Настаивая на полной достоверности сообщаемых фактов, сотрудники местной периодики часто упоминали в своих репортажах и о других городах, в которых слухи о лигах свободной любви ходили «уже давно». Слышал или не слышал киевский читатель о подобных обществах в Минске и Орле, наличие «прецедента» делало сообщение о существовании Лиги в Киеве уже более правдоподобным. В некоторых случаях этот прием позволял местным газетам создать захватывающий нарратив, в котором «свой» город являлся последним из целого ряда городов, захлестнутых эпидемией разврата. К примеру, в первой статье о лигах в «Полтавском голосе» 18 апреля 1908 г. сообщалось о том, что такие организации встречаются уже не только в Киеве, но, как теперь выяснилось, и в Вятке, Орле и даже Екатеринославе [370] . О существовании Лиги в самой Полтаве пока не упоминалось. Однако 26 апреля последовало короткое сообщение об образовании «полтавского отдела саратовской Лиги», сведения о котором были получены из «достаточно компетентного источника» [371] . Более подробное изложение в следующем выпуске газеты подтвердило самые худшие опасения: зараза лиг «не миновала, по-видимому, и нашей Полтавы». Информация, которой располагала газета, давала «достаточное основание в этом не сомневаться» [372] .

Чтобы достичь эффекта полной правдивости, репортеру необходимо было создать впечатление, что он оценивает всю деликатность темы и достаточно сдержанно с ней обращается. Выходило, что он кое-что знал о Лиге, но долго молчал именно потому, что профессиональная честь не позволяла ему распространять непроверенную информацию. Например, в первом сообщении о Лиге в Полтаве можно было прочесть, что автор располагает сведениями о составе Лиги, но говорить об этом считает «пока преждевременным» [373] . Подобную осторожность проявил сотрудник «Киевских вестей», который «просто отказывался верить» слухам о лигах свободной любви, пока его в редакции не посетила группа молодых людей, сумевших убедить его в противоположном [374] . Стоило только корреспонденту серьезно заняться расследованием дела, как скоро выяснилось, что Лига существует «уже полтора года», что о ней «знали давно и знали многие», что она «насчитывает до 80, а то и до 100 членов» и имеет в своем распоряжении «что-то около 5 квартир» [375] . Таким образом, читателю оставалось заключить, что добросовестный, не гнавшийся за сенсацией корреспондент сначала недооценил масштабность отвратительного явления, но, раз уж он пишет о нем сейчас, — информация должна быть верной.

Конечно, некоторая сдержанность представлялась целесообразной и в связи с цензурой, которая, в случае особенно громких разоблачений, могла добиться ареста газеты по 1001 статье «о порнографии». Необходимо было сохранить негодующий тон блюстителя нравов, которым движет сочувствие учащейся молодежи, якобы оставленной на произвол судьбы родителями и учебным начальством. Однако демонстративные заявления газет об искреннем желании помочь молодому поколению не всегда спасали от вмешательства цензуры. Когда «Минский курьер» напечатал фельетон под названием «Дом любви», якобы основанный на результатах расследования местной Лиги, вице-губернатор подал в суд, и газета не выходила несколько месяцев [376] . Подробное описание собраний лигистов, содержавшее и настойчивые намеки на групповой секс, удостоилось прокурорской немилости. Не исключено, что именно уголовное дело против «Минского курьера» и заставило редакцию «Окраины» прекратить публикацию фельетонов на подобную тему, в основе которых лежала «рукопись-исповедь» раскаявшейся лигистки [377] .

Другие попытки эксплуатировать слухи о лигах более открытым описанием оргий также были подавлены по цензурным соображениям. Был наложен арест на очерки Романа Доброго под заглавием «Тайные общества молодежи» (1908), несмотря на отрицательное отношение автора, по мнению комитета по делам печати, «как будто <имевшего> в виду предостеречь молодежь от зла» [378] . Из многочисленных пьес, так или иначе затрагивавших тему лиг свободной любви, только крайне малое число получило разрешение к представлению [379] . Характерно, что среди дозволенных мы находим комедию, один из главных персонажей которой — легкомысленный писатель, автор пьесы под названием «Лига свободной любви». Узнав о том, что такое общество действительно существует и что туда ходит его собственная дочь, писатель одумывается и сжигает рукопись своей пьесы [380] .

