Неподалеку от этого города, в Дикдиккахе, археологи нашли четыре глиняных конуса с надписями правителя Ур-Намму (конец III тысячелетия до н. э.). В надписях упоминается о каком-то месте регистрации. где правитель задерживал для досмотра корабли, идущие из страны Маган, и которое находилось на берегу моря, то есть Персидского залива.

Но в 1952 году эта общепринятая точка зрения была опровергнута двумя английскими геологами — Лизом и Фэлконом, которые после длительных изысканий смогли доказать, что береговая линия залива (в том числе и в северной его части) существенно не менялась начиная с III тысячелетия до н. э.

Однако это утверждение подвергается в последнее время все более острой критике как со стороны представителей естественных наук, так и со стороны археологов. При этом приводятся весомые доводы и экологического, и исторического порядка. Персидский залив — это большой, но сравнительно мелководный бассейн. Поэтому его северная береговая линия особенно чувствительна ко всем колебаниям уровня Мирового океана, вызванным климатическими изменениями. В заливе нет глубин свыше 100 метров. А еще 15 тысяч лет назад предшественники современных рек Тигра и Евфрата впадали прямо в Оманский залив, то есть на 800 километров юго-восточнее современного Шатт-эль-Араба (совместная дельта Тигра и Евфрата). Персидского же залива не было тогда вообще. Действительно, границы залива в разные эпохи, особенно в эпохи, значительно удаленные от нас, установить сейчас нелегко. Поэтому категоричность выводов Лиза и Фэлкона о неизменности этих границ с глубокой древности нельзя признать обоснованной. В настоящее время накапливается все больше данных о том, что в конце плейстоцена имело место заметное расширение пределов залива в северном направлении. С другой стороны, если судить по работам геологов Ларсена и Эванса, то можно предположить, что северная граница Персидского залива в течение последних пяти тысяч лет отступала к югу до тех пор, пока она не достигла своих современных пределов.

Сейчас в научной литературе о Месопотамии преобладает компромиссная точка зрения, предложенная историком Т. Якобсеном. Он основывался на одной невзрачной на первый взгляд археологической находке: в шумерском городе Эреду при раскопках храма бога Энки было обнаружено древнее ритуальное приношение в виде груды костей морского окуня, вернее, той его разновидности, которая может жить только в слегка солоноватой воде речной дельты, подверженной регулярному воздействию морских приливов. Не исключено, что обширная и неглубокая выемка, в которой стоит Эреду, была в древности частью целой системы озер, соединенных, в свою очередь, глубокими протоками с устьем Евфрата и Персидским заливом. Точно так же Ур находился на древнем русле Евфрата и болот. Он был, как и Эреду, речным, а не морским портом, хотя и связанным непосредственно с водами залива.

«В настоящее время, — подчеркивает С. Ллойд, — Двуречье… выглядит совсем иначе. Берег моря отступил далеко на юг. Евфрат и Тигр не текут, как в древности, параллельно, а от широты Багдада к югу расходятся в стороны и затем снова сближаются так, что Верхняя и Нижняя Месопотамия образуют как бы «восьмерку», и далее сливаются в одну реку Шатт-эль-Араб, которая и впадает в Персидский залив… Земли между Тигром и Евфратом превратились в мертвую пустыню — отчасти из-за постепенного разрушения оросительной системы за время длительного чужеземного владычества, отчасти из-за засоления почвы вследствие нерационального орошения начиная уже с древних времен».

Таков был тот общий экологический фон, на котором разыгралась историческая драма, связанная с рождением первой городской цивилизации нашей планеты.

