Шестнадцать

Аннотация

Подростковый возраст — отвратителен. Ты думаешь, что знаешь все, но это всего лишь иллюзия. Жестокое, циничное время. И тебе необходимо методом проб и ошибок научиться выживать в этом мире. Помочь могут только родители. Главное, чтобы они открыли глаза и разглядели проблемы своего ребенка.

Роман «Шестнадцать» — послание всем мамам и папам о том, что их дети остро нуждаются в любви.

Анна Чиж-Литаш Шестнадцать Господи, яви святость Твою детям моим! Ради имени Твоего святого помилуй их. Возьми их из мира сего жестокого и приведи в царство Твое. Окропи их водою чистою и очисти от всех скверн и идолов. Дай им новое сердце и дух новый дай им! Возьми из плоти их сердце каменное и дай им сердце плотяное. Вложи внутрь их дух Свой и сделай, чтобы ходили они в заповедях Твоих и соблюдали, и выполняли уставы Твои. И освободи их от всех нечистот их, и не дай им терпеть голода. Напомни им о злых путях их и недобрых делах их и дай им почувствовать отвращение за беззакония и мерзости, творимые ими. А Ты, Господи, по великой милости Твоей очисти их от всех беззаконий их ради имени Твоего. Чтобы стали они, как Эдемский сад, и увидели, что Ты Господь созидаешь разрушенное, засаждаешь опустелое. Ибо Ты Господь, сказал и сделал. Во Имя Отца и Сына, и Святого духа. Аминь. Посвящается всем, кому исполнилось шестнадцать. Хочу сказать лишь одно: «Когда, вам невыносимо горько, вспомните, что впереди ВСЯ жизнь. И она удивительная, непредсказуемая, наполненная чудесами и любовью. Живите, несмотря, ни на что». P.S. В шестнадцать я ненавидела себя. Сейчас мне 33 — и я обожаю. свою жизнь. Глава 1 Алена стояла посреди комнаты и суетливо перебирала вещи. Она уже трижды переодевалась, но, каждый раз подходя к зеркалу, оставалась недовольной. Открыв одну из коробок, которыми была заставлена вся комната, достала джинсовую юбку, сбоку вышитую цветами, и белую блузку с черными блестящими пуговицами. — Наконец я нашла тебя, — она снова сбросила с себя одежду, наспех натягивая юбку. Через минуту Алена стояла у зеркала и разглядывала свой новый образ. Легкая улыбка играла на ее губах: она была довольна отражением. — Мама! — громко крикнула она. — Мама! В коридоре послышались шаги. — Что случилось? — Мам, где мои белые гольфы? — И из-за этого ты так кричала? Я уже подумала, что тебя придавило шкафом! — она громко выдохнула. — Гольфы висят на батарее в ванной. — Они хоть сухие? — в глазах Алены читался ужас. — Должны были высохнуть. Ты, кстати, не опаздываешь? — она посмотрела на часы, стоящие на полу. — Когда уже этот ремонт закончится. — Мама, давай сначала отправим меня в школу, а вечером поговорим о ремонте, — Алена скрылась в коридоре. Через несколько секунд она вернулась с гольфами, которые пыталась натянуть прямо на ходу. — Ну, как я выгляжу? Екатерина Владимировна оценивающе посмотрела на дочь. — Ты очень красивая, но, может, гольфы не нужно? — Ты не понимаешь! Тогда образ не будет законченным, — Алена обтянула юбку-карандаш. — Одни кости! — вскинула руки Екатерина Владимировна. — Ты посмотри на свои колени! Как будто я тебя не кормлю. — Ты кормишь, — улыбнулась Алена, — я сама не ем. Она подошла к маме и взяла ее за руки. — Мама, ты точно не можешь пойти со мной? Я так волнуюсь, что у меня даже болит живот. — Солнышко, я очень хочу, но не могу, — она провела рукой по светло-русым волосам дочери. — Папа сказал, что сегодня приедет дедушка, и я должна его встретить, так как у него не получается из-за службы. — Хотя, это смешно, — ухмыльнулась Алена. — Ты приведешь в школу десятиклассницу! Да меня засмеют. — Вот видишь, тем более мое присутствие будет неуместно. Алена снова подошла к зеркалу, рассматривая свое отражение. Длинные русые волосы были аккуратно уложены на пробор, предварительно отглажены «утюжком». Блузка немного болталась на худых плечах, а голые острые коленки выглядывали из-под юбки. Алена принесла из коридора бежевые мокасины под цвет юбки и обула прямо в комнате. — Мама, подошвы вымыты, — опережая слова возмущения, сказала она. — Как можно было родить меня с такой длинной ногой! — она скривила губы, рассматривая туфли. Как-будто я на лыжах! — Не преувеличивай! — Екатерина Владимировна пыталась скрыть улыбку. — Для твоего роста нормальный размер. Или ты хотела быть высокой и при этом с ногой тридцать шестого размера? По-моему, было бы еще хуже. Алена недоверчиво посмотрела на нее, но промолчала. Повесив на плечо новую сумку, на днях купленную на рынке, она обняла маму и вышла из квартиры. — После школы сразу домой, — крикнула Екатерина Владимировна вслед дочери. Алена лишь махнула рукой и скрылась в лифте. Они переехали в Минск всего месяц назад. Аркадия Петровича, папу Алены, перевели на повышение в столицу. Алеся, сестра Алены, уже три года как жила здесь в общежитии, обучаясь в педагогическом университете. Она единственная, кто был недоволен переездом семьи, так как ей пришлось расстаться со свободной студенческой жизнью и вернуться в родительский дом. Алеся всегда была послушным ребенком. В школе считалась хорошисткой, в университет поступила с первого раза на бюджет. С родителями споров не возникало, прислушивалась к маме, которая полностью доверяла старшей дочери. От вредных привычек была свободна. Поэтому, когда встал вопрос о поступлении и переезде в столицу, мама со спокойным сердцем отпустила ее в новую жизнь. После переселения из общежития домой Алеся быстро вошла в ритм семьи. Единственным человеком, доставляющим неудобства, была младшая сестра. Девушку раздражало в ней практически все: как она бросает одежду на диван, а не вешает в шкаф, или без спроса берет ее вещи; длительные разговоры с подружками по телефону приводили в бешенство. Порой, сталкиваясь с сестрой в коридоре, Алеся просто проходила мимо, быстро скрываясь в своей комнате. Алена в недоумении наблюдала за сестрой, искренне не понимая, за что та злится на нее. Мысленно списывала подобное поведение на подростковый возраст Алеси, забыв, что на самом деле это ей шестнадцать, а сестре — двадцать один. Сегодня Алена не думала о сестре. Все ее мысли были поглощены школой. «А вдруг я им не понравлюсь?», — размышляла она, быстро шагая по старым дворам столицы. Ее юная голова была переполнена образами и мечтами, страхами и отчаянием перед новой жизнью. Казалось, что она видит лица одноклассников, пристально разглядывающих ее. Иногда по ним проскальзывали злые усмешки, порой они громко смеялись, а когда она проходила мимо, перешептывались между собой, бросая ей вслед пустые взгляды, в которых на самом деле таилась тысяча чертей. Алена остановилась посреди улицы, чувствовала, что с каждым шагом становится все тяжелее дышать. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никого вокруг нет, она быстро сбросила мокасины и сняла белые гольфы. Обув назад туфли, спрятала гольфы в сумку. — Так будет лучше, — сказала она. Солнце лениво грело землю. Оно знало, что лето, накануне собрав чемодан, покачиваясь в поезде Минск-Стамбул, отправляется на юг. Сентябрь, словно по часам, вступил в свои законные владения, вывесив на небо несколько грязных туч, из которых слезами обиды плакал дождь. Слезы были редкими, но тяжелыми. От каждой капли Алена вздрагивала, так как крупные горошины больно падали на блузку, пронзая тонкую кожу. Старые пятиэтажки также угрюмо наблюдали за худенькой школьницей. Распахнув свои морщинистые веки, они пристально следили за каждым движением девчонки. Ветер вовремя выходил на сцену, играя свою роль в этом печальном дне: подхватив облезлые простыни, вывешенные на незастекленных балконах, он резко выбрасывал их на улицу. Она невольно ежилась, то ли от холода, то ли от волнения. Аккуратно огибала коряво посаженные клумбы возле подъездов, разукрашенные камни и низкие с облупившейся краской декоративные заборчики, сделанные из попавшихся под руку палок и досок. Алена, вынырнув из лабиринта серых хрущевок, оказалась на длинной аллее, ведущей прямо к школе. Вдоль дорожки находилось несколько школ. Проходя мимо зданий, впивалась взглядом в незнакомых ребят, которые, заприметив друг друга, бежали со всех ног и обнимались после долгой трехмесячной разлуки. Девушка тяжело вздохнула, вспоминая своих школьных товарищей, с которыми рассталась всего три месяца назад. В маленьком приграничном городе все знали друг друга, а здесь чувствовала себя чужой, никому не нужной. Она боялась потока людей на проспектах, боялась заходить в красивые большие магазины и закрывала от страха глаза каждый раз, когда спускалась в метро. На самом деле ездила подземкой всего три раза. И все три показались ей самым ужасным событием в жизни. «А вдруг поезд не успеет остановиться?» — думала она, еще крепче сжимая поручень в вагоне. Она резко остановилась посреди дороги. Идущие сзади мальчишки врезались ей в спину. — Эй, белобрысая! Что встала как вкопанная? — черноволосый парень с большим рюкзаком за спиной толкнул ее в плечо. Алена испуганно смотрела на незнакомца, потеряв дар речи. «А вдруг они спросят, каталась ли я в метро? А я отвечу — да! А они снова спросят — сколько раз? Честно скажу — три! Они наверняка переглянутся и, выдержав секундную паузу, громко рассмеются, тыкая в меня пальцем». Алена тяжело задышала. «Или еще хуже! — она прикрыла рот ладонью. — Предложат покататься на метро и увидят, как мне страшно». Девушка потрясла головой, прогоняя глупые мысли. «Я привыкну. И не буду бояться. Уверена, первое время всем страшно. Главное, не показывать вида». Алена посмотрела на часы и, громко вскрикнув, испугав проходящую мимо старушку с сумкой на колесах, галопом помчалась по зеленой аллее. Оказавшись в холле, Алена остановилась и отдышалась. Подняла глаза и посмотрела по сторонам. Дети сновали из стороны в сторону, не обращая внимания на новую ученицу. Подошла к зеркалу и, поправив волосы и одежду, она направилась в сторону лестницы. Класс располагался на втором этаже. Просторный, светлый, с большими окнами, облаченными в старые деревянные рамы. Внутри было чисто и скромно, ничего лишнего. Деревянные парты и стулья, дешевые обои в мелкий розовый цветочек и многочисленные горшки с цветами, расставленные по всему помещению. Алена робко переступила порог класса и растерянно посмотрела на ребят. Мысленно не раз репетировала этот момент, представляя, как громко здоровается или тихо поднимает руку и садится на свое место. — Всем привет! — проглатывая буквы, сказала она. — Я — Алена, — небрежно махнула рукой, которая от страха налилась свинцом, и обвела глазами класс. — Привет! — девчачий голос зазвенел в тишине. Алена посмотрела на белокурую девушку, чьи волосы были убиты перекисью и тонкими нитями спускались по плечам. Та улыбалась, демонстрируя аккуратные белые зубы. Она продолжала настороженно разглядывать собеседницу, ища подвох в ее реплике. Но глаза незнакомки сияли, а лицо было открытым. — Ну, чего замерла? Чеши сюда, — кивнула головой в сторону соседней парты. Алена сняла сумку с плеча и подошла к парте, где было свободное место. Черноволосая девушка с интересом рассматривала новую соседку. — Садись уже, — резко потянула новенькую за руку. — Итак, — сказала она, — я — Катя. Это… — показала пальцем в сторону блондинки, — Таня. А эта страшная девица — Карина. — Рот закрой, — Карина резко наклонилась над Катей и отвесила подзатыльник. Алена с удивлением наблюдала за одноклассницами. — Ты свой тоннель закроешь раз и навсегда, если еще раз пальцем меня тронешь. — Катя поправила жирные волосы, которые от удара небрежно упали на лицо. — Так, обе завалили рты! — вытаращив глаза, крикнула Таня. — Давайте новенькую послушаем, — она откинулась на спинку стула и, сложив руки на груди, внимательно посмотрела на Алену. Девушка была растеряна, не знала, как себя вести и реагировать на их реплики. Никогда не разговаривала с подругами подобным тоном, поэтому сейчас с ужасом наблюдала за перебранкой. Весь класс также не сводил глаз с дерзкой компании, но смотрели без удивления и страха. «Видимо, для них это норма», — подумала Алена. — Эй, Ковтун, вали в столовку и принеси нам булок, — Таня достала из кармана мелочь и швырнула на парту через проход от нее. Парень, по-видимому, не услышал ее слов, так как дремал, положив голову на грязный рюкзак. — Ковтун, ты что сдох? — Таня встала с места, демонстративно откинув белые волосы назад, и ударила ботинком по ноге одноклассника. — Отвали, — прошипел он. — Что ты там вякаешь, падаль? — Таня разозлилась. Белоснежная кожа на щеках залилась алой краской. — Поднял свое вонючее тело и почесал в столовку! — вытянув руку, указала пальцем на дверь. Парень что-то пробубнел, но, взяв деньги, покорно вышел из класса. Проходя мимо их парты, зацепился об рюкзак Карины, валявшийся на полу. — Вот урод! — процедила Карина. — Смотри куда прешь! — она подскочила со стула и ударила кроссовкой