёт виски, смотрит в экран ноутбука. Спокоен. Безмятежен. Чужой.

Я не поднимаю глаз, но вижу его – каждое движение, каждый глоток, каждую складку на лице. Как он ведёт себя так, словно ничего не произошло? Словно меня сейчас не разрывает изнутри, словно я не задыхаюсь, пытаясь удержать этот дикий, рвущийся наружу комок из боли, из вопросов, из догадок.

"Наш сын спрашивает."

Сын.

Я повторяю это слово в голове, перекатываю его на языке, но оно не становится менее чужим. Как песчинка под кожей, как заноза, которая будет гнить внутри.

Как бы он звучал, если бы я сказала его вслух? Сломанным голосом? Или бесцветно, без эмоций?

Я не говорю.

Просто сижу.

И думаю.

Я не родила.

Я не смогла.

Годы анализов, процедур, надежд. Годы, когда я ловила каждую задержку, боялась смотреть на тест, боялась надеяться. Годы, когда каждая беременная пациентка резала меня по живому, когда мне приходилось улыбаться коллегам, которые спрашивали: «Ну когда уже?»

Глеб говорил, что ему всё равно.

Глеб говорил: «Ничего страшного, Лада. У нас и так хорошая жизнь.»

Он говорил это так честно, так уверенно…

А потом пришло это сообщение.

У него есть сын.

Где-то в этом городе есть его ребёнок.

А я…

Я сжимаю чашку так, что белеют костяшки.

Почему мне так больно? Я ведь даже не знаю ничего наверняка. Это просто сообщение. Случайность. Я не уверена.

Но внутри всё уже решено. Я знаю, что это правда.

***

Глеб спит. Спокойно, ровно, как будто у него нет тайн. Как будто его не раздирают угрызения совести, как будто его мир не рушится. Как будто не он держит нож, который только что загнал мне под рёбра.