— От кого это зависит?

— От Комитета по труду и зарплате при Совете Министров СССР.

Взрывнику двадцать четыре года, он тощ, длинен, жилист. Образование низшее. Месячный заработок четыреста рублей новыми деньгами.

Он идет по штольне на Озерном участке. На левом плече висит рюкзак. В рюкзаке двадцать пять килограммов детонита. На шее шестнадцать огнепроводных шнуров с наращенными уже на них детонаторами. В руках палка — забойник. В зубах папироса. Кепка на затылке. Длинные ноги цепляются за шпалы. Лампочка вырубает из кромешного мрака тупой конус дымчатого света. В конце штольни Тарасов и главный инженер Зуев.

— Прошу провожающих покинуть вагон, — флегматично объявляет взрывник, скидывая с плеча мешок. Никто не должен оставаться с ним в забое. И начальники уходят. Тишина смыкается вокруг Еремеева. И мрак. Над ним около километра спрессованных собственной тяжестью пород. У взрывника болит зуб. Он слушает, как затихают голоса начальников. Зуев рассказывает о том, как трудно было освоить новый способ крепления кровли при помощи штанг. Двухметровую штангу загоняют в породу, на конце штанги — клин, клин распирает породу, и она держится над штольней, как железобетонный свод. И не надо никакого крепежного леса, и быстрее, и дешевле. Главный инженер Удокана очень молод и все время счастлив, хотя без взбучки от начальства не проходит и месяца. Он счастлив потому, что беспредельно любит свою работу. Только истинная любовь к своей профессии дает людям постоянную силу для преодоления здешних трудностей. И эту силу чувствуют в главном инженере и рабочие, и средний командный состав, и все начальники.

«Мощный парень. Образованный», — думает о Зуеве взрывник. Где-то ему завидно. Он вспоминает, что приятель Мишка посоветовал засыпать в зуб детониту. Мишка клялся, что это самый лучший наркотик. Взрывник чешет в затылке.

«Самое дурное, однако, — думает он, — это аммонал. Потому что от него руки желтеют. И фиг их потом отмоешь. Детонит, конечно, лучше... Насыпать или не насыпать его в зуб?»

Взрывник удрал из дому на шахту еще в семнадцать лет. По глупости: ребятам надоело учиться и они подбили его тоже бросить школу. А как теперь учиться, если каждый месяц в кармане четыре тысячи старыми деньгами?

Он осторожно берет щепотку детонита и сыплет ее в больной зуб. Сперва ничего, а потом кажется, будто вся взрывчатка мира разом ахнула у него между челюстей.

Взрывник ругается долго и сладко. Потом — раз! — берет первый патрон и зло раскручивает его между ладоней. Два — снимает с шеи огнепроводный шнур и засовывает детонатор в патрон, прихватывает бечевкой. Три — патрон засовывается в черную, круглую глотку шпура. Четыре — палка-забойник проталкивает патрон до упора. Все это повторяется пятнадцать раз. А потом, как досылка снаряда в орудие, — еще по пять патронов в каждую глотку шпура. Тишина давит на уши. Только слабый шорох картона по стенкам шпура.

— Ну, однако, повоюем... — бормочет взрывник, надрезая последний шнур для затравки на пятнадцать одинаковой длины отрезков, от спички поджигает крайний отрезок, любуется на то, как красиво горит. Потом один за другим поджигает свисающие шнуры. Патроны должны взрываться не одновременно, а в строгой последовательности. Взрывник подпаливает последний шнур, когда первый уже сгорел до половины. Все вокруг в синем невкусном дыме. Горящие шнуры корчатся, сжимаются, жрут секунды. На какой-то миг Еремеев ощущает холодок в груди. Тянет уйти возможно скорее. Но он, приближая лампу, еще раз проверяет, как горят все пятнадцать шнуров. Потом задерживается еще на миг, шевелит сапогом пустые пакеты — не завалился ли здесь где-нибудь неиспользованный патрон? Подбирает опустевший рюкзак и неторопливо шагает по штольне, повернувшись к детониту узкой, насмешливой спиной.

У первой буровой камеры он резко сворачивает за угол и закуривает, весь превратившись в слух. Упруго и мощно вздрагивает воздух: Каждый новый взрыв все слабее и слабее — обваливающаяся порода скрадывает звук.

Недочетов нет.

Все. Работа окончена. Таких взрывов надо сделать за сутки всего шесть. Следующие сутки свободен. Куда девать время? Куда девать деньги? Гудят вентиляторы, пульсируют трубы.

Взрывник шагает к выходу из штольни и вдруг замечает, что зуб больше не болит. Мишка оказался прав. Мишка учится в Московском политехническом институте заочно какой-то химии и все время переживает, что с кафедры марксизма ему выслали только номера тем, а не методические разработки.

Нарастает ослепительный дневной и солнечный свет. Ласковый, теплый ветер скользит навстречу. Остается позади вход в штольню. Как прекрасны небо и зелень лиственниц на склонах гор, и нагретый солнцем камень. И как хорошо, что мешок уже пуст, а двадцать пять килограммов детонита уже сработали свою работу.

«Однако семилетку надо закончить во что бы то ни стало», — думает взрывник. И ему кажется, что сегодня он решил это твердо, бесповоротно.

А через несколько лет на Удокане будет город, рудники. Добытая из самых глубин нашей страны медь войдет в сплавы, полетит, быть может, на другие планеты, понесет с собой запахи Земли — запах кедрового стланика, пота, уцененного «Казбека», соляра, соленой камбалы, взрывчатки, горной утренней свежести. Так пахнет 55-я параллель сегодня на 121-м градусе долготы.

1961

ОСТРОВОК

Было смешно смотреть, как они бегут по скользкому льду вокруг острова, задрав головы вверх, лая с надсадом, хрипло, яростно и в то же время весело, с любопытством. Их было шесть собак и два белых медвежонка. И каждый раз, когда прилетал ледовый разведчик и делал низко над островом круг, чтобы сбросить нам ледовый вымпел, они неслись за его крестовой тенью, задрав головы, взрываясь лаем. Во льду были трещины и полыньи. Но свора неслась, ничего не видя, не чуя впереди. Они начинали тормозить уже в самой близости от полыньи, приседая на задние лапы, тщетно пытаясь удержать свои разогнавшиеся тела на скользком льду, слетали в темную, жирную от мороза воду, и выныривали, злые, раздосадованные; вылезали обратно на лед, дымясь, оскальзываясь; делая в то же время вид, что, мол, ничего особенного не произошло, что они специально нырнули в воду, что им нравится купаться. А самолет в это время делал новый круг над островом и, завороженные недосягаемостью самолета, его скоростью, они опять забывали обо всем и неслись за крестовой тенью, лая надсадно и весело. И все повторялось — свора купалась в полынье и вылезала, сконфуженная и мокрая.