– Интересно, кому пришло в голову строить железнодорожную станцию там, где вокруг вообще никто не живёт? Какой в этом смысл?

От безысходности я начала разговаривать сама с собой. Как говорится, с умным человеком и поговорить приятно. Правда, учитывая нынешнюю ситуацию, назвать меня умной можно было только с большой натяжкой.

– Правильно говорил папа: дураков не сеют, не жнут, они сами родятся, – противореча сама себе, заявила я через какое-то время. – Вот ты, Маргоша, дура и есть, как ни крути.

Имя своё я не то чтобы не любила, но отечественный кинематограф неожиданно подложил мне большую такую, хорошо откормленную свинью. Папу моего зовут Павлом Сергеевичем, следовательно, я – Маргарита Павловна. И практически все, кто смотрел чудесный фильм «Покровские ворота», считали своим долгом в разговорах со мной обязательно восклицать, цитируя Савву Игнатьевича: «Натюрлих, Маргарита Павловна!» или «Аллес гемахт, Маргарита Павловна!» Более начитанные интересовались, где же я потеряла своего Мастера. В общем, я часто жалела, что родители не назвали меня как-нибудь попроще, Олей или Машей. А с другой стороны, не обозвали какой-нибудь Эсмеральдой или Олимпиадой – и спасибо им за это большое. Нет, так-то я к редким именам отношусь достаточно спокойно, особенно если они свои, родные, славянские. Но все эти Клеопатры, Селены, Анны-Луизы… Не понимаю! Так что, если честно, мне ещё грех жаловаться: Маргарита – достаточно безобидный вариант на фоне всеобщего лёгкого сумасшествия.

Размышляя таким образом, я мужественно шагала – назовём это так – по пыльной дороге, решив про себя, что буду останавливаться каждые пятьсот шагов. Счёт вслух не давал паникёрским мыслям захватить сознание. Когда проговариваешь цифры и стараешься не сбиться, становится некогда думать о том, что дорога никогда не закончится, а я рано или поздно просто шмякнусь в пыль и буду сидеть там, пока не состарюсь или не дождусь попутного транспорта. Если бы тут вообще никто никогда не ездил, то дорога давно заросла бы травой, верно? Значит, надежда всё ещё остаётся.

– Четыреста девяносто девять… Пятьсот!

Я буквально уронила сумку на очень кстати подвернувшийся пятачок высохшей травы и шлёпнулась на обочину, уже не думая о том, что она вся в пылище. На покосившемся километровом столбике, который оказался как раз напротив меня, можно было с определённым трудом различить цифру «295». Очень хотелось верить, что это не расстояние до ближайшего населённого пункта, ибо столько я ни за что не пройду, даже пытаться не буду. Лучше уж вернусь на станцию и тупо дождусь завтрашней электрички, авось за неполные сутки со мной ничего не случится. Поспать можно и на шаткой скамейке, ежели что.

Наверное, если бы я не отдала ключи от квартиры, я бы так и сделала. Но возвращаться в Москву и начинать заново искать жильё и работу, имея в кармане неполные тридцать тысяч? Смеяться можно начинать после любого слова…

Посидев немного, я с громким кряхтением поднялась на ноги, чувствуя, как они сразу же начали болеть, взяла сумку и…

– Раз… два… три… четыре… пять…

На цифре триста сорок восемь я увидела впереди торчащий из кустов, таких же пыльных и невзрачных, как и всё остальное вокруг, указатель. Прочесть издали то, что на нём было написано, я не смогла, но разглядела, что это одно достаточно короткое слово. Молясь всем святым, какие только существуют, я ускорила шаг и вскоре радостно пискнула: на когда-то синем фоне было написано «Завод 4» и нарисована стрелка, показывающая куда-то вправо.

Господи, неужели это значит, что через четыре километра я доберусь до цивилизации? Ведь не может же стрелка указывать на отсутствующий населённый пункт. Даже если там проживает всего одна какая-нибудь бабушка-старушка, я всё равно смогу узнать у неё хоть что-то. В частности, как от этого таинственного Завода добраться до дедовой деревни.

Вдохновлённая радужными перспективами, я решительно зашагала вперёд, и даже сумка уже не казалась такой неподъёмной, как десять минут назад.

Метров через пятьдесят после указателя я увидела неширокую, но вполне наезженную грунтовку, уходящую куда-то в лесную чащу. Наконец-то я сверну с этой до чёртиков надоевшей дороги!

Бросив прощальный взгляд на равнодушно-серые кусты и пожухлую траву, я перебралась через неглубокую канаву, заросшую бурьяном, и оказалась в блаженной тени. Где-то высоко надо мной шумели верхушки деревьев, в листьях бодро пересвистывались невидимые птицы, а трава, не запорошённая дорожной пылью, радовала насыщенным зелёным цветом. Правда, тут же оживились комары, которые, надо думать, оголодали до полной невозможности, но я была согласна даже на них. Главное – мне в лицо не светило солнце, а в нос не лезла поднимаемая горячим ветром пыль.

Даже сумка, к которой я за прошедшее время прониклась самой искренней, незамутнённой ненавистью, стала казаться не такой увесистой и неудобной.

Я шла, наслаждаясь тенью, сквозь которую, конечно, проникало солнце, но оно было совсем не жгучим, а ласковым, нежным. Вот правильно говорят: всё познаётся в сравнении. Сейчас я тоже шагаю по дороге в неизвестность, но насколько этот путь даётся мне легче предыдущего! Не пугают ни четыре километра, ни сумка, ни то, что воды в бутылке осталось всего на несколько глотков. Наверняка в этом симпатичном лесу найдётся подходящий ручеёк, в котором я смогу умыться и набрать воды.