ему по бедру. Не ожидая очередного удара, он снова споткнулся об портфель и рухнул на пол. Класс залился смехом. Ковтун продолжал лежать, никто не встал с места и не помог ему. Алену разрывало на части. С ужасом наблюдая за событиями, она не в силах была поверить, что это происходит наяву. Пробыв несколько секунд в оцепенении, она подорвалась с места и подбежала к парню, который пытался подняться. — Не смей его трогать! — крикнула Таня, встав со стула. Алена не поверила своим ушам. Протянула ему руку. — Ты слышишь меня? — Таня быстро подошла к новенькой. — Тронешь его, и об этом узнает вся школа! — О чем узнает? — у Алены от страха дрожал голос. — О том, что ты помогла падальщику! — Кому? — девушка ничего не понимала. — Он — падальщик. Ему никто не помогает и не общается с ним. — Я не знаю, кто такой падальщик! — почти прокричала она. — У него из губы идет кровь. Ему срочно нужно к врачу. — Я сказала, не трогай его! Сам доползет! Алена чувствовала, как от страха у нее дрожат скулы. Сердце стучало так же громко, как бабушкины старые кухонные часы с маятником. Готова была в любую секунду расплакаться, но сдерживала себя из последних сил. Ковтун медленно поднялся с пола и, отряхнув старые затертые брюки от пыли, вышел из класса. Алена не сдвинулась с места. — Что это было? — выдавила она из себя. Девчонки переглянулись между собой и заливисто рассмеялись. Но это не был дружеский смех. Он был наполнен злостью и ненавистью. Ей казалось, что пачкается от этих звуков. Смотрела на свою белоснежную блузку и видела, как она покрывается тусклыми коричневыми пятнами. Дотронулась до гладких волос, которые так тщательно укладывала утром, они показались ей сухими и жесткими. Девушка нервно потрясла головой, отгоняя навязчивые мысли. Таня незаметно подошла сзади. — Синичкина, у тебя ведь такая фамилия? — Да, — еле слышно сказала Алена. — Так вот, птичка ты наша. Запомни, если тебе говорят, не лезь, значит, не лезь. Здесь свои правила. И ты, как и все остальные, должна вызубрить их наизусть и жить по ним, — она похлопала ее по плечу. Неаккуратно. Тяжело. — Ничего, придет время, усвоишь. А насчет Ковтуна — не трогай его. Он падальщик. — Да кто такой падальщик? — прокричала Алена. — Я не знаю, кто это! — Не ори, голова болит, — Таня провела рукой по волосам, расправив сбившиеся на концах пряди. — Его родители бомжи. — И что? — спустя несколько секунд спросила она. Таня подошла так близко, что Алена почувствовала запах ее духов. Приподняла тонкие брови, которые были безжалостно выщипаны пинцетом и заново нарисованы черным карандашом, и заглянула ей в глаза. — Ты понимаешь, что они бомжи? Роются по помойкам и жрут оттуда! Алена опустила глаза в пол. — Он вообще может быть заразен! Ты бы видела их квартиру! — А ты видела? — резко спросила Алена. — Я лично нет, — она скривила лицо и затрясла руками. — Не дай Бог! Но классуха ходила и рассказывала нам потом. — Но он же не виноват, что у него такие родители, — возразила Алена. — Может, наоборот, мы сможем ему чем-то помочь? Например, едой или одеждой? — Ты шутишь? — рассмеялась Карина. — Нет, — Алена вздернула подбородок. — Ты понимаешь, что он роется вместе с родаками в мусорке? Ждет, пока мы допьем пиво, и забирает бутылки, — Карина снова засмеялась. — Таня, ты помнишь, как мы специально долго допивали, а он мерз на морозе и ждал битый час, — Катя толкнула подругу в плечо. — Дебил! — ответила она. — В общем, правило ты усвоила, — сказала Таня. — Иначе, запомни, если хоть пальцем до него дотронешься или поможешь, тебе никто не протянет после этого руку. Будешь сидеть с ним на отдельной веточке, Синичка, — Тане так понравилась ее шутка, что она залилась смехом. Алена молчала, слова застряли в горле. Она не хотела в первый же день испортить отношения с одноклассниками. Впереди еще два года учебы, а перспектива просидеть за последней партой не нравилась. Хотя внутри ее разрывало на части от несправедливости и обиды. Девушка выросла в интеллигентной семье. Мама всю жизнь проработала в школе учителем русского языка и литературы, а папа — без малого тридцать лет отдал армии. С детства видела перед глазами живой пример справедливости, честности, порядочности. У них не было принято ругаться, оскорблять друг друга или врать. Екатерина Владимировна учила дочерей не судить о людях по их внешности или одному поступку. Говорила, что человеку нужно уметь дать второй шанс, а уже потом делать выводы. И сейчас, стоя перед классом, Алена ненавидела себя. Чувствовала, что предает все, во что верила. Предает родителей, Алесю и себя. Слезы-горошины замерли в глазах. Всеми силами сдерживала их, не давая скатиться по щекам и обнажить настоящие чувства. Знала наверняка: ее не поймут. Бросила взгляд на пол, где еще несколько минут назад лежал Ковтун, и, гордо вздернув подбородок, вернулась на свое место. — А ты жалостливая, — усмехнулась Таня. Алена молча достала из портфеля учебники. — Чего молчишь? Обиделась? — Катя сильно толкнула ее в плечо. — Нет, — спокойно ответила она. — Просто я в новой школе всего пятнадцать минут, а столько событий… И правил… — последние слова она сказала почти шепотом. — Это только первое правило, — откинувшись на спинку стула, сказала Карина. — А будут еще? — в глазах Алены появился испуг. — Наверное, — загадочно ответила Карина. — Не спеши. Не все сразу. — Почему? — Потому что мозг взорвется, — рассмеялась Таня. — И вообще, сколько можно ждать русичку? — она взглянула на часы. — Опаздывает на пятнадцать минут. — Слышала, у них какая-то сходка в учительской, — Карина продолжала наблюдать за Аленой. — Это ее проблемы. Мы честно пришли, подождали. Надо и честь знать, — Таня снова заливисто рассмеялась, небрежно сбрасывая тетради и учебники в лакированную белую сумку. — Валим отсюда. Девочки быстро собрали вещи, накинули джинсовки и встали из-за парт. — Ты с нами? — Таня повернулась к новенькой. — Нет, — нерешительно сказала она. — Пойдем, мы тебе лучше покажем местные окрестности. Это куда веселее, чем тухнуть здесь. — Спасибо, но я останусь. Все-таки первый день, нужно познакомиться с учителями. — Ладно, на первый раз прощаем, — бросила Карина. — Смотри, а то больше не позовем. Алена вежливо улыбнулась, мечтая, чтобы они скорее вышли из класса и оставили ее в покое. Как только дверь закрылась, в классе зазвенели голоса. Девушка устало откинулась на спинку стула. — Поздравляем с первым днем в прекрасной минской школе! — с иронией в голосе сказала невысокая одноклассница в очках, сидящая за первой партой. — Тебе здесь определенно понравится. — Откуда такая уверенность? — Алена с вызовом посмотрела на нее. — Потому что ты села за нужную парту. — Нужную? — Конечно, если бы села к Ковтуну, твоя жизнь была бы не менее увлекательной, но все же здесь ты познаешь новую Синичкину. — Что за ерунду ты говоришь? — не выдержала Алена и повысила голос. — Что у вас вообще здесь происходит? — она встала с места. — Серые будни. — Извини, как тебя зовут? — Алена обратилась к девушке в очках. — Саша. — Саша, почему ты так говоришь? — Ты хорошая девчонка, пока не поздно, попроси своего папу, наверняка у него есть связи, чтобы перевести тебя в гимназию напротив. — Зачем ты так? — Не обижайся, но я из лучших побуждений. — А, тогда, конечно, спасибо, — язвительно ответила Алена, присаживаясь на место. — Я предупредила. Решать тебе. — Зачем вы так с Ковтуном? — спросила она, бросая взгляд на дверь. — Это не мы, — Саша пожала плечами. — Это девки, — кивнула головой в сторону пустой парты. — И старшеклассницы. С ними лучше вообще не связываться. — А как его зовут? — Кого? — Ковтуна. Саша сделала паузу и удивленно посмотрела на Алену. — Олег. Его зовут Олег. Но никто не называет его по имени. — А как его называют? — Ты сама слышала, — Саша отвернулась и уткнулась в учебник. — Падальщик, — шепотом сказала Алена. После уроков Саша догнала Алену в коридоре и отвела в сторону. — Не обижайся, ты мне действительно понравилась, поэтому я так резко и сказала. — Логично, — с сарказмом сказала Алена. — Просто постарайся держаться от них подальше. — Ты это всем новеньким говоришь? — Нет, только тебе, — с улыбкой сказала Саша и направилась к лестнице. Через несколько секунд остановилась и вернулась. — Кстати, Олег хороший парень, просто судьба у него такая, — после этих слов она быстро ушла. Алена не спешила домой. Весь путь от школы занимал минут пятнадцать, но она специально бродила дворами и закоулками, чтобы побыть наедине со своими мыслями. Мокасины немного натирали, вынуждая останавливаться каждые десять метров. Каштаны и дубы длинной вереницей стояли вдоль аллеи. Они росли так близко друг от друга, что могли легко дотянуться до соседнего дерева и прошептать свои мысли собратьям. Алене было уютно. Старые пятиэтажки, утопающие в зелени, создавали отдельный мир, в котором не было места пыльным дорогам, шумным машинам и непрошенным ворчливым прохожим. Здесь было тихо и спокойно. Алена вдыхала ароматы земли и травы, которые еще источали запах лета, и прикрывала глаза от счастья. В такие мгновения часто вспоминала детство, беззаботное и счастливое. Порой жестокое и ранимое. Каждый день которого был наполнен смыслом, понятным только детям. «Скорей бы каникулы, уеду к бабушке», — подумала она, почувствовав, как внутри разливается тепло. Алена присела на скамейку и сбросила мокасины. — Какое счастье! — сказала, кривясь от боли. Пятки были стерты до крови. Алена с ужасом смотрела на туфли, которые нужно было снова обуть. Оглядевшись по сторонам, заметив вдалеке лишь несколько старушек, прогуливавшихся по аллее или сидящих на скамейках возле подъездов, она взяла туфли в руки и босиком побежала к дому. В белоснежной рубашке, модной джинсовой юбке, с распущенными длинными волосами и новой сумкой. Глава 2 — Ты допрыгалась, Синичка, — плюхаясь на парту, сказала Катя. На ее лице играла злая усмешка. Алена оторвалась от учебника и посмотрела на соседку. — Ты о чем? — Тебе забили стрелку. Сегодня. В два часа за школой. — Что забили? — Алена в недоумении посмотрела на Катю, хотя интуиция подсказывала, что ничего хорошего это не означает. — Бить тебя будут, — громко сказала она, привлекая внимание остальных одноклассников. Алена чувствовала, как у нее задрожали пальцы, а кожа на лице побелела от страха. — За что? — спросила еле слышно. — Вот этого я не знаю, — пожала плечами Катя, доставая из портфеля учебники. Катя была единственная из компании подруг, кто ходил с рюкзаком. Таня носила «знания» в лакированной бежевой сумке, у Карины была не менее модная фиолетовая кожаная сумка с длинными ручками, усеянная маленькими металлическими колечками. Алена тоже носила сумку. Портфель спрятала в шкаф еще в седьмом классе, категорически заявив родителям, что отныне будет носить сумки, как у мамы. А портфель, как трофей о юных школьных годах, сохранила на память, забросив его в угол шкафа в коридоре. — Я не знаю, что ты натворила, но должна прийти. — Во-первых, ничего не успела натворить за месяц учебы, а во-вторых, я никуда не пойду. — Если не придешь, будет только хуже. Они просто вы-щемят тебя где-нибудь во дворах после школы. Страх постепенно стал отпускать, и Алена начала злиться. — Что за бред? Ты можешь объяснить толком, за что меня будут бить? Я как бы против этого. — Таковы правила… — Опять правила? — Алена не дала ей закончить. — Мы что в тюрьме? У вас здесь везде правила! Не школа, а казарма какая-то! — Короче, слушай сюда, — Катя наклонилась так близко, что Алена почувствовала запах несвежей одежды, пахнущей потом и жареными котлетами. — Я реально не знаю, что ты сделала, но тебя хочет видеть Вероника Кораблева. Она из 11 «В». С ней лучше не связываться. Поговаривают, что ты понравилась Пряникову, а она на него уже давно глаз положила. — Я даже не знаю, кто это! — вскрикнула Алена. — А для кого ты так наряжаешься каждый день? — с наигранным недоверием спросила Катя. — Ты на Таню посмотри! Но ее ведь не бьют. — Таня авторитет. И Пряников ей не интересовался. — И что мне делать? — с ужасом в голосе спросила Алена. Катя откинулась на спинку стула и начала раскачиваться на нем. — Мы пойдем с тобой. Попробуем поговорить с ней. Ты главное помалкивай и слушай нас. Алена худыми, длинными пальцами крутила тетрадку на столе. Старалась не выдать растущее волнение, но паника с каждой секундой охватывала ее все больше. Это был чужой мир. Она не знала, как вести себя среди этих людей, соблюдать их правила или нет; хотела противостоять всем, как всегда делала, но чувствовала, что на этот раз у нее не хватит для этого сил. Алена так и не рассказала родителям о случае с Ковтуном. Ей было стыдно. За девочек, за себя. Она словно видела ужас в глазах мамы, если бы услышала эту историю. «Нет! Ни за что!», — подумала она. — Эй, ты чего зависла? — Катя не сводила с нее глаз, наслаждаясь