– Госпожа, – прошептала она, опуская глаза, – к вам прибыли ваши родители. Они ожидают в голубой гостиной.

Я вздрогнула, будто очнувшись ото сна. В голове мелькнула мысль – неделю назад мы расстались в самых лучших отношениях, и матушка клятвенно заверяла, что едет к моей старшей сестре в дальние владения. Три дня пути в одну сторону, не меньше. Что за чертовщина?

С сожалением я провела ладонью по бархатистой обложке трактата, оставляя книгу раскрытой на странице с рецептом лунного удобрения. Мягко хлопнув крышкой, я поднялась с кресла, ощущая, как затекшие ноги пронзают иголки. Солнечные лучи уже сменились вечерними сумерками, а я и не заметила, как пролетел день.

Поправив складки платья и встряхнув головой, чтобы окончательно вернуться в реальность, я направилась к выходу. Мои шаги эхом отдавались в тишине библиотеки, а за спиной оставались горы бесценных знаний, которые придется отложить до лучших времен.

Отношения Арисы с родителями напоминали хрупкое перемирие между враждующими сторонами. Леди Марта, ее мать, всегда появлялась в платьях с костяными пластинами в корсете, так туго зашнурованных, что казалось – она дышит только наполовину. Ее высокие воротники, унизанные жемчужинами размером с горошину, подпирали подбородок, придавая виду неестественную строгость. На пальцах – фамильные перстни с геральдическими символами, которые звенели при каждом движении. Веер из страусиных перьев в ее руках хлопал, как крылья пойманной птицы.

Лорд Элрик, отец Арисы, напоминал старую гравюру – его выцветший камзол когда-то блистал золотым шитьем, а теперь лишь тускло поблескивал на сгибах. Седая борода, подстриженная клинышком, скрывала шрам, тянущийся от левой скулы до подбородка – напоминание о дуэли молодости. Его львиноголовая трость с выщербленными зубами зверя отбивала нервную дробь по паркету.

Их карета – массивная, с потускневшей позолотой – всегда вкатывалась во двор с грохотом, будто возвещая начало осады. Три серебряных волка на дверцах скалились в алом поле. Кучер в потертой ливрее гнал лошадей так, что пена летела с их морд.

Марта врывалась в холл, словно ураган, размахивая пачкой писем с печатями "несчастных родственников". Ее голос, резкий и высокий, резал воздух:

– Дочь! Ты даже не представляешь, что творят эти негодяи с нашим именем!

Они требовали от Арисы того, чего сами никогда не придерживались – слепого послушания, смирения и покорности. Каждый визит превращался в битву – первые две встречи после моего "пробуждения" в этом мире заканчивались хлопаньем дверей и разбитой посудой, третья прошла относительно мирно. Четвертая, судя по учащенному стуку трости лорда Элрика в прихожей, обещала быть не лучше первых двух. Ни одна из сторон не собиралась отступать.

Я так и не смогла понять истинных причин этих навязчивых визитов. Родительский замок, если верить дневникам Арисы, представлял собой вполне комфортабельное жилище – массивное строение с четырьмя угловыми башнями, чьи узкие бойницы напоминали прищуренные глаза. Стены столовой украшали ряды портретов угрюмых предков в дубовых рамах, а в подвалах ржавели замки на дверях, за которыми десятилетиями пылились сервизы из фамильного серебра. Несмотря на это, родители постоянно требовали денег, словно Ариса была их личной казной.

Плюс многочисленные отпрыски: племянники, кузины и другая родня, к которой матушка постоянно ездила. Что ж им понадобилось от Арисы? По первым встречам у меня создалось впечатление, что властная мать хочет постоянно контролировать своих детей, включая тех, кто уже обзавёлся семьями. А то вдруг (не дай боги!) дети вспомнят, что им уже не по три года и они могут самостоятельно принимать те или иные решения.

При этом мать дважды в приказном тоне требовала от Арисы (ну а теперь и от меня) денег на содержание другой родни: на свадьбу племянника, на лечение тётушки-ипохондрички, на новый гербовый плащ для кузена-картёжника. Всё – в бархатных словах, приправленных укорами: «Ты же единственная, у кого есть такое большое состояние», «Предки содрогнулись бы от твоей жадности». Да и вообще, все эти чужие мне люди, они же дяди/тети/племянники/кузины. Их просто обязательно нужно одеть/обуть/накормить/обогреть. И все – исключительно по доброте душевной. Я не могла сдержать усмешки при этих словах; мне казалось абсурдным требовать помощи от тех, кто сам мог бы позаботиться о себе.

В ответ я предлагала нуждавшимся поработать на меня – пусть даже побыть приживалками или помочь с хозяйством. Это предложение вызывало у них оскорблённую невинность: «Как ты можешь так говорить? Мы же семья!» Но я была непреклонна; нет – так нет! Я отказывалась помогать просто так без какой-либо отдачи.

Родители обижались. Я игнорировала их обиды. Так и жили.

Вот и теперь, выйдя из книгохранилища и направляясь на первый этаж, в холл, я не ждала от встречи с дражайшими родителями ничего хорошего.

Родители расположились в парадной гостиной, как настоящие владетельные особы. Они восседали в массивных креслах из черненого дуба с гобеленовой обивкой темно-голубого цвета, чьи высокие спинки были украшены резными гербами нашего рода. Их позы – неестественно прямые, с подчеркнутой важностью – выдавали привычку к церемониям. Между креслами стоял столик из полированного красного дерева с инкрустацией в виде виноградных лоз, на котором служанки уже успели подать серебряный чайный сервиз с фамильными монограммами. Мать методично крошила миндальное печенье своими короткими пальцами, украшенными перстнями с сапфирами.