Я смотрю на него, чуть усмехаясь:

— Ты ведь у нас любишь грызть? Пора.

— Тяф, — коротко отвечает Ломтик и исчезает, плавно растекаясь по тени, как капля чернил в воде.

Семибоярщина сделала свой выбор.

Теперь пусть пеняет на себя.

Поместье Годуновых, Москва

Поздней ночью боярин Годунов сидел в своей любимой машине — в гараже под старой московской усадьбой. Это была его «Волга» первого выпуска: раритет, коллекционный экземпляр, облитый свежим лаком и благоговейной любовью. После последнего ремонта она блестела, как с иголочки. Даже покрышки — с оттесненной сбоку на резине гербом рода Годуновых. Настоящая ручная работа. Ездить на такой резине, конечно, никто не собирался — она не для езды.

— Ласточка моя… — шепчет Федот Геннадьевич, поглаживая руль.

Потом обходит машину по кругу, останавливается, осматривает — прищёлкивает языком с одобрением.

— Всегда прихожу сюда, когда всё летит к чертям… — говорит он вполголоса. — Вот и сейчас. Опять этот Филинов… Связался я с авантюрой. Долбаная Семибоярщина… Не примкни — бояре бы грохнули. А примкнул — всё равно ничего хорошего не будет. Покой мне только снится…

Он ещё немного постоял, помолчал, вдыхая густой, маслянисто-химический запах свежей покраски.

Затем нехотя развернулся и медленно пошёл домой спать.

Боярин просыпается через пару часов. Что-то сразу не так — тело затекло, а подушка… какая-то подозрительно жёсткая. Он морщится, приподнимает голову — и в ту же секунду остатки сна сгорают без следа. Под его щекой — обугленная покрышка. Чёрная, деформированная, с едким запахом гари. На расплавленной резине зияет герб его рода.

— МОЯ ЛАСТОЧКА-А-А! — вырывается из груди вопль, срываясь в истеричный визг.

Он вскакивает, дёргается, как подстреленный зверь, потерявший опору в мире. Рядом, между спиц, небрежно воткнут клочок бумаги. На нём размашисто выведено: «Последнее предупреждение».

Пальцы Годунова дрожат, бумага едва не выскальзывает. Он поднимает взгляд — и замирает. На скошенном крае шины, прямо у герба, чётко отпечатались мелкие зубы. Будто кто-то вгрызался в символ его гордости откровенным наслаждением.

Федот Геннадьевич выбегает из дома, спотыкаясь, захлёбываясь воздухом, в одном носке и домашнем халате. Сердце колотится, как молот по латуни. Во дворе уже орёт один из гвардейцев:

— Не входите туда, милорд! Не входите! Там пожар, там…

Но он не слышит. Врывается в гараж, сквозь удушливую гарь и стену жара. И там — в центре бетонного ада — горит она. Его «Волга». Его сокровище. Пылает ярко, с хрустом металла и звоном лопающихся стёкол.

Годунов оседает на колени. Не в силе кричать. В глазах пепел и отчаяние. В животе — пустота, в которой раньше был смысл жизни. А в это же утро, в других частях столицы, у других бояр Семибоярщины — ровно такие же послания.

Идем по лагерю некромантов, держу курс к восточному сектору, где разместили глушилку.

Вокруг — дым костров, уставшие солдаты, прибывшие маршем с разных концов острова и тянущие свои ноги к теплу.

Совсем не вовремя, в сознании раздаётся голос Гришки.

К голосу казаха в свей голове я не привык и ощущение, как выстрел из подствольника — внезапно, гулко.

— Слушай, Даня, прикинь, Семибоярщина отступила. Войска ушли от границы твоего графства. Не знаю, что ты там с боярами сделал, но они сдулись как проколотый дирижабль. А небольшая группировка Паскевича, что полезла — мы их всей нашей группировкой жуза вместе с твоими гвардейцами почесали.

Я закатываю глаза, не сбавляя шаг:

— Гриша, ты серьёзно? Отдай уже кольцо Студню. Он хотя бы умеет передавать информацию без стендапа. Ты же не мой гвардеец, чтобы отчитываться. Поиграл и хватит!

Казах фыркает:

— Да какая уже разница? Всё равно я тебе всё рассказал.

— Гриша-а-а…

— Ну ладно, ладно… Сейчас. Сейчас будет твой любимчик Студень. Я думал, что ты по лучшему другу соскучился, а ты вот так значит, — бросается он мнимой обидой напоследок.

Связь на секунду щёлкает — и вот уже в голове звучит неторопливый бравый голос Студня:

— Подтверждаю, шеф, слова Его Благородия Григория. Семибоярщина сама отступила. Паскевичи понесли потери. Границы под контролем.

Еще бы не под контролем — Ломтик опять заслужил утку.

Вообще щенок не любитель убийств, а вот такие задания как погрызть покрышки Годунову, заодно подорвав и тачку, или любимый портрет Трубецкого — это запросто.

Также он не пожалел и аномального попугая Мстиславского, но тот все равно был чучелом — попугай, не Мстиславский, хотя и это спорно — так что ничего страшного, думаю.

Мы подходим к глушилке. Стоит она, как памятник инженерной самоуверенности — массивный каменный столб на колесной платформе, два с половиной метра высотой, весь в вязи резьбы и вставках полупрозрачных кристаллов, которые пульсируют слабо, будто пытаются напомнить, что всё ещё важны.