смятением и страхом одноклассницы. — Я в порядке, — Алена невзначай поправила волосы и подняла глаза на Катю. — Буду признательна, если вы поможете мне, — говоря эту фразу, чувствовала, что это лишь начало. Начало ее новой жизни. И она ей совсем не нравилась. Школьный двор был неподходящим местом для разборок. Окна классов и учительской выходили вовнутрь. «Стрелка» была назначена за соседней девятиэтажкой. Двор спал, ветер слегка раскачивал качели, раздражая редких прохожих скрипом. — Всем стоять! — резко сказала Таня. — Перекур, — она начала медленно подниматься по ступенькам, ведущим к заднему подъезду дома. Девочки посеменили за ней. Алена аккуратно переступала брошенные на ступеньки окурки, будто шла по минному полю, боясь нарваться на неразорвавшийся снаряд. Площадка перед входом в подъезд была завалена мусором. Повсюду виднелись засохшие следы слюны, а запах сообщал о том, что задний вход использовался не только для перекуров. — Какие мы брезгливые, — подкуривая сигарету, ухмыльнулась Таня. Катя и Карина последовали ее примеру, вызывающе чиркнув зажигалками, испачкав свежий сентябрьский воздух. — Угощайся. — Катя бросила пачку в сторону Алены. Та. не ожидая броска, не успела ее поймать, и сигареты рассыпались по грязным ступенькам. — Черт! — выругалась Катя. — Ты что, криворукая? — Я не знала, что ты бросишь! — огрызнулась Алена. — Тем более вы знаете, что я не курю. — Не курит она, — Катя с досадой разглядывала испорченные сигареты. — С тебя новая пачка, — она сильно ткнула в Алену пальцем. Девушка молча начала собирать сигареты. — Ты думаешь, я буду их курить? — Катя выкатила глаза. — Нет. Я просто убираю мусор. Девочки переглянулись и громко рассмеялись. — Делать тебе больше нечего. Оставь! Ковтун придет с родаками и соберет. Алена быстро собрала сигареты и, не найдя урну, положила пачку в сумку. — Значит, все-таки куришь! — глаза Карины блестели. Алена удивленно приподняла бровь. — Предки денег не дают, поэтому ты и собираешь окурки? Девочкам так понравилась шутка, что еще минуту из-за дома доносился смех. Алена терпеливо молчала, стараясь сдержать эмоции. Она понимала, что сейчас нуждается в их помощи и должна стерпеть унижения. А потом она обязательно придумает, что делать дальше. — Пойдемте, — она посмотрела на часы. — Мы опаздываем. — Не переживай, побить тебя всегда успеют, — Таня так резко рассмеялась, что подавилась сигаретным дымом и громко закашляла. — Ладно, пойдемте, — Карина бросила бычок в сторону, и он, пролетев несколько метров, приземлился на еще зеленый газон. — А то Кораблева развоняется, потом не отмоемся. Высокая, худощавого телосложения, с длинными спутанными волосами, завязанными в хвост, Вероника сидела на детских качелях и курила. — Ну и где они шляются? — она плюнула на землю, затем сделала длинную затяжку и бросила окурок в сторону песочницы. Двое девчонок и парень стояли позади нее и, не обращая внимания на подругу, что-то живо обсуждали. — Эй, вы меня слышите? — Вероника бросила камень, валявшийся возле ее ног, в сторону подруг. Камень попал в спину, и черноволосая девушка резко обернулась. — Ты охренела? — она потерла ушибленное место. — Это вы охренели! — Вероника спрыгнула с качелей. — Я вас зачем сюда позвала? — Если честно, то мы сами не понимаем, — ответила вторая девушка, направляясь в сторону Вероники. — Зачем тебе все это? — Что значит зачем? — Вероника начала злиться. — Чего ты доколебалась до этой малой? — Саша, ты ее видела? — Видела. Обычная девка. Она даже не смотрела на твоего Пряникова. — А вот он с нее, кстати, глаз не сводит! — ухмыльнувшись, сказала Настя, небрежно поправив убитые краской рыжие волосы. — Может, ты ему наваляешь? — девчонки переглянулись и громко рассмеялись. — Дело даже не в Пряникове, — Вероника снова села на качели. Она слишком много из себя строит! Вы видели, как она одевается и с каким лицом ходит? Ее нужно хорошенько припугнуть и поставить на место. — Вероника, что за бред! — Саша начала злиться. — Ты просто тупо завидуешь. Вот и все! — Я? — Вероника вытаращила и без того огромные глаза. — Свет мой, зеркальце, скажи… — Настя начала кривляться, — кто на свете всех милее… Артем, который стоял поодаль, не выдержал и громко рассмеялся. — Я посмотрю, как ты будешь ржать, когда твой Кирилл потащится за ней, — Вероника ткнула Настю пальцем в область груди. Улыбка исчезла с Настиного лица. Она задумчиво потерла ушибленное место. — А вон и наша красавица, — Вероника демонстративно закурила и откинулась на спинку качелей. Алена окинула компанию взглядом, сразу догадавшись, кто зачинщик разборок. Несколько раз, поднимая и отводя глаза, она рассматривала обидчицу. Старые недорогие джинсы, потрепанные временем и неаккуратной ходьбой кроссовки, черная водолазка, обтягивающая худые плечи. — Как бомжиха, — шепотом сказала Таня, озвучив мысли Алены. Компания громко рассмеялась. — Я смотрю, кому-то весело, — раскачиваясь, заметила Вероника. — Это хорошо. Приятные моменты потом смогут хоть немного компенсировать неприятные. — Привет, — Таня махнула рукой и подошла к Веронике. — Ну, давай, валяй! — А ты, что, переговорщица? — ухмыльнулась Настя. Таня захлопала длинными ресницами, достающими почти до бровей, и, изогнув тонко накрашенную бровь, посмотрела на девушку. Несколько секунд она молча смотрела, сканируя ее с ног до головы. — Рот завали! — прошипела Таня. — Слышь, Лемешевская, — Саша подошла поближе к Тане, при этом сохраняя расстояние в полтора-два метра. — Ты вообще не перепутала? — Тебя забыла спросить, — Таня снова метнула молнию в сторону Саши и подошла к Веронике. — Давай, валяй, — небрежно сказала она. — Что хотела? — По-моему, я пригласила только Синичкину, — Вероника посмотрела на стоящую поодаль Алену. — Вас я не звала. — Меня не нужно звать. Это мой двор, — Таня закурила, аккуратно достав из лакированной сумки пачку «Винстон». — Давай, говори, а то у нас мало времени. Алена с ужасом наблюдала за разговором девушек. Внешне старалась не показывать свой страх, который буквально сковал каждый орган. — Лети сюда, птичка, — Вероника махнула ей рукой. Девушка в нерешительности сделала шаг вперед. — Давай, поживей, — приказала Кораблева. Алена на дрожащих ногах подошла к компании и, вздернув подбородок, с вызовом посмотрела на Веронику. — Маленькая, но гордая птичка, — усмехнулась она. — Я не понимаю, зачем вы меня позвали, — взяв себя в руки, сказала она. — Лицо для начала попроще сделай. Девочка, ты только пришла в эту школу, но уже успела всем надоесть, — Вероника встала с качелей и вплотную подошла к Алене, демонстративно плюнув себе под ноги. Лицо ее исказила гримаса отвращения. Она промолчала. От Вероники пахло несвежей одеждой, пропитанной потом и запахом еды. — Я ничего плохого не сделала. Вероника рассмеялась, сделала шаг назад, но через секунду резко толкнула Алену в грудь. Не ожидая удара, она упала на песок. Сумка не была закрыта, и тетради с книгами разлетелись по песочнице. Кораблева подошла, присела на корточки. С легкой улыбкой начала собирать учебники, затем подняла с земли сумку и направилась в сторону мусорного ящика. Алена, не сводя глаз, наблюдала за ней. — Ву-аля! — Вероника с размаху бросила вещи в контейнер для пищевых отходов. — А ты не перегибаешь? — Таня подошла к Алене и протянула ей руку. — Кораблева, это я тебе говорю! — Может, это ты, Лемешевская, лезешь не в свое дело? Думаешь, если переспала пару раз в подъезде с Догом, то тебе теперь все можно? На Таниных губах заиграла злая улыбка. — Ты все правильно сказала. Я переспала, а не ты. Поэтому, успокойся и отвали от Синичкиной. Она теперь с нами. Алена стояла за спиной Тани, впервые чувствуя себя в безопасности за последние двадцать минут. Вероника ломалась. Хотела извергнуть весь поток своей ненависти на Таню и Алену, морально размазав первую, и физически — вторую. Она крепко сжала кулаки, вывешивая на лицо, как потом подумала Синичкина, одну из самых отвратительных улыбок, которые ей довелось видеть за свою жизнь. — Но ты все равно успокой свою птичку. А то, если не я, то кто-нибудь другой обрежет ей крылья, — она сложила пальцы в виде ножниц и жестом провела рукой возле лица Алены. — Валим отсюда, — Вероника подхватила пыльный рюкзак, валяющийся на земле, и пошла в сторону девятиэтажки. Карина и Катя, которые все это время молча стояли поодаль, подошли к Тане. — Танюха, красава! — Катя положила руку на плечо подруги и потрепала ее по волосам. — Дура! Что ты делаешь! — Таня достала из сумки зеркало, чтобы поправить и без того прилизанные волосы. Алена молча стояла в стороне и пыталась обтряхнуть испачканные джинсы. Она нервно терла штанины, стараясь не поднимать глаз, чтобы не смотреть на одноклассниц. Чувствовала, что готова расплакаться. — Сейчас дыру протрешь, — Катя подошла к Алене, взяла ее за подбородок и подняла голову. — Только сопли не распускай, — сильно сжав ее руку, быстро отпустила. Девушка с благодарностью посмотрела на нее. Катя ничего не ответила, но в ее взгляде Алена увидела сочувствие. — Вот только сумку из мусорки будешь доставать сама, — на ходу сказала Катя и, подхватив рюкзак, пошла в сторону дома. — Вы идете? — не оборачиваясь крикнула она девчонкам. Таня и Карина засеменили за ней, даже не попрощавшись с Аленой. Еще минут пять они стояли возле дома и курили. Затем, помахав друг другу, разошлись по подъездам. Карина — в первый, Катя — во второй, Таня — в третий. Алена посмотрела им вслед. Она стояла одна посреди пустого двора, окруженного старыми глазастыми великанами. Подойдя к мусорному баку, заглянула вовнутрь и застонала: сумка валялась на самом дне, дотянуться до нее рукой было невозможно. — Что мне делать? — почти прокричала она. Обернулась и начала искать, что подложить под ноги. — Чертова школа! Чертова папина работа! — она села на землю и расплакалась. — Зачем они меня сюда притащили? Пусть бы сами пошли в новую школу в десятый класс! В шестнадцать лет! — она уронила голову на руки. — Разве я могу рассказать такое маме? Или папе? А Алеся? Она, наверняка, скажет, что я сама во всем виновата! А мама проплачет неделю у себя в комнате. Алена вытерла грязной рукой лицо, размазав остатки туши под глазами. Резко встала и подошла к урне. Подтянувшись на руках, перебросила сначала одну ногу, затем вторую, оказалась внутри. Схватила сумку, быстро сложила туда книги и тетради, которые уже успели испачкаться. Услышав голоса, бросила сумку на землю и выбралась из мусорки. Всю дорогу до дома она старалась дышать ртом, так как вещи пахли отвратительно. Слезы скатывались по тонким скулам. Алена не знала, от чего именно уже плачет. Но Вероника Кораблева и мусорный бак точно были не главными причинами. Глава 3 — Просто бери и затягивайся, — Карина с усмешкой наблюдала за Синичкиной. Алена снова сделала затяжку и громко закашляла. — Это точно не для меня, — она протянула дымящуюся сигарету Карине. — Все так говорят в первый раз, а потом втягиваются. Тебе понравится, вот увидишь. Пушистые хлопья снега падали на одежду и мгновенно таяли. Алена подняла голову вверх и открыла рот, пытаясь поймать снежинку. — Что ты делаешь? — с улыбкой спросила Карина. — Ем снег, — рассмеялась она. — С детства люблю. Говорят, если поймать снежинку и загадать желание, то оно обязательно сбудется этой зимой. — Чушь собачья, — ухмыльнулась Карина и с интересом посмотрела на Синичкину. — Знаешь, ты сумасшедшая. — Почему? — Алена перевела взгляд на подругу. — Ты с другой планеты. Все время витаешь где-то. Вроде бы смотрим на одну и ту же вещь, а ты воспринимаешь по-другому, чем я. — Но ведь это нормально. Мама всегда говорит, что у каждого человека свой взгляд на мир. И это круто. Иначе все бы умерли от скуки. Карина с любопытством рассматривала лицо Алены. — Но ты все равно изменилась за эти полгода. — Наверное, — пожала плечами. — С вами не изменишься, — рассмеялась она. — Мы плохому не научим, — ухмыльнулась Карина, протягивая сигарету. — Опять? Я не хочу. — Давай. Я обещала девочкам, что научу тебя курить. Алена посмотрела на часы. — Мы опоздаем на историю. — Пофиг, — Карина махнула рукой. — Мы уже прогуляли русский и литературу. Таня и Катя заболели, поэтому в школе точно больше делать нечего. Так что давай, кури. Хоть что-то полезное за день сделаю. — Но, если у меня и сейчас не получится, то вы отстанете от меня. Договорились? — По рукам, — Карина протянула Алене зажигалку, и через секунду чистый морозный воздух был отравлен табачным дымом. После октябрьских разборок с Вероникой Кораблевой прошло три месяца. Она оставила в покое Алену, правда, встречая ее в коридорах школы или на улице, всегда старалась зацепить плечом или бросить угрожающий взгляд. Девушка не могла полностью расслабиться и почувствовать себя частью этой школы. Несмотря на то, что прошло полгода, Алена все равно чувствовала себя чужой. Алена была безмерно благодарна Тане за то, что заступилась за нее тогда. Хотя последующее поведение подруг так и осталось загадкой. «Как можно оставить друга одного и спокойно уйти домой?» — Алена знала, что никогда бы так не поступила. От этого ее душу терзали противоречия. Не горела желанием стать частью этой троицы, но девочки ясно дали понять, что она их должница. Все произошло само собой, как впоследствии размышляла Алена, пытаясь найти оправдание своим поступкам. Они стали везде звать ее с собой, делиться последними новостями, приглашать гулять по вечерам. Синичкина соглашалась, ведь, кроме них, друзей у нее не было. Но это было не главной причиной. Просто не могла им отказать. Что-то внутри нее сломалось. Чувствовала себя предателем, который обманывает самого себя. Алена аккуратно затянулась, развеивая свои непонятные мысли вместе с дымом. — Ну, как? — Карина с любопытством наблюдала за ней. — Меня мама убьет. — Смешно, — рассмеялась Карина. — Не убьет. Главное, за полчаса перед домом не кури, и все. Алена посмотрела на тлеющую сигарету. В ее взгляде сквозил интерес. — Зачем я это делаю? — отстраненно спросила она. Карина пожала плечами. — Это прикольно. — Прикольно, — повторила девушка, делая короткую затяжку. Мимо проходила женщина, половина лица которой была закутана вязаным шарфом, она бросила недовольный взгляд на подростков. Алена робко подняла на нее глаза, радуясь, что не видит ее лицо полностью. Она спрятала сигарету за спину и отвернулась. Женщина, пробурчав что-то под нос, вошла в подъезд дома. Карина, подождав пока та скроется, показала ей в спину средний палец. Увидев этот жест, Алена стыдливо опустила глаза, но промолчала. Знала, что ее слова не изменят отношение Карины. В такие моменты ей хотелось встать и уйти домой, спрятаться за железной дверью, обтянутой искусственной кожей, и несколько раз повернуть замок, чтобы никто не смог вторгнуться в ее светлый и чистый мир без запаха табака, непристойных жестов, слов, без жестокости и равнодушия, которыми пропитались школьные стены. Но она не убегала, наоборот, продолжала сидеть и затягиваться, ненавидя себя и наблюдая за новой Аленой, которая с каждым днем начинала нравиться ей все больше. Карина шла впереди Алены, с силой пиная ногой новый рюкзак. Алена молча наблюдала за ней. Каждый звук удара, как взрыв петарды, отдавался в ушах. Представляла, как мнутся тетради, а страницы учебников надрываются по краям. На секунду показалось, что даже чувствует их боль. Она покачала головой, старательно отгоняя эти мысли. — Карина, лужа! — Алена вскрикнула, но было уже поздно: рюкзак, пролетев метр, упал прямо в снежную жижу. — Черт возьми! — Карина громко выругалась на всю улицу. — Слушай, — она повернулась к Синичкиной, — будь другом, достань его. У тебя сапоги кожаные, а мои кроссовки сразу намокнут. Алена удивленно уставилась на подругу. — Нет уж, давай сама, — она опустила глаза и посмотрела на свои новые сапоги, которые они с мамой неделю назад купили. — Тебе что, трудно? — Карина начала злиться. — Не перегибай! — Алена повысила голос. — Сама виновата! Зачем пинала рюкзак? — Тебя забыла спросить, — огрызнулась она, оглядываясь по сторонам. — Доставай быстрей! Учебники с тетрадями намокнут. — Фиг с ними, — махнула рукой Карина. — Мать рюкзак заставит стирать. — Так тебе и нужно, — ухмыльнулась Алена. — В следующий раз будешь думать головой. — Умная очень? — Карина подошла к Алене и толкнула ее. — Посмотрим, как тебе теперь будет смешно, — она резко вырвала сумку из ее рук и бросила в лужу. Алена на секунду потеряла дар речи. Стояла и смотрела, как ее тетради в прозрачных обложках утопают в снежной луже. — Ты нормальная? — закричала она. — Вы вообще думаете головой, когда что-то делаете? Зачем я с вами связалась! Жила себе спокойно! Карина наблюдала за ней и смеялась. Громко, заливисто, истерично. Не перебивала, не обращала внимания на оскорбления в свой адрес. — Не расстраивайся, — она подошла к Алене и похлопала по плечу. — Я так пошутила! Это просто шутка! Весело же, скажи? — она продолжала смеяться. Алена, вытаращив карие глаза, смотрела на подругу. — Ты точно сумасшедшая! — Мы все сумасшедшие, — Карина перестала смеяться. Ее взгляд изменился. В нем была жестокость, перемешанная с отчаянием. — Тебе все-таки придется залезть в лужу, — сказала Карина. — Заодно и мой достанешь. Хотя, нет… — она сделал шаг в сторону и посмотрела на дорожку, ведущую к школе. — Какая удача! Ковтун! — громко свистнула, но парень не обратил на нее внимания. — Ковтун, я кого зову! — девушка сделала еще несколько шагов вперед. Парень остановился и, повернувшись, убрал капюшон с лица. Он неподвижно стоял, вглядываясь в улицу. Весь его силуэт излучал жалость и отчаяние. Издалека видел лишь очертания девушек, но голос Карины Стебельской узнал бы из сотен других. — Вали сюда, — она стояла на узкой дорожке и, что есть сил, махала ему рукой. Пошел сразу, не раздумывая и не сомневаясь. Приближался медленно, шаркая ногами по снегу. Это была походка несчастного человека. Именно так в это мгновение подумала Алена. — Ковтун, когда тебя зовут, можно идти и побыстрее. Он стоял в двух метрах от девушек. Его губы были сжаты в тонкую нить. Олег не собирался задавать вопросы. Просто ждал, когда скажут, что нужно делать. Знал, что выполнит и пойдет по своим делам. — Ковтун, достань рюкзак и сумку, — повелительным тоном сказала Карина, ткнув пальцем в огромную лужу. Он сделал шаг вперед, но Алена сорвалась с места. — Я сама достану! Это наши с тобой дела. Не нужно никого вмешивать. Карина медленно повернула голову. — Еще чего! Олежка нам поможет, — рассмеялась она и выставила руку вперед, не давая Алене пройти. — Ковтун, давай. Олег направился к луже. Его старые, рваные ботинки в ту же секунду промокли насквозь. Грязная вода намочила и брюки, которые болтались на худых ногах. Он аккуратно достал вещи и протянул их девочкам. — Поставь на землю, — сказала Карина. — Она подхватила рюкзак и начала отряхивать его от грязи. — И что мне теперь с этим делать? Алена смотрела на Олега, который стоял рядом и ждал, когда ему разрешат уйти. — Иди скорей домой, — ее голос дрожал. — На улице минус десять, ты можешь заболеть. Он в недоумении разглядывал Синичкину, затем перевел взгляд на Карину, ожидая ее разрешения. — Чего ты стоишь! — Алена почти плакала. — Иди домой! Быстрее! — она перешла на крик. Он продолжал стоять. Алена подбежала к нему и начала толкать в спину. — Уходи! Вали отсюда! — она кулаками била его по спине и рукам. — Уходи! Уходи! — Синичкина, ты с ума сошла? — Карина потянула ее за рукав пуховика. — Ковтун, вали отсюда, — она небрежно махнула рукой в его сторону. Олег развернулся и пошел в направлении аллеи. — Синичкина, что с тобой? — Карина с удивлением смотрела на подругу. — Это же Ковтун! Падальщик! Алена оторвала взгляд от Олега, который только что скрылся за домом, и повернулась к Карине: — Да пошла ты! — закричала она. — Пошли вы! Все вы! — подхватила сумку и побежала по улице. Глава 4 Карина тяжело поднималась по ступенькам, мысленно ругая сломанный лифт. — На фига покупать квартиру на девятом этаже? — она остановилась на лестничном пролете и посмотрела в панорамное окно. Достав из рюкзака пачку «Винстон», закурила. — Еще рюкзак весь грязный, — снова выругалась, обтряхивая сумку от засохшего песка. — Отдам матери, пусть стирает. Опустилась на корточки возле окна, разглядывая крыши сонных домов, расстилающихся вокруг. Весь день прокручивала в голове сцену с Ковтуном и Синичкиной. Она не злилась на Алену, просто не могла понять, почему та заступилась за него. — Он же падальщик! — фыркнула она. — Грязь! — ее лицо исказила злая ухмылка. — Какого черта эта девчонка творит? Карина докурила и, сплюнув на пол, затушила окурок о стену подъезда. Взглянув на цифру «7» над лифтом, медленно пошла вверх. — Я дома, — Карина открыла дверь и вошла в квартиру. Бросив сумку на пол, опустилась на этажерку рядом с зеркалом и начала снимать обувь. — Где ты пропадала? — в коридоре появилась Светлана Николаевна с тарелкой в руках. — Ты видела, сколько уже времени? И зачем мы купили тебе мобильный, если ты не отвечаешь? Карина демонстративно закрыла уши руками. — Ты издеваешься? — мама наклонилась к ней. — Ах, ты доля, моя доля! — Карина, не сводя глаз с матери, начала громко петь. — Дальняя дорога! — Ты издеваешься? — Светлана Николаевна последовала за дочерью по длинному коридору, стены которого были выложены декоративными мелкими камушками. — Я с кем разговариваю? Я все расскажу отцу! — Мне ее уже не встретить, не вернуть назад! — Карина продолжала громко петь. На последнем слове она повернулась и, заглянув маме в глаза, захлопнула дверь своей комнаты, повернув ключ. Светлана Николаевна еще несколько минут стояла возле двери, слушая издевательства дочери, а затем вернулась на кухню. Карина была младшей дочерью в семье Стебельских. Старшая, Лена, училась на четвертом курсе университета, занималась плаванием и писала стихи. Проблемы подросткового возраста ее не коснулись, и мама искренне считала Лену золотым ребенком. С Кариной было все иначе. Евгений Александрович, глава семейства, ушел полтора года назад. Для всех это стало полной неожиданностью, а для Карины — настоящей катастрофой. Первый год она почти не разговаривала с мамой, а еще спустя время превратилась в неуправляемого подростка. В материальном плане семья не почувствовала отсутствие кормильца: отец каждую неделю переводил приличную сумму на содержание детей. В квартире был сделан евроремонт, у детей в комнатах стояли новые компьютеры, а в карманах лежали последние модели мобильных телефонов и наличные. Евгений Александрович пытался объяснить Карине причину своего ухода, но она ни разу его так и не выслушала. Подслушала разговор мамы с подругой: он ушел к молодой женщине, поэтому версия с угасанием чувств к маме потерпела крах. Карина не могла и не хотела прощать отца. В школе сказала всем, что он умер, а когда классная позвонила, чтобы выразить Светлане Николаевне свои соболезнования, услышала удивленный голос на другом конце провода. Мама неоднократно пыталась установить с дочкой контакт, но Карина закрылась в себе, ежедневно осыпая маму оскорблениями и упреками. — Это ты виновата, что он ушел! Ты! И только ты! — через неделю после ухода отца Карина ворвалась в спальню к матери. В тот вечер Светлана Николаевна молча выслушала дочь. Она не ругала ее, не отвечала упреками на упреки, тихо слушала обвинения. И когда дверь в спальню с грохотом закрылась, поняла, что это только начало их новой жизни. В Карине было столько обиды, что она просто не справлялась с ней. Ее разрывало от горя. Но рассудить: кто прав, а кто виноват, не могла. Понимала, что мама ни при чем, но искала виновных. Убедившись, что мама ушла, она открыла дверь и тихо прошла в ванную. Включив холодную воду, наклонилась и, намочив руки, промокнула лицо. — Ну и уродина, — провела рукой по худому лицу. — Вся в мать. Карине шестнадцать. Она была рослой девушкой, пожалуй, самой высокой в классе. Ей не нравилось ее спортивное телосложение: широкие плечи, плоский таз, длинные, но тяжеловатые ноги. Она запустила руку в тонкие волосы, которые неаккуратно лежали на плечах. — Пакли, — фыркнула Карина, проводя пальцами по редким прядям. — У нашей Джеси и то больше шерсти! Карина внимательно посмотрела в зеркало. Аккуратно дотрагиваясь до бледной кожи, миллиметр за миллиметром, кончиками пальцев изучала кожу. Она была тонкой и прозрачной. Сотни маленьких паутинок-капилляров оплетали лицо, казалось, коснись, и оно рассыплется, как сухой морской песок. Узкие, слегка раскосые глаза всегда внимательно сверлили собеседника, забираясь под кожу и находя нужную информацию, понятную только ей. Она отпугивала людей своим взглядом, хотя сама не задумывалась об этом. Карина всегда была замкнутым ребенком, не делилась проблемами с мамой, не рассказывала о парнях сестре. Единственный, кому доверяла, был папа. Ей не нужно было подбирать слова, чтобы поведать ему о прожитом дне или врать, опуская детали безбашенной жизни. Нет. Вечерами, когда он возвращался домой, снимал пальто и ставил портфель на кафельный пол, она ждала пока он сядет в кресло перед телевизором, чтобы забраться к нему на колени. Неважно, сколько ей было лет: пять, десять или четырнадцать. Это было ее время, в котором она нуждалась так же сильно, как в кислороде. Сейчас ей нечем было дышать. Она задыхалась каждый день, возвращаясь поздно вечером, до последнего оттягивая момент, когда переступит порог родного дома. Дома, где раньше ее ждал папа. Сейчас его не было. И уже никогда не будет. Нет, он будет жить, улыбаться, радоваться новому дню, но уже без нее. — Ненавижу, — стиснув зубы, прошипела она. — Чтоб ты сдох! Слышишь, чтобы ты сдох! Урод конченый! Карина вцепилась руками в полотенце, резко сорвала его с крючка и стала с силой тереть лицо. Тонкая ниточка губ разомкнулась, и из груди вырвался стон, разлетевшийся по уголкам небольшой ванны. Все это время Светлана Николаевна стояла под дверью, точнее, сидела на корточках, запрокинув голову назад и прислушиваясь к глухим звукам, проникающим сквозь крепкие стены и мелкие щелки в двери. — Через пять минут звонок, куда вы собрались? — Алена, перебрасывая тяжелую сумку с одного плеча на другое, смотрела на подруг. — Что у нас там? — Таня на ходу запихивала горячую булочку с повидлом в рот. — Куда ты жрешь булки, скоро не влезешь в джинсы, — Карина ударила ее ногой по попе. — Ты конченая? — Таня выпучила глаза и повернулась к Карине. — Это новые джинсы! Ты знаешь, сколько я на них зарабатывала. — Ага, — Катя ухмыльнулась, — ровно три дня по часу в подъезде. — Ты о чем? — Алена в недоумении посмотрела на Катю. Катя на цыпочках подошла к ней и наклонилась: — Маленьким девочкам такое не рассказывают, — прошептала она, с каждым словом добавляя громкость. — Ты знаешь, что иногда девочки делают с мальчиками, кроме того, что играют на одной площадке в волейбол? — Да идите вы, — Алена поджала губы и сделала шаг в сторону класса. — Эй, стой! — давясь остатками булки, сказала Таня. — Ты что девственница? Алена старалась держать лицо, чтобы не выдать волнение. — Смотрите, у нее щеки покраснели! — Ты что реально еще не спала ни с кем? — Таня открыла рот, и кусочек булки упал на пол. — Тебе уже шестнадцать! — И что? — спокойно сказала Алена. — Ты хоть целовалась? — Отвалите, — Алена развернулась и вошла в класс, слыша за спиной раскатистый смех. — Дуры, — прошептала она, садясь за парту. Девушка злилась. Резкими движениями доставала из сумки учебники и тетради. Одна из книг упала на пол, отлетев прямо под ноги Ковтуну. Олег наклонился, поднял учебник и протянул ей. Она несколько секунд не двигалась, затем, бросив взгляд на дверь, быстро схватила книгу. — Спасибо, — сказала еле слышно. Ковтун ничего не ответил. Отвернулся и снова положил голову на парту, разбросав грязные волосы по столу. Алена прикусила губу и стыдливо опустила глаза. Ей было страшно. Только вот чего именно она боялась? Девочек, которые могли увидеть, как берет из рук падальщика учебник, или себя — неизвестную, иную, чем полгода назад. Она обессиленно опустила голову, громко ударившись лбом о деревянную парту. — Еще пять минут и сваливаем, — Катя посмотрела на часы. — Где она вообще лазит? — Таня откинулась на спинку кресла и обвела глазами класс, ожидая ответа. — Она едет из управления образования, — Саша, сидевшая перед ними, поправила очки и пренебрежительно посмотрела на одноклассниц. Таня, дождавшись пока та отвернется, показала ей средний палец. — Это ее проблемы! Мы не должны ждать! — Катя открыла рюкзак и начала сбрасывать туда вещи. — Валим! — Я не пойду, — Карина раскачивалась на стуле, сложив руки на груди и отталкиваясь носками ботинок. — Чего это? — Прогуляла до фига, она мне тройку в четверти может влепить. — А ты? — Катя толкнула Таню в бок. — Я тоже пас, такая же ситуация. — Блин! — Катя бросила рюкзак на пол. — И что мне одной делать? — Сиди, жди и закрой рот! Задолбала ныть! — Таня ударила ее тетрадкой по лбу и громко рассмеялась. — Хотите бельгийского шоколада? — Карина открыла сумку и достала длинную толстую шоколадку, покрытую серебристой фольгой, на которой были выведены незнакомые буквы. — Ты дура? Я всю перемену давилась булкой с повидлом, а у тебя все это время в рюкзаке лежала шоколадка? Давай сюда. Карина небрежно бросила шоколадку в сторону Тани. — Жрите. — А ты? — Я не хочу. Это урод вчера принес. Думала выбросить, потом решила вам отнести. Алена посмотрела на Карину, но удивление скрыть не смогла. — Что, Синичка? Интересно о ком идет речь? — резко развернулась Карина. Алена покачала головой. — Я говорю про того, кто породил меня, — Карина сделала вид, что не заметила ее жеста. В классе возникла тишина. Никто не смотрел на девочек, но слова Карины долетели до каждого. Таня с жадностью ела шоколадку, периодически облизывая пальцы с широкими, обгрызенными ногтями. Катя, развалившись на стуле, медленно надкусывала длинную полоску шоколада, подолгу рассасывая его во рту, как леденец. — Угощайся, — Карина положила перед Аленой две полоски. — Я не хочу, — тихо ответила она. — Брезгуешь? — Нет. Просто не хочу, — Алена опустила глаза в книгу, желая лишь одного, чтобы ее оставили в покое. Карина еще несколько секунд сверлила ее взглядом, затем отвернулась и устало растянулась на стуле. В классе царила тишина. — Кто-то умер? — растягивая буквы, спросила она. — Чего рты закрыли и уши развесили? Никто не ответил, лишь шуршание тетрадок и перешептывания книжных страниц нарушали тишину. Алена всеми силами прогоняла гнетущие мысли, еще сильнее впиваясь глазами в страницы учебника по литературе. «Урод, урод, урод…» — голос Карины звучал у нее в голове, эхом раскатываясь из стороны в сторону, спотыкаясь о другие мысли и перепрыгивая через целые предложения и обрывки утренних фраз разговора с мамой. — Чего вылупился? — Катя, облизывая пальцы, испачканные шоколадом, посмотрела на Ковтуна. — Хочешь? — она медленно отломала кусок шоколадки и протянула руку вперед. Девочки от удивления открыли рты. Олег повернул голову и посмотрел на коричневую полоску. Алена видела, как пытливы его глаза, сколько жадности и страсти в них. Заметила, как задрожал худой кадык на длинной шее, как дрогнули губы, спустя секунду превратившись в тонкую нитку. Он покачал головой. — Ты серьезно? — заливисто рассмеялась Катя. — Ты хоть раз в жизни пробовал шоколад? Я говорю не об обертках, которые ты облизываешь, достав из мусорки. Ковтун отвернулся и снова уронил голову на стол. Катя резко встала, стул пошатнулся и упал в сторону, взбудоражив весь класс. В два прыжка она оказалась около парты Ковтуна. Олег поднял голову, жирные пряди волос свисали вдоль лица. — Ты действительно не хочешь? Он покачал головой. — А так? — Катя начала медленно откусывать шоколад, постанывать от удовольствия и притворно закрывать глаза. — Невозможно вкусно, — снова откусила кусочек, а остатком стала медленно красить себе губы, меняя алый цвет на коричневый. Олег попытался опустить голову, но она криком одернула его. — Эй, куда собрался! Смотри! Смотри, пока я тебе не разрешу опустить глаза. Алена, открыв рот, наблюдала за сценой. От ужаса не могла проронить ни слова. Таня глядела с улыбкой. Карина равнодушно, слегка повернув голову, смотрела на Катю. Класс снова молчал. — Ну что, падальщик, хочешь? — она послала ему воздушный поцелуй, накрашенными шоколадом губами. Олег молчал. — Проси меня, умоляй! — прокричала она. — Давай! Это же лучше, чем по мусоркам лазить? Или нет? Отвечай! Чего молчишь, крыса? — Катя, перестань, — тихо сказала Алена. — Синичкина, заткнись! — Катя… — Закройся, дура! Если ты меня хорошо попросишь, я отдам тебе всю шоколадку! — она подошла к Тане и вырвала у нее из рук плитку. — Ну что? Давай! Тут еще твоим родакам останется. Ковтун молча поднялся и вышел из класса. — Куда пошел? Я тебе не разрешала! Громкий стук двери. Тишина. — Урод, — сказала Катя, направляясь к своему месту. Затем резко развернулась и подошла к его столу, где по-прежнему лежали открытые тетради с книгами. Громко, привлекая внимания всего класса, она набрала полный рот слюны и плюнула в открытую тетрадь по русскому языку. Катя вернулась на свое место, вытянула ноги и сложила руки на груди. — Ты не перегнула? — едва слышно спросила Карина. — Я? — она вытаращила зеленые глаза, обрамленные веером черных ресниц. — Он еще ответит мне за это! Катя была зла. Алена почувствовала это по ее тяжелому дыханию и вспотевшим ладоням, которые оставили жирные пятна на странице учебника. Сегодня они больше не разговаривали. Каждая была в своих мыслях, где-то очень далеко от огромного класса, усаженного всевозможными горшками с цветами; далеко от своих друзей, которых, как окажется вскоре, они абсолютно не знали; далеко от самих себя, погруженные лишь в личные обиды и нестерпимую злость, наполнявшую их сердца. На предпоследней перемене Алена пошла в столовую одна. Оглядываясь по сторонам, словно преступник, положила в сумку пять шоколадок и рассчиталась деньгами, которые с утра дала ей мама на обед. Сегодня решила не есть. Когда прозвенел последний звонок, она долго складывала свои вещи, дожидаясь, пока все выйдут за дверь. Когда в помещении никого не осталось, открыла сумку, достала шоколад и бросила его в открытый портфель Олега, валявшийся на полу возле парты. Глава 5 Таня стояла перед обшарпанным подъездом и жадно затягивалась. Ледяной ветер то и дело бросал ее белые волосы на лицо. — Трындец, — она нервно убрала прядь с лица. Отодвинув рукав пуховика, взглянула на часы: восемь вечера. — Вот и что мне делать дома? — она бросила окурок на землю, затем плюнула на него, испачкав, довольно чистое крыльцо. Снова забросив сумку на плечо, направилась к соседнему подъезду и позвонила в домофон. На шестой гудок раздался голос. — Кто там? — Твоя смерть, дура, — Таня заливисто рассмеялась, потревожив тишину во дворе. — Что нужно? — Катя была явно недовольна визитом подруги. — Открывай дверь. Не хочу домой идти. — Не могу. — Что значит не могу? — Таня начала злиться. — Тогда сама выходи. — Говорю же, не могу. Давай завтра поговорим. У меня тут батя буянит, — не попрощавшись, Катя отключилась. — Вот засада! — что есть сил прокричала Таня. Карина была на тренировке по плаванию, поэтому Тане ничего не оставалось, как вернуться к своему подъезду. В надежде встретить знакомое лицо, постояла во дворе, разглядывая редких прохожих. Никого не было. На ходу набросив капюшон, она вошла в подъезд. Перед тем как зайти, подняла глаза и посмотрела на окна четвертого этажа, где был виден тусклый свет от ночника. — Черт! — сказала она, немного постояв, но все же вошла в подъезд. Дверь не была заперта. Старая, обшитая коричневым дерматином, который от времени порвался и лохмотьями, напоминавшими высунутые языки собак, свисал с двери. В коридоре было темно. Тусклый свет из спальни пробивался из-под двери. Таня разделась, наспех бросив сапоги в коридоре и повесив пуховик на гвоздь в стене, прошла на кухню. Включив свет, открыла холодильник — пусто. На плите стояла одинокая кастрюля. Таня дотронулась руками — теплая. Она подняла крышку и осторожно заглянула вовнутрь. — Сколько можно жрать эту гречку! — закричала девушка, отшвырнув крышку в сторону. Она села на табуретку и огляделась по сторонам. Жестяной умывальник, убитая ржавчиной и временем черная газовая плита, исполосованная коричневыми разводами, которые невозможно было отмыть. На полу — рассохшиеся доски, на стенах — подобие обоев, рисунок в мелкий цветочек давно выгорел, превратившись в однотонное полотно. Двери не было — длинный узкий коридор служил мостом из кухни в спальню. Таня сидела на стуле, с отвращением разглядывая свое жилище. Открыв форточку и впустив в комнату морозный воздух, закурила. Ветер то и дело возвращал дым в квартиру. — Ты что куришь? — из комнаты раздался хриплый женский голос. — Я же просила тебя не открывать окна, батареи еле топят. — Заткнись, — громко крикнула Таня и, сделав затяжку, выбросила окурок на улицу. Громко захлопнув форточку, вернулась к плите и взяла еще теплую кастрюлю. Прислонившись к шкафчику, начала жадно есть. Крупицы падали на пол, на белый свитер и черные штаны. Таня оттряхнула кофту, одновременно ногой сметая кашу под шкафчик. Когда на дне ничего не осталось, снова заглянула в холодильник, в надежде, что там есть еда. Кетчуп, пачка масла, полбутылки молока. — Жесть! — процедила она, затем все же взяла пачку масла, отрезала кусок и положила в рот. Через несколько секунд согнулась над умывальником, выплевывая остатки сливочного масла. Открыв кран, смывала неприятный вкус, от которого во рту было щекотно. Выключив воду, она громко рассмеялась. Это не был смех довольного и счастливого человека. Через несколько секунд смех перерос в истерику. Таня медленно сползла по стене. Пол был холодным, но она не встала, продолжала завывать, вспоминая, что гречка была единственной пищей, которую она съела за день. Набросив халат, она выключила воду и вышла из ванной. В комнате горел ночник. Закатив глаза, в нерешительности постояла несколько секунд, затем повернула ручку и вошла в комнату. Мама лежала в кровати и читала потрепанную книжку в мягком переплете. — Покушала? — спросила она. — Это ты называешь, покушала? — Таня сбросила халат и залезла под одеяло рядом с мамой. Взбив подушку руками, она опустила голову, предварительно аккуратно разложив белокурые волосы. — Извини. Деньги будут через два дня. — У тебя никогда их нет, — Таня чувствовала тепло мамы, которая лежала в нескольких сантиметрах от нее. — Я что-нибудь обязательно придумаю, — тихо добавила мама. Голос был пропитан извинениями, словно совершила страшное преступление, в котором только сейчас решила признаться дочери. — Что ты можешь придумать? — Таня оторвала голову от подушки и посмотрела на маму. Она с болью проглотила слюну, которая, как ей показалось в тот момент, заполнила всю полость рта. «Господи, какая она старая», — Таня внимательно разглядывала столь знакомое и одновременно чужое лицо. Морщины были повсюду: тонкой сеточкой под глазами, ровными линиями на лбу, на тонкой коже век и даже возле рта. От худобы скулы, казалось, впали вовнутрь черепа, оставив две впадины на лице. Цвет кожи тоже впечатлял: под глазами — сине-фиолетовая, на щеках — землистая. Губ почти не было — лишь тонкая полупрозрачная нитка отделяла нос от подбородка. Таня подняла глаза выше. Волосы были такие редкие, что, казалось, их приклеили на голову как резиновой кукле. Таня стыдливо опустила глаза, продолжая сражаться с морем слюны, которая была готова вытечь изо рта. Она снова отвела взгляд, но глаза впились в руки. Худые, с тонкой кожей, исполосованные морщинами и местами покрытые сухими пятнами. «Наверно, от воды», — мысль стремглав пронеслась у Тани в голове. — Ты убожество, — Таня разомкнула губы и посмотрела на мать. Лидия Николаевна улыбнулась и молча отвернулась от дочери, устремив глаза в книгу. — Ты давно смотрела на себя в зеркало? — Таня еще больше разозлилась. — Тебе всего пятьдесят! На кого ты похожа, — она села на кровати, отбросив одеяло. Мать молчала, худыми пальцами сжимая книгу. — Ты подумала обо мне? Ты хоть раз подумала обо мне? — она дрожала то ли от холода, то ли от волнения. — Я только о тебе и думаю, — тихо ответила Лидия Николаевна. — Да что ты говоришь? Я не могу привести друзей к себе домой! Я не могу познакомить их со своей мамой, потому что она убожество! И мне стыдно до смерти! Мне толком нечего жрать каждый день! У меня постоянно нет денег! — она кричала так громко, что соседи сквозь тонкие стены могли слышать каждое слово. — А где мой папа? Где он? Летчик-испытатель? Почему ты всю жизнь молчишь и не говоришь, где он! Он, может, даже не знает обо мне! Вдруг он хороший и сможет дать мне нормальную жизнь? Чего ты молчишь? — Я тебе говорила, он бросил нас. — Бросил? Я не удивлена, как можно жить с таким убожеством! Лидия Николаевна медленно отложила книгу и повернулась к дочери. Несколько секунд она молча смотрела ей в глаза, слушая тяжелое дыхание и громкий стук ее сердца. Еще секунда — худая ладонь со звоном упала на Танину щеку, оставив на ней пылающий огнем след. Таня молчала, прислонив руку к горящей щеке. — Сука! — завопила она, подрываясь с кровати. — Ненавижу тебя! — отбросила одеяло в сторону, спрыгнула с кровати и выбежала на кухню, громко закрыв за собой дверь. Пододвинув табуретку к окну, открыла форточку, впуская морозный воздух в квартиру, и закурила. — Сука, — процедила она, сплюнув на пол. — Чтоб ты сдохла! — прокричала, теряясь в облаке дыма. Она еще долго сидела на табурете и смотрела в окно. Форточка была открыта. Температура в квартире почти сравнялась с уличной. Но Таня продолжала сидеть, не двигаясь. От холода кожа покрылась сотнями маленьких пупырышек, ноги нервно дергались в тихом танце, а длинные волосы, напоминающие тонкую паутину, от порывов ветра разлетались в стороны. Спустя час Таня закрыла окно, затем выключила свет. Поджав ноги к груди и обняв себя руками, она легла на деревянный пол кухни, который был усыпан маленькими снежинками. Она была так прекрасна. Шелковый сарафан, усеянный красными маками на тонких стеблях; русые волосы, заплетенные в тугую косу; изящные ступни, касающиеся зеленого ковра. В ее глазах было столько любви и восхищения, что слова, словно облака, исчезли из ее головы, оставив место одним эмоциям. Она подбежала к Тане и схватила ее на руки. Они были такие мягкие, теплые, нежные, будто вся красота мира была сосредоточена на кончиках ее пальцев. — Девочка моя, ты знаешь, что ты самая лучшая у меня? — ее смех слился с гулом шмелей, стрекотом кузнечиков, шепотом травы и беседами птиц. — Ты самая красивая, самая умная, добрая и нежная девочка в мире, — она чередовала слова с поцелуями, которыми покрывала маленькое личико. Таня смеялась, в нетерпении подпрыгивая на месте. Мама продолжала говорить, но она не различала слов, они были слиты воедино, как песня, мелодия… Единственное, что тогда чувствовала — тепло. Оно было везде: внутри ее маленького тела и огромной, бездонной души, на коже ладошек и на острых коленках, над головой и в нескольких метрах от нее. Тепло обдувало ее золотистые волосы, целовало в щеки, играло с краем платья. Счастье фонтаном вырывалось из нее, забрызгивая водой прохожих, которые вытирали теплые капли и улыбались в ответ девочке и ее маме. — Мамочка, я тебя так люблю! — девочка смеялась, выкрикивая прекрасные слова. — Люблю больше всего! Люблю больше всех! Люблю тебя, слышишь? Таня открыла глаза. Холодный пол, темнота, болит тело — первые мысли в голове. Она села, продолжая прислушиваться к голосам из сна. Провела рукой по щеке — вода. Снова плакала во сне. Она притянула к себе старый шерстяной плед и уткнулась в него лицом. У головы лежала подушка, а в ногах еще одно одеяло. Таня ухмыльнулась, заворачиваясь в одеяло, пахнущее сыростью и старостью, как и их квартира. С трудом разогнув ноги, встала и вышла в коридор. Остановившись возле комнаты, прислушалась к глухой тишине, которую прерывали резкие вздохи холодильника в углу кухни и старых часов, размеренно тикающих над входной дверью. В комнате никого не было. Лидия Николаевна ушла на работу. — Работница, чтоб тебя, — Таня тяжело опустилась на кровать и с брезгливостью осмотрела комнату. Деревянный стол с тремя шуфлядами, стул, вдоль стены платяной шкаф с нишами, заполненный книгами, фотографиями и множеством бесполезных предметов: статуэток, открыток и потрепанных игрушек. Ковра не было. Со стен на нее смотрели бежево-желтые обои, умирающие, как и весь дом, от неизлечимой болезни, имя которой время. Откинув одеяло, Таня встала с кровати и пошла в душ. Через десять минут она старательно наносила тональный крем на лицо. Тяжелые мазки, слой за слоем, ложились на кожу, пряча неровности и мелкие поры на юном лице. Взмахнув кисточкой, быстро распределила пудру, затем густо прокрасила и без того пышные ресницы. Следом за ними — черный карандаш и алая помада. Девушка довольно улыбнулась своему отражению, поворачивая голову из стороны в сторону, и не сводя глаз с зеркала, будто это были объективы фотокамер, которые ловили ее томные взгляды. Натянув узкие джинсы и такой же обтягивающий серый гольф, схватила сумку с пола, наспех забросив в нее учебники с тетрадями, лежащие на столе, и вышла в коридор. В углу, рядом с дверью, стояли новые лакированные сапоги на шпильках. Таня улыбнулась. Протерев их щеткой, обулась и покрутилась перед зеркалом. Открыв шкаф, сняла шубу с вешалки и опять подошла к зеркалу. Несколько секунд она разглядывала свое отражение, поглаживая каракулевый мех: такой мягкий и теплый. При этом Таня не улыбалась. Воспоминания, как ледяная вода, привели ее в чувство, она знала, какую цену Лидия Николаевна заплатила за обновку. Ровно год она откладывала деньги, ограничивая себя во всем: одежде, еде, чтобы купить дочери шубу, о которой та мечтала. И она купила. Таня обещала помнить об этом каждый раз, когда будет надевать шубу и видеть искрящийся под электрическим светом мех. Обещала. Но вскоре забыла о своих словах, погрузившись в повседневную реальность. Щелкнув выключателем, она закрыла дверь, повернула ключ и выскочила на лестничную площадку, пропитанную запахами окурков, нечистот и нищеты. Глава 6 Зима показалась Алене вечностью. Порой она не успевала запоминать дни недели, которые тянулись один за другим, плавно сменяя друг друга. В последний месяц девушка мало времени проводила с одноклассницами. Таня две недели почти не появлялась в школе, а на вопрос: «Где она?», подруги пожимали плечами или отмахивались. Катя часто болела и пропускала занятия. Алена замечала ее болезненный вид, опухшие глаза и слегка дрожащие руки. Все это она списывала на грипп, который не отпускал ее уже около месяца. Алена внимательно слушала ее, кивая головой и искренне сочувствуя. Нo тень сомнения не покидала ее, преследуя по школьным коридорам и за письменным столом в своей комнате под ярким светом настольной лампы. За это время Алена ни разу нс слышала, чтобы Катя кашляла или чихала. У нее не было в руках носового платка, а голос не был скован болезнью. Она курила, как паровоз, и пила холодное пиво после занятий. Думая об этом, Алена трясла головой, старательно отгоняя непонятные картинки, мешавшие ей дышать в привычном ритме. Боялась спросить Катю об этом или поделиться соображениями с Кариной и Таней. Они хоть и были вчетвером, но Алена ни разу так и не почувствовала себя четвертой, как чувствовала второй себя Таня или первой — Карина. Они были одним целым, Алена — просто шла рядом. Порой ей безумно хотелось с головой погрузиться в их мир: такой странный, пугающий и одновременно мерзкий. С другой, была счастлива оставаться в неведении и жить на своей планете, где знала каждый уголок, не боялась заходить в него, не включая свет. Но желание жгло ее худое тело. Любопытство росло, прогоняя страх, как рассвет выключает звезды и провожает ночь на покой. — В последнее время ты все вечера дома, — мама сидела на краешке дивана и ловко перебирала спицами, ногой отталкивая клубок бежевых ниток. — Ты поругалась с девочками? — она оторвала взгляд от будущего шарфа и посмотрела на дочь. Девушка сидела в кресле, поджав под себя ноги и щелкая пультом. — Все хорошо, мам. Просто то одна заболела, то другая, — Алена повернулась к маме и постаралась улыбнуться. — Такой погодой приятно и дома посидеть, — она посмотрела в окно: снежный вихрь, облаченный в белое пуховое пальто, кружился под фонарем. Алена поежилась и отвернулась. — Тебе нравятся новые друзья? — мама явно скучала и была настроена на душевный разговор. Алена встала с места и подошла к окну. На секунду ей стало страшно. Она представила Ковтуна, который идет по улице, набросив на голову капюшон, и худыми руками борется с ураганом. Ему холодно, в животе — пусто, а в руках — сумка с пустыми бутылками. «Господи, а если он упадет от бессилия и замерзнет. Насмерть!» — Мама, один мой одноклассник бомж. Екатерина Владимировна отложила спицы и внимательно посмотрела на дочь. — В школе с ним запрещено общаться. Всем. Если хоть кто-нибудь подойдет, то будет сидеть с ним за одной партой или его постигнет та же участь, что и Олега… Его так зовут… Олег. — У меня в школе был такой мальчик, — Екатерина Владимировна говорила тихо. Ее голос был мягким и теплым, как уютный шерстяной плед, которым Алена обожала накрывать ноги, когда лежала на диване и читала книги. — В то время не было такого явного разделения богатый или бедный. Все были одинаковы. Почти. Но этот мальчик был особенный. Его родители сильно пили, а других родственников не было. Он жил в бараке недалеко от школы… — Мама, это те бараки, которые стоят за железнодорожными путями? — Да. — Помнишь, я была там. Лет пять назад, наверное, когда искала дядю Сергея. — До сих пор не понимаю, как у тебя тогда хватило смелости туда пойти, — снова эта мягкая улыбка, едва тронувшая ее губы. Алена рассмеялась, вспоминая свои злоключения с Ленькой тем прекрасным летом. — Его звали Костя. Он был хорошим мальчиком. Ему просто не повезло с родителями, точнее, с судьбой, которую те выбрали. — Вы общались с ним? — У нас не было таких жестких правил, как у вас. Но общее мнение все же сделало свое дело. Разговаривать, играть с ним было стыдно. За этот поступок презирали и жестоко обижали. Да и желания как такового ни у кого из детей не было. — А ты? Ты общалась? — Алена и сама не заметила, сколько надежды теплилось в этих словах. — Нет, — Екатерина Владимировна пристально посмотрела на дочь, но в ее голубых глазах мерцали огоньки. — Но я помогала ему. — Как? — девушка почти не дышала. — Кормила и помогала с одеждой. Иногда дарила тетради и книги, — она сказала об этом так спокойно, будто рассказывала о том, как покормила соседскую кошку колбасой. — Как кормила? — Обычно, — рассмеялась она. — Забирала из дома оставшуюся после ужина еду. Иногда сама мало ела, заворачивая пищу в газету. Мама ни о чем не догадывалась. Не думаю, что она бы сильно разозлилась, но я все равно ей не рассказала. Боялась рисковать. Из глаз Алены струилось восхищение. Екатерина Владимировна заметила это, и уголки ее губ слегка разъехались в стороны. — Я знала, что поступаю правильно, — вздохнула она, разглядывая юное лицо дочери. — При этом молчала. Никто не знал, что я помогаю ему. — Почему? — Все просто, — она пожала плечами. — Мне было страшно и стыдно. Алена опустила