Барабанные перепонки норовили лопнуть – песни одна за другой гремели в машине на полной громкости. Я смутно слышала, как Элла хотела что-то рассказать, как пыталась перекричать музыку, вопли Йонаса и смех Тима.

Тошнота немного отступила, и я наклонилась вперед, чтобы разобрать слова Эллы сквозь громкую музыку. К счастью, я не пристегнулась, и никакой ремень не мешал мне дышать.

Сияя, моя лучшая подруга вложила мне в руки стакан. Понятия не имею, что там внутри.

Подняв стакан, я отсалютовала Элле – алкоголь выплеснулся на штаны, и мой смех стал еще громче, потому что на подобные неприятности мне было пугающе наплевать. Топик пропитался потом, волосы липли к шее, а сердце бешено колотилось.

Мы ушли с вечеринки одними из последних: сейчас раннее утро, может, около пяти часов, но на улице даже темнее, чем было вчера вечером, когда мы отправились к Рики.

Скоро наступит день, через несколько часов взойдет солнце. В понедельник мы обо всем поговорим: об Элле, зажигательно отплясывавшей прямо на столе. О Тиме, который не бросил Эллу и геройски поймал, когда та потеряла равновесие. Обо мне, не позволяющей самому горячему парню школы ничего лишнего, но тот все равно не сводит с меня глаз.

Повернувшись к Элле, я скользнула на мокром сиденье вперед и чуть не потеряла равновесие. Мы захихикали. Как не хочется домой! К надоедливой младшей сестре, к родителям, уверенным, что они знают все лучше всех. Обратно в до отвращения правильную жизнь.

– Проклятье! – вдруг громко выругался Тим, но эти слова дошли до меня с задержкой.

Машину вдруг сильно тряхнуло, и я услышала скрежет и треск. Стакан выпал из рук, меня дернуло вперед.

И время словно замедлилось, но лишь на мгновение.

Толчок.

Второй удар сотряс машину и нас, в ней сидевших. Он сильнее, резче, быстрее. Громче. Он реальнее.

Внутри у меня все перевернулось. Удар сбросил меня с заднего сиденья, швырнул к пассажирскому месту рядом с водителем, и я пролетела мимо него. Плечо пронзило болью, мир вокруг расплылся, исчез в непроглядном тумане.

Непроизвольно закрыв глаза, я лихорадочно шарила руками в воздухе, искала хоть что-нибудь плотное. Опору, за которую можно ухватиться. Но тут я совсем потеряла ориентацию в пространстве.

Все смешалось, превращаясь в хаос – шум, запах, ощущения, мысли.

Крики, осколки, тьма, блики света, музыка, которая все играла.

Боль.

Удар.

Все затянуло чернотой.

Страшный холод. Тьма… непроглядная тьма.

Незнакомая комната. Я озиралась по сторонам, отчаянно пытаясь найти выход. Кричала, стучала по матовым плиткам. Они выстраивались черными рядами одна за другой, превращаясь в море. Рыдая, я умоляла Пустоту о помощи, но в ответ слышала лишь насмешливое эхо. Я рухнула на пол. На мне белая ночнушка – впервые ее вижу. Это не моя. Ослепительно белая, без единого пятнышка, она похожа на свет, на язычок пламени в темноте.

На свечу, горевшую в ночи.

Я уткнулась лицом в колени. Голые ступни окоченели. Я цеплялась за ночнушку, будто она единственная моя опора.

Придумать бы какой-нибудь способ сбежать из этого холодного места или хотя бы забыть о нем… И тут в моем пустом сознании появились образы. Я услышала чью-то речь. Веки налились тяжестью, а когда я закрыла глаза, то мысли стали яснее, голоса громче.

Я почувствовала под собой песок. Рядом лежало большое цветастое полотенце, которое в лучах солнца казалось особенно ярким. Холод исчез, уступив место палящему влажному зною. Так жарко. И я больше не одна. Напротив сидел щуплый голубоглазый мальчик со светло-русыми волосами. Рядом с ним была красивая гитара.

Мальчику лет девять или десять. Он смотрел на меня так доверчиво. С моих губ сорвались слова, громкие, четкие, решительные и немного детские:

– Ты должен пообещать мне. И врать нельзя, Сэм.

Я пропустила песок сквозь пальцы. Мальчик, скрестив руки на груди, нахмурился:

– Отвечу иначе, и ты очень расстроишься. Я не хочу тебя расстраивать.

– Неужели ты в это не веришь? – изумленно спросила я.

– Не знаю, – покаянно признался он. – Но не хочу, чтобы ты плакала. Хочу, чтобы ты была счастлива.

Я что-то ответила, но сама себя не услышала из-за заигравшей мелодии. Она возвышалась над всеми прочими звуками, словно Бог.

Я резко распахнула глаза. Образы померкли, однако я все еще улавливала ту мелодию. И на душе потеплело. В каком-то смысле мелодия – часть меня. То, что я не могла ухватить, то, что не помнила, но знала, что оно есть.