— Ну и места, — бормотал он, весело продвигаясь вперед и покуривая набитую махоркой трубку. — В жизнь не видал таких местов.

Шел дядя Иван три дня и думал так: «Дойду до места, а там и искать буду».

«Место» это представлялось дяде Ивану как нечто определенное, ну, вроде, скажем, своей пашни либо огорода, обнесенного жердями. Во всяком случае, дядя Иван был твердо уверен, что «место» должно иметь свои отличительные черты, по которым он его сразу узнает.

Но на шестой день зашел дядя Иван в такую глушь, что и поворотиться некуда. Сел он тогда на камень и подумал, не сбился ли он уже с дороги и не осталось ли «место» в стороне: либо влево, либо вправо. И после некоторого раздумья повернул дядя Иван вправо.

Шел он опять до тех пор, пока не уперся в старую седую гору, а из той горы ручьи бегут прямо из-под земли; речонка рядом пробегает светлая, быстрая, цветов сколько хочешь, и птицы поют очень приятно.

Скинул дядя Иван сумку, взял топор и срубил себе крепкий шалаш. Потом соснул немного и пошел бродить по берегу речонки. Присматривался старательно к речному песку, собирал его на лопатку и подносил к хитро прищуренным глазам. Но, однако, не было в тот день удачи дяде Ивану, и ничего он для первого раза не нашел.

И вот однажды, копаясь возле речки, поглядел дядя Иван на куст, разросшийся рядом, и увидел, что торчит из земли железка какая-то. Потянул он ее и вытянул из-под прелых листьев остов ржавой, никуда не годной винтовки.

Чудно что-то показалось дяде Ивану. В эдаком месте, куда, можно сказать, ни один человек ни ногой за всю жизнь, должно быть, и вдруг ржавая солдатская винтовка. Стал он копать еще и нашел старую шапку необыкновенного фасона, которую нельзя из-за ветхости целиком вытащить.

Еще больше удивился дядя Иван и стал думать, припоминать. Какой такой народ — либо мордва, либо киргизы — шапки такие носят? И вспомнил, что ни у мордвы, ни у киргизов не видел он шапки-буденовки, а видел он их десять лет тому назад, когда были тяжелые годы и когда здорово красные дрались с белыми.

Стал еще искать что-либо дядя Иван, но так-таки больше ничего не нашел.

В течение двух дней Реммер и Баратов охотились, отдыхали или лазили по горам.

Горы были странные, изломанные, особенно одна. Она была источена ветрами, покрыта низкими корявыми деревьями, и несколько глубоких трещин врезывались в ее грудь.

Однажды Баратов, рыская с ружьем по гуще, оступился и едва успел ухватиться за корень соседнего дерева. Он вытянул ногу из какой-то ямы, посмотрел вниз и содрогнулся: под ногами был темный глубокий колодезь, с краями неровными и заросшими мхом.

Баратов позвал Виктора, оба легли на землю и свесили головы вниз… Дна не было видно, но снизу доносился шум быстро текущей воды. Там, в темноте, бился о камни и плескался уносящийся куда-то невидимый поток.

Зажгли бумагу, бросили, и она долго огненной бабочкой летела в черную пустоту, наконец упала, но тот час же, прежде чем успела потухнуть, точно чья-то невидимая рука, — подземная вода быстро рванула и унесла ее прочь.

— Черт! — крикнул Реммер, потому что тяжелый камень, зацепившись острым углом за тонкий ремешок фляги, потянул Реммера вниз. Ремень оборвался, и камень с флягой бухнул где-то далеко внизу.

— Жалко, — сказал Реммер, — там у меня было горячее какао…

— Теперь простынет, — пошутил Баратов.

— Нет, у меня термос выдерживает температуру приблизительно до полутора суток.

По пути обратно Баратов подстрелил жирную утку, и оба долго возились, очищая и зажаривая ее на сыром деревянном вертеле.

— Когда повернем обратно? — спросил Баратов. — Завтра?

— Да, утром.

— Утром… — в раздумье протянул Федор, — ну что же, можно и утром.

Он помолчал немного, потом добавил:

— Виктор, а ведь правда, странная какая-то гора?

— Чем?

— Так… Вся изрезанная, какие-то провалы, где-то под землей вода шумит… Я ночью проснулся, и мне показалось, точно над ней зарево какое-то… Так, чуть видно… Будто бы огонь в середине ее.

— Откуда тут быть огню? Это заря, должно быть, была, — ответил спокойно Реммер, отрывая зубами мясо от куска зажаренной птицы.

— Виктор! — спросил опять Баратов, перескакивая на новую мысль. — А как ты все-таки веришь, что Штольц бывший белый офицер? Ведь вот из Киева не подтверждают.

Реммер нахмурился и отбросил обглоданную кость.

— Нет, не подтверждают, а сообщают только, что после стольких лет выяснить почти невозможно. А кроме того, я же тебе говорил, что давно, еще в Париже, в кабачке «Цыганская жизнь», мне подавал карточку человек, удивительно похожий на Штольца.

— Ну?

— Ну, ничего не «ну»! Тот кабачок эмигрантский, и все официанты в нем — бывшие офицеры.