глаза, пристально рассматривая свои руки. Екатерина Владимировна вернулась к вязанию. Несколько минут в комнате царила тишина. — Если ты хочешь ему помочь — помоги, — ее голос был спокойным. — Но сделай это так, как я, — она поправила очки в тонкой оправе и вернулась к шарфу. Алена посмотрела на маму, но Екатерина Владимировна не подняла глаз, полностью погрузившись в вязание. Девушка молча пошла к себе в комнату, плотно закрыла за собой дверь и включила ночник. Забравшись на диван, укрылась пледом и прикрыла глаза. Она не хотела спать. Лежала и думала о девочках и о Ковтуне, о новой жизни, в которой появились яркие и одновременно тусклые цвета. Не понимала, хорошо это или плохо. Думала о Жене Клюквиной и Марине — прошлой жизни, которая теперь была так далека от нее. Перед глазами мелькали картинки: Таня с сигаретой в руках; Карина, сидящая на корточках с бутылкой пива возле ног; Катя, толкающая одноклассниц, чтобы первой войти в столовую; Олег — всегда один, с опущенной головой. Вот он идет по школьному длинному коридору, вот сидит один за последней партой, положив голову на стол, а вот бредет по заснеженной улице, сжимая в руках тяжелые пакеты, в которых позвякивают бутылки. Лицо почти полностью спрятано под вязаный старый шарф, которым обматывался, оставляя лишь прорезь для глаз. Вот он останавливается и подбирает окурки, валяющиеся возле подъезда, а потом долго сидит на ступеньках и докуривает остатки табака. Алена осознает, что сон затягивает ее, но картинки по-прежнему мелькают, будто она не спит, а стоит посреди улицы, наблюдая за этой странной и такой чужой жизнью. Чувствует, как обмякшее тело погружается в теплую воду, и легкая улыбка озаряет ее лицо. Алена бежит по переулку, усыпанному песком и мелкими камушками. Знает каждый изгиб песчаной дорожки, каждую травинку, растущую вдоль заборов. Этот воздух — знакомый до мурашек по коже. Он пахнет теплой землей, огородами, переспелыми яблоками и солнцем. Она останавливается и прикрывает глаза. В переулках сознания ищет родные лица. Вот и бабушка — Анна Владимировна. Ее пепельные волосы всегда аккуратно уложены в тугой пучок на затылке. На поясе повязан фартук с незамысловатым рисунком в виде цветов. Под ним длинная юбка, прикрывающая ноги до щиколоток. Бабушка всегда носила только юбки, считая, что женщине негоже ходить в брюках. Она стоит на крыльце, медленно помешивая тесто в эмалированной желтой миске. «Конечно, это блины», — думает Алена и, отправив ей воздушный поцелуй, бежит дальше по улице. Рядом дом Даши и… Вот они сидят на узкой скамеечке возле дома и листают какой-то журнал. Алена машет им рукой и, спрыгивая с калитки, бежит дальше. Вот дом бабушки Яни, а за забором тусклый силуэт Марины, спрятанный за пышным кустом смородины. Она сидит на стуле и гладит кошку Марфу. Алена радостно выкрикивает ее имя и галопом несется вниз по улице. На углу переулка два дома: Жени и Инны, чуть дальше Саши. Алена, стараясь скрыть улыбку, подкрадывается к Жениному окну и стучит в него кулачком. Через секунду Женя появляется в окне. Во сне у нее нет инвалидного кресла. Она с ногами забирается на подоконник и высовывает голову в узкую форточку, чтобы вдохнуть ароматы лета и снова улыбнуться подруге. Они перебрасываются несколькими предложениями, и Алена идет дальше. Не заходит к Инне и не улыбается ей, хотя девочка, как обычно, висит на калитке, рассматривая жизнь за бетонным забором. Алена не доходит до Сашиного дома, разворачивается и бежит к бабушке, возле калитки слышен запах блинов. Поднимаясь по ступенькам, сглатывает слюну, подступившую к горлу, представляя, как сейчас будет класть в рот горячий блин, смазанный сливочным маслом и посыпанный сверху сахаром. Алена сидит за круглым столом на бабушкиной кухне и говорит без остановки, рассказывая, как прожила очередной прекрасный день, наполненный неповторимыми приключениями и невообразимыми чудесами. Она улыбается и смеется, прикрывает рот ладошкой и периодически хлопает себя по лбу. Ее щеки, как розовые яблоки, округляются от улыбки, а из карих глаз струится радость. — Алена, Алена! Пора ужинать! — где-то вдали она слышит знакомый голос, но не может понять, откуда он доносится. — Просыпайся! Открывает глаза. Перед ней стоит мама. Она смотрит на мамин передник и улыбается. — Это бабушкин? — спрашивает она. Екатерина Владимировна не сразу поняла, о чем говорит дочка. Затем, поймав взгляд Алены, смотрит на передник. — Да, забрала у нее год назад. Напоминание о детстве. — И о моем тоже, — Алена разглядывает знакомый узор. — Кстати, ему тридцать лет, а с виду и не скажешь, — она нежно проводит рукой по шероховатой ткани. — Мама, можно на каникулы я съезжу к бабушке? — Конечно можно, что за вопросы! Алена отбрасывает плед в сторону и поднимается. — Я безумно соскучилась по нашей улице, — она протягивает маме руку и та, схватив ее за ладонь, притягивает к себе. — Пошли ужинать, — она запускает руку в Аленины волосы и слегка треплет их. Глава 7 Крепко сжимая в руках черную дорожную сумку, Алена быстро идет по заснеженной улице. Она то и дело оглядывается по сторонам, выискивая знакомые силуэты в вечерних сумерках. Никого нет, лишь несколько человек, укутавшись в шарфы и спрятав лица под капюшоны, бегут домой, не отрывая взгляд от земли. Пот тонкими струйками стекает из-под вязаной шапки. Поставив сумку на землю, Алена снимает рукавицы и вытирает лицо. Высматривает нужный поворот, но из-за снега все вокруг кажется одинаковым. Немного восстановив дыхание, она забрасывает сумку на плечо и продолжает идти. Через несколько минут сворачивает в подворотню и снова останавливается. — Это точно здесь, — она разглядывает двухэтажную деревянную постройку, больше похожую на заброшенный сарай. Но свет из окон, проливающийся на белый пушистый ковер, свидетельствует, что здесь еще есть жизнь. Алена старается тихо открыть дверь, но предательский громкий скрип сообщает о незваном позднем госте. В нос сразу же ударяет запах нечистот, сигарет и алкоголя. Девушка невольно закрывает нос ладошкой. Лестница деревянная, прогнившая, с большими трещинами. Она ступает аккуратно, надеясь не наткнуться на жильцов. Ставит сумку и достает из кармана пальто записку. Ул. Волгоградская, д. 3, кв.3 Поднимает глаза — квартира номер три. Подтаскивает сумку к двери и в нерешительности стоит несколько секунд. «Нужно постучать, иначе кто-нибудь другой может забрать ее», — мысли вихрем проносятся в голове. Присев на корточки, заглядывает под внушительную щель под дверью — тусклый свет. Еще секунда и она, что есть сил, стучит в дверь, толкает сумку ногой и убегает из тамбура. Перепрыгивая через ступеньки, оказывается возле выхода, когда кто-то резко хватает ее за капюшон. От неожиданности Алена оступается и падает на колени. Сердце бешено колотится в груди. Она интуитивно подносит ладонь к правой стороне, стараясь унять громкий стук, который, как ей кажется, сейчас разбудит всех жильцов этого странного дома. — Ты определенно сумасшедшая, — знакомый голос раздается за спиной. — Ты хочешь взорвать нас? Алена оборачивается: перед ней стоит Ковтун и с любопытством разглядывает ее. Его волосы как всегда взлохмачены, а лицо кажется неестественно темным, будто грязь стала уже частью его тела. — Почему взорвать? — отряхивая пыль с колен, спрашивает она. — Другого объяснения у меня нет. Зачем еще бросать черную сумку перед квартирой и убегать из дома, будто начался пожар. — Я пойду, — она поворачивается к двери. — Постой! Я шучу. — Просто хотела помочь. — Да понял я, — он взъерошивает и без того лохматые волосы. — Пошли, — он кивает головой и поднимается по ступенькам. Алена в нерешительности смотрит на него, искренне не зная, как поступить. Спустя несколько секунд все же следует за ним. Жестом он показывает ей наверх — лестничный пролет между этажами. Подхватив сумку, следует за ней. — Ну и что ты принесла? — расстегивая молнию, спрашивает Олег. Алена видит, что он улыбается. — Сейчас посмотрим. — Я просто хотела помочь, — она пожимает плечами, не сводя глаз с сумки, из которой по очереди он достает продукты и одежду. — А бритва зачем? — он задорно смеется. — Я подумала, пригодится, — на всякий случай, уточняя, — бриться. — Консервы, еще консервы, сыр, конфеты… молоко! — он удивленно поднимает на нее глаза. — Ты скупила весь продуктовый магазин? — Это вместо спасибо? — Я еще не успел сказать, — его голос сегодня другой. Звонкий, красивый и мягкий. — Джинсы, кофты, надеюсь, я не найду там старые трусы твоего папы? — он продолжает смеяться, доставая вещи из сумки. — У меня еще один вопрос. Как ты все это дотащила? — Пришлось немного попотеть, — Алена поднимает глаза, ловит его взгляд, и они вместе громко смеются. Олег внимательно разглядывает обновки и запасы, аккуратно складывая их в сумку. — Спасибо тебе, — застегивая замок, говорит он. — Я знал, что ты необычная, но что сможешь прийти в барак с сумкой припасов — такого точно не ожидал. Это очень круто, — он делает паузу и на площадке воцаряется тишина. Алене кажется, что она слышит, как падает снег. — И ты крутая. — На моем месте… — Никто, — он не дает ей закончить предложение. — Ни разу. — Тогда я первопроходец, — улыбается она, стягивая с головы вязаную шапку с помпоном. — Только у меня к тебе есть одна просьба. — Не парься, я никому не расскажу. Могла бы и не просить. — Мне не стыдно. Нет! Просто многие меня не поймут. — Тебя все не поймут. — Я думаю, некоторые хотели бы тебе помочь, просто они боятся. — Но ведь ты тоже боялась. — Боялась. — Вот видишь. Боялась, но сделала. Поэтому и говорю, ты крутая. Олег садится на цементный пол, спиной прислоняясь к батарее. Алена повторяет за ним, вытягивая ноги перед собой. С минуту они молчат. — Ты, наверное, хочешь знать, как я докатился до такой жизни? — Мне не обязательно это знать, — еле слышно говорит она, опуская глаза в пол. — Мои родители всегда пили. Сколько я себя помню, а это лет с четырех, пожалуй. Я здесь родился, — он обвел подъезд глазами. — Я не видел другой жизни, поэтому принял эту. Моя бабушка говорила, что родителей не выбирают. Значит, я заслужил такую жизнь. Пока еще не знаю за что, но, думаю, время все расставит на свои места. — Ты ведь мог выбрать другую жизнь, — Алена старалась подбирать слова. — Уйти… — Ты про детский дом? Нет. Там я буду один, а здесь у меня семья. Алена в недоумении посмотрела на Олега. — Да, семья. И это все, что у меня есть. Это единственное место в мире, моем мире, где меня не унижают и не гнобят. И мне здесь хорошо, — он достал из кармана мятую пачку сигарет и через несколько секунд подъезд застелил туман. — Хочешь? — протянул ей пачку. — Не выпендривайся, я видел, как ты курила за школой, — сквозь дым Алена плохо видела его лицо, но точно знала, что сейчас он улыбается. Она взяла сигарету, и красный огонек осветил ее лицо. — Почему ты не дашь отпор? Не накричишь, не побьешь их в конце концов! — Это ничего не даст. На их место придут другие, и история повторится. Я же не могу бить всех, — он нервно усмехнулся. — Тем более они говорят правду. Знаешь, что меня успокаивает? Алена кивнула. — То, что и они все такие же убожества, как и я. Просто пока еще не поняли это. Каждый умирает в своем жалком мире, вместо того чтобы открыть глаза и увидеть, как же круто на самом деле они живут. Знаешь, они даже хуже меня. Почему? Потому что я это понимаю, а они — нет. Я понимаю, что главное здесь и сейчас, а они — нет! — Ты про девчонок? — И про них тоже. Но только не про тебя. — Ты меня не знаешь. — Знаю. Ты крутая. Вот и все, — он сделал затяжку. Алена думала над его словами, наблюдая, как плавно тлеет бумага. — Ты не злишься на своих родителей? — Нет. Я их принимаю. Они больны. Смертельно. И их болезнь — алкоголизм. — Но они не хотят ничего менять. Даже ради тебя! — Алена боролась с чувствами. Она злилась на спокойствие Олега и осуждала за покорность и смирение. — Да, не хотят. Потому что по-другому жить не умеют. Но они меня любят. Особенно мама. Знаешь, она почти каждый день просит у меня прощения. Так и говорит: «Прости, сынок, что мы испортили тебе жизнь». Произносит это утром и вечером, иногда и в обед. Я прощаю. Надеваю куртку и иду дальше ворошить мусорки. Алена потушила окурок об пол и отложила его в сторону. Олег смотрел на нее, не сводя глаз. Его дыхание было тяжелым, тело зажатым, а речь — свободной. Слова словно ждали именно этого часа, чтобы вырваться наружу и освободить тело. — Разве можно после этого обижаться? Разве можно не простить мать, которая плачет и просит у тебя прощения? Разве можно их бросить подыхать здесь, а самому уйти в другую жизнь, зная, что они больны? Ответь мне! — Нельзя. — Ты бы смогла? — его голос дрожал. Алена не видела лица Олега, но точно знала, что сейчас по его щекам текут слезы. — Не смогла. — Вот и я не смог. Почему? Она повернулась и посмотрела ему