В отличие от педагогической периодики и толстых журналов, к которым мы обратимся позже, газеты только косвенно обсуждали вопрос о причинах предполагаемого упадка нравственности среди молодежи. Анализ положения обычно не выходил за пределы громких тирад о небрежности «либеральных» родителей и необходимости восстановления школьной дисциплины. Психическое состояние учащихся, о котором много писали в медицинской и педагогической литературе того времени, копеечная пресса обсуждала редко. Зато она дружно ополчалась против современной литературы, влияние которой она охотно связывала с возникновением лиг свободной любви. В типичном по тональности комментарии редактор «Окраины» объяснил их появление тем, что, «начитавшись Арцыбашевых, Каменских и других современных порнографов», молодежь сделала их произведения своей настольной книгой [381] .

Газета «Новое время», которая особенно смаковала слухи о минской Лиге, сообщила о похождениях некого Алексея, вообразившего себя героем арцыбашевского романа. Молодой человек не только сам вел крайне вольный образ жизни, но и развращал других, в результате чего в Минске составилась «компания санинцев» [382] . Характерно, что информацию об Алексее из Минска автор сообщения частично почерпнул из уже упомянутого фельетона «Дом любви», но сам добавил, что «Санин» в этой истории сыграл «решительную роль» (в фельетоне же роман вообще не упоминается). Представляя описанные в фельетоне события как вполне достоверные факты, автор предполагал прямую каузальную связь между нашумевшим романом и распутным поведением молодежи.

Идея о художественном произведении как о «настольной книге» или руководстве к жизни явно восходит к истории восприятия романа Чернышевского «Что делать?», о почти священном статусе которого имеются подробные свидетельства [383] . О восприятии арцыбашевского «Санина» таких свидетельств нет [384] , хотя понять, почему и за этим романом закрепилась репутация «библии для целого поколения», труда не составляет [385] . «Санин» не только был написан в традиции идейного романа с известным уклоном в дидактизм [386] , но и поступки героя, отказавшегося от старых традиций, напоминали современникам поведение радикалов-шестидесятников (хотя, по мнению марксистских критиков, сходство было только «мнимое» [387] ). Характерно, что в карикатурах читателей «Санина» (особенно женщин) встречаются те же стереотипы, с помощью которых изображались нигилистки в 1860–1870-х. В драме некоего Д. А. Функендорфа «Лига свободной любви» (1910), где фигурирует группа молодых поклонников Санина и Ведекинда, курсистка Варечка Дудкина характеризуется автором как «немолодая, некрасивая, с мужскими манерами, стриженая, в очках, с папиросой» [388] .

Было бы неверно утверждать, что в благоговении учащейся молодежи перед «порнографической» литературой типа «Санина» была убеждена только бульварная периодика. По снисходительному мнению известного критика П. Пильского, романом Арцыбашева зачитывалась вся провинция в надежде найти в нем жизненную программу [389] . Тем не менее настойчивый образ «Санина» как культовой книги, в которой лигисты нашли свою идеологию, нигде не проявился так явно, как в желтой прессе. Обыгрывая смутные представления своей публики о мистических сектах и декадентских поэтах, она описывала собрания лиг как таинственные сеансы, на которых в качестве «священной книги» читали современную литературу. Если, например, верить фельетонисту «Киевской мысли», то у лигистов было «одно евангелие: „Санин“» и «четыре евангелиста в лице Арцыбашева, Каменского, Потемкина и Кузмина». Идолопоклонство перед этими авторами даже дошло до того, что их текстами были украшены «все углы помещений, в которых совершались радения лигистов» [390] .