Глава 6

УР — ПОТЕРЯННЫЙ ГОРОД ШУМЕРОВ

И все ушло…

Там, где вчера вздымалась к небу

Столица гордых королей,

Сегодня первозданный хаос

Из мертвой глины и камней

Застыл в бездонной тишине. Мору Иосуфу Гива, Нигерия

ЖИВАЯ ЛЕТОПИСЬ ЗЕМЛИ

В мае 1980 года, после окончания последнего полевого сезона в Ярым-тепе, когда мы перед отъездом на родину отдыхали на гостеприимной базе ниневийской археологической экспедиции в Мосуле, к нам неожиданно явились гости: Тарих Мадлун — глава постоянно действующей иракской экспедиции в Ашшуре и несколько его молодых коллег. Небольшого роста, смуглый и энергичный Тарих был знаком со многими из нас давно, еще с первых лет нашего пребывания в солнечной Месопотамии. Он постоянно возглавлял крупные археологические проекты Директората древностей Иракской Республики и по праву считался одним из наиболее опытных и квалифицированных археологов страны. Тарих приехал в Мосул за 140 километров только для того, чтобы лично пригласить нас осмотреть древний Ашшур и ведущиеся там раскопки. Предложение было соблазнительным. И, несмотря на усталость и чемоданное настроение перед отъездом в Багдад, мы решили совместить приятное с полезным и со всем своим имуществом и машинами двинуться в Ашшур, провести там день и уже оттуда выехать в иракскую столицу. Древнейший центр Ассирийской державы (город упоминается в клинописных текстах с XIV века до н. э.) — Ашшур живописно раскинулся на крутом правом берегу Тигра. В этом месте широкая и многоводная река делает крутой поворот и, обогнув низкий намывной остров посередине, с грозным ревом устремляется дальше на юг, к Персидскому заливу. Гостеприимные хозяева показали нам прежде всего свою капитальную, похожую на крепость экспедиционную базу — массивный каменный двухэтажный дом на самом берегу с великолепной открытой террасой. Оказалось, что этот дом построил еще в конце XIX века Вальтер Андре, возглавлявший здесь многолетние исследования немецких археологов. В годы Первой мировой войны здание было разрушено, и лишь в 70-х годах его восстановили и успешно использовали для своих нужд наши иракские коллеги. Достопримечательностей в древнем Ашшуре хватало с избытком. Наши глаза лихорадочно перебегали от одного заслуживающего внимания объекта к другому. Вот раскопанный и прекрасно отреставрированный дворец конца I тысячелетия до н. э. (парфянский период). Вот дом жреца ассирийского времени со школой для будущих священнослужителей, молельней и местом для жертвоприношений, где сохранился даже сток для крови принесенных в жертву животных. Но самое сильное впечатление от встречи с прошлым ждало нас впереди.

На одном из центральных участков городища, близ самого берега Тигра, весенние потоки на протяжении многих лет образовали в культурном слое глубокую промоину, нисходящую прямо к речной воде. Высота берега достигает здесь не менее 12–15 метров. И почти вся его земляная толща состоит из следов человеческого обитания самых разных эпох — от энеолита (Халаф или ранний Убейд — V тысячелетие до н. э.) до мусульманского средневековья. Естественно, археологи не преминули использовать эту игру природных сил для своих собственных нужд. Промоину углубили до самого дна, до речного песка, тщательно зачистили обе ее длинные стенки, отстоящие друг от друга по прямой на 25–30 метров, и получился идеальный гигантских размеров археологический разрез. Говорят, что эту нелегкую работу начал еще Вальтер Андре, а продолжили ее, уже в наши дни, сотрудники иракской экспедиции.

Мы осторожно подошли к самому краю искусственного каньона. Далеко внизу, в тени берегового откоса, глухо шумели коричневые воды Тигра, я посмотрел на стену каньона внимательнее и ахнул: передо мной лежала живая летопись страны. Начиная почти от самой поверхности, по вертикальным срезам земли шли и шли вниз бесконечные слои с осязаемыми следами эпох и культур, прошумевших здесь на протяжении тысячелетий. Из желтовато-серого лёсса повсюду торчали куски громадных глиняных хумов — сосудов для хранения масла, зерна и пива, печи для обжига керамики, остатки стен каменных и глинобитных зданий, человеческие кости и даже целые захоронения в глиняных гробах. Более впечатляющего зрелища я никогда больше не видел: вся бесконечно долгая история Месопотамии предстала вдруг перед нами. Парфяне, персы, вавилоняне, ассирийцы, шумеры и их безымянные предшественники раннеземледельческой поры — все они побывали в Ашшуре и оставили после себя вполне реальные следы. Жили и умирали целые народы, расцветали и гибли города, одна цивилизация сменяла другую, и каждый раз на месте города мертвых вырастал город живых. Стоя на краю этого мрачного провала, как никогда ясно осознаешь и быстротечность времени, и чудовищную тяжесть веков, формировавших традиции нашей современной культуры.