в глаза: — Потому что ты крутой. Плохо помнила, как попала домой. Не различая дороги и прячась от снега под капюшоном, медленно шла по старым дворам, периодически поднимая глаза и заглядывая в окна домов, из которых на белоснежный ковер струился теплый свет. Впервые в жизни ей было так страшно. Боялась завтра идти в школу, боялась смотреть девочкам в глаза и говорить с одноклассницами. Но больше всего она боялась увидеть Олега. Знала, что пройдет мимо, сядет за соседнюю парту и ни разу за день не повернется, чтобы поймать его взгляд или просто улыбнуться ему в ответ. Алена чувствовала, как страх перерастает в злость. Злость на всех. В первую очередь на саму себя. Знала, как должна поступить, но была уверена, что не сможет так сделать, ведь для этого нужно быть действительно крутой. Глава 8 Катя несколько раз проверила, закрыта ли дверь в ванной. Убедившись, что наверняка, начала раздеваться. Она небрежно бросала на пол кофту, майку, бюстгальтер, старые джинсы и носки. Когда оказалась совсем голой, внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале. Прикусив нижнюю губу, чтобы не расплакаться, провела рукой по темно-синим пятнам, которые, как тучки на небе, были разбросаны по всему ее телу. Некоторые были свежими, поэтому выглядели не грозовыми тучами, а слегка запыленными облаками. Ее лицо исказила гримаса отвращения. Она включила воду и залезла в ванную. Вода была слишком горячей, но не отводила дождик, равномерно направляя его по всему телу. Намылив мочалку, долго терла кожу, пока та не стала багровой. Места, где были гематомы, терла по несколько минут, но пятна не уходили, наоборот, стали еще темнее, будто кто-то нарисовал на ее теле фломастером черные круги. Выключив воду, села в ванную и подобрала под себя ноги. Ее трясло, а кожа покрылась тысячами пупырышек. — Катя, ты чего так долго? У тебя все хорошо? — дверная ручка опустилась вниз. — Да, мам! Выхожу! — сквозь стук зубов ответила девушка. — Ты чего закрылась? — голос стал тихим, в нем послышалось волнение. — Не заметила, выхожу, мам, — Катя встала, сняла с веревки полотенце и быстро завернулась в него. С длинных темных волос стекали капли холодной воды. Дотрагиваясь до кожи, они были похожи на легкие удары тока. Девушка сдернула еще одно полотенце и быстро обернула в него волосы. Схватив с вешалки теплый халат, набросила его и открыла дверь. Мама сидела на кухне и пила чай. — Будешь? — спросила она, увидев Катю. — Да, сделай, пожалуйста, — она посмотрела в сторону темного коридора и тихо спросила, — его нет дома? Мама покачала головой. — Его сегодня еще не было, — она встала со стула и снова поставила чайник. — Доча, — она повернулась и подошла к Кате, — знаю, что говорю это каждый день, но по-другому я не могу. Прости меня. — Мама, перестань! — Катя почувствовала, как задрожали колени. — Прости, что так получилось. Видит Бог, я не хотела. И за папу прости. Катя освободилась из ее объятий и скрылась в коридоре. Через минуту вернулась. — Вот, это тебе, — она протянула небольшую стопку денег, перевязанных тоненькой резинкой. — Откуда это? — Татьяна Николаевна посмотрела на деньги. — Заработала, — Катя с вызовом в глазах смотрела на маму. — Я пока решила оставить плавание и пойти работать. — Ты не должна… — Должна, мама! — она закричала. — Должна! Или ты хочешь, чтобы я смотрела, как ты умираешь? Потому, что всем остальным наплевать, жива ты или нет! — села на табуретку и заплакала. Слезы лились рекой, а крик превратился в вой. Она сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, и рыдала. — Доченька, милая моя, перестань. Прошу тебя, — Татьяна Николаевна уткнулась носом в рукав гольфа и заплакала. — Мама, я не смогу без тебя! Понимаешь, не смогу! — Катя опустилась с табуретки и подползла к матери. — Я умоляю тебя, не умирай! Не оставляй меня с ним, — она схватила ее за брюки и начала целовать ноги. — Если ты умрешь, я тоже умру. Лучше убей меня сама! — Катенька, перестань. Все будет хорошо. Я буду жить. Обещаю, что сделаю все возможное, чтобы жить, — она крепко сжала в кулаке деньги. Катя продолжала плакать, хватая маму за лодыжки и притягивая к себе. — Я не смогу без тебя, — прошептала она мокрыми губами. — А я без тебя. Он пришел после двенадцати ночи. Катя слышала его хаотичные шаги в коридоре. Слышала, как небрежно сбросил ботинки в прихожей, повесил куртку на вешалку. Лежа в постели, ей казалось, что слышит его спертое дыхание, запах изо рта, который так ненавидела; видит его синеватое лицо с туманными глазами, в которых, кроме пустоты, больше ничего не было. Она старалась не дышать, боясь, что он услышит в ночной тишине, как поднимается ее грудная клетка. Если услышит, то снова ворвется в ее мир и испачкает его своими грязными ногами. И он вошел. — Спишь, тварь? Этот запах. Катя чувствовала, еще одно его слово и ее вырвет прямо в постель. Она молчит, глаза закрыты. Он бесцеремонно включает свет и подходит к кровати. Катя не реагирует. Даже ресницам приказывает замереть и не вздрагивать. Он присаживается возле кровати и смотрит ей в глаза. — Дрянь малолетняя, — сплевывает на пол возле ее кровати и выходит из комнаты, не потушив свет. Девушка открывает глаза. Свет режет, как лезвие бритвы. Больно. Еще несколько секунд она лежит, не двигаясь, прислушиваясь к шагам за дверью. Ушел. Катя встает с кровати и бежит на цыпочках к окну — ночной морозный воздух врывается в комнату, прогоняя пары алкоголя. Ложится в кровать и натягивает одеяло на голову. Слышит, как он что-то говорит маме, но та не отвечает. Через минут двадцать раздается скрип дивана. Тишина. Она выбирается из кровати и закрывает окно. В комнате так холодно, что ее снова трясет. Подходит к двери — тишина. Щелчок выключателя и комната погружается во мрак. Катя ныряет в постель и со всей силы закрывает глаза. В этот момент мечтает лишь об одном — скорее уснуть. Утро наступает так быстро, что она сперва не понимает, а был ли сон. Натягивает вчерашнюю одежду и пробирается к выходу. Набросив пуховик и шапку, берет сапоги в руки и поворачивает замок. — А завтрак? — Татьяна Николаевна стоит в коридоре, наблюдая за дочерью. — Спасибо, я не хочу. В школе поем, — оглядывается на дверь их спальни. — Он спит, — тихо говорит мама. — Не обижал тебя вчера? Она качает головой и подходит к дочери. — Ты во сколько будешь сегодня? — Около десяти. — Так поздно? — Такой график, — Катя не смотрит маме в глаза. — Ma, я опаздываю в школу. — А где ты работаешь? — мама ласково поправляет шарф и нежно проводит рукой по ее волосам. От этих прикосновений Катя улыбается, чувствуя, как внутри разливается тепло. — Курьером в магазине. Развожу всякую дребедень. Зарядки для телефонов, чехлы и прочее. Платят каждую неделю, очень удобно. — Прости меня… — Мама, перестань! Мы же договорились. — Ты не должна работать в шестнадцать лет. — Я должна смотреть, как моя мама умирает от гепатита? — она крепко обняла маму и выбежала из квартиры. За ночь намело столько снега, что Катя еле переставляла ноги, ступая через сугробы белой ваты, которые еще не успели расчистить дворники. Снежное конфетти продолжало падать ей на голову, ресницы и губы. Катя слизнула снежинку и печально улыбнулась. Из окон школы струился свет — проснулась. Дети с тяжелыми портфелями на плечах протаптывали дорогу к крыльцу, огибая дворника, который лениво расчищал белую пудру лопатой. Катя присела на низкий заборчик за домом и закурила. Она видела, как Карина, забросив рюкзак на одно плечо, размашистой походкой идет к школе. Синичкина, как всегда неуклюже, семенит ногами, спотыкаясь о невидимые преграды на пути. Еще шаг — она падает на колени. Катя не удержалась и засмеялась. Таня, медленно и грациозно, облачив ноги в кожаные сапоги на высоких каблуках, плывет в школу. На ней новая шубка, а длинные белые волосы развеваются на ветру. — Модель, блин, — Катя сплевывает и бросает окурок в сугроб. Еще несколько минут сидит на месте, пока улица снова не погружается в тишину, а в каждом школьном окне не загорается солнце. Встает с забора, огибает школу и идет на остановку. Рукавом куртки вытирает слезы и на ходу запрыгивает в автобус. Глава 9 — Синичкина, ты чего лазишь по району ночью? — Карина сидела за партой и раскачивалась на стуле. — Я видела тебя вчера. Алена почувствовала, как леденящий холод сковывает спину и живот. — Это семейные дела, — Алене кажется, что она чувствует взгляд Олега на затылке, и еще сильнее сжимает зубы. — В такое время? Может, у тебя парень появился, а ты молчишь, — она толкает локтем Таню, которая, положив голову на парту, дремлет. — Таня, у тебя появилась конкурентка. — Ой, отвали, — бормочет она, не поднимая головы. — Давай, колись, я не отстану! — Карина кладет локти к ней на парту и смотрит с усмешкой. — Мама попросила забрать кое-что у ее подруги, — Алена выдерживает взгляд. — Как скучно! — Карина разворачивается и обводит класс глазами. Когда ее взгляд останавливается на Ковтуне, снова оживляется. — Падальщик, у тебя новые джинсы? — она сгибается пополам и заглядывает под парту. — Фирменные! Ты кого ограбил? — громкий смех разлетается по классу, разбиваясь о школьные окна, отскакивая от стен и кружась вокруг парт. — Или ты возле коттеджей в мусорках копался? Алена бросает взгляд на папины джинсы. Олег молчит, не отрывая глаз от учебника по русскому. — Чего молчишь? — в глазах Карины разгорается костер. — Может, после уроков погуляем в парке? — громко вскрикивает Синичкина. Огонь затухает, Карина удивленно смотрит на Алену. — Ты чего кричишь? Алена улыбается во весь рот. — Я не кричу. Просто хорошее настроение, — она обнажает белые зубы. — Так что, пойдем? Пива выпьем! Таня, подняв голову, поворачивается к Алене. — Пива? Это точно Синичкина говорит? — Сто пудов втрескалась и молчит. — Причем тут это! — Алена громко вздыхает. — Просто хорошее настроение. — Ну-ну, — Карина продолжает всматриваться в ее лицо, будто изучает под микроскопом. — Если ты проставишь пиво, то пошли. — Хорошо, — быстро соглашается она, в надежде, что Карина больше не вернется к разговору с Олегом. — Или влюбилась, или головой долбанулась, — Карина бросает на Алену быстрый взгляд и отворачивается. В класс заходит учитель. В магазине, как назло, много людей. Алена, опустив голову, переминается с ноги на ногу. На дне синей корзины лежат три бутылки пива «Аливария» и два больших пакета с чипсами. Она не может решиться подойти к кассе: ощущение, что на нее смотрят все покупатели, продавцы, скучающие за прилавками, и даже дети, канючащие возле взрослых. Их глаза полны осуждения. Они наперебой кричат: «бесстыжая», «малолетка», «куда только смотрят твои родители». Она уже готова бросить корзину и стремглав бежать на улицу, но продолжает стоять. Не может так поступить. Девочки ждут ее на крыльце. Если она провалит «задание», то следующую неделю просидит на скамейке «чмырей» (Таня придумала) вместе с Сашей, которая пришла в школу без бюстгальтера; Олей, которая не моет голову неделями; Викой, жировые складки которой не может скрыть ни один широкий свитер. Аленина очередь. Она ставит корзину на прилавок рядом с кассой. Продавщица — «своя». Так сказала Таня. Женщина средних лет в бордовой униформе и наспех собранным пучком на голове берет бутылки и складывает в пакет. Алена протягивает деньги: — Как и положено, — говорит девушка. — Сдача ваша. — Без тебя знаю, — фыркает продавщица и кладет часть денег в карман передника. — Брысь отсюда, — шикает она, поправляя головной убор. Девушка хватает пакет и выбегает из магазина. В тамбуре останавливается и тяжело дышит. — Возьми себя в руки, — Алена закатывает глаза, надеясь, что слезы не побегут. Внутри все давит, будто кто-то крепко сжимает внутренние органы. Она переключает внимание и думает о бабушке. Это первая светлая мысль, которая приходит ей на ум. — Умница, дочка, — Карина выхватывает пакет и заглядывает вовнутрь. — Нужно было больше брать, пойдешь еще. — Не вопрос, — бросает Алена. — Только денег у меня больше нет. — Ладно, и на этом спасибо, — Карина хлопает ее по плечу. — Пошлите, нам нужно срочно согреться. В парке не так холодно. Старые деревья цитаделью окружают их. Они защищают хрупкие тела от пронизывающего ветра, от шума мокрых дорог и злых взглядов прохожих. Деревянная скамейка, усыпанная со всех сторон окурками, едва дышит, тяжело оперевшись на два камня. Три силуэта. Они сидят, сгорбившись, на скамейке и не двигаются. Лишь по движениям рук понятно, что это люди, а не тени. Ветер все же добирается до них. Ему скучно, хочет играть. По очереди подхватывает их волосы: белые, темные, медовые и подбрасывает в воздух. Он смеется. Они злятся, приглаживая макушку. Таня открывает бутылку пива об скамейку, и крышка со звоном падает на каменную дорожку. Карина повторяет за ней, и вторая пробка летит следом. Алена крепко сжимает холодное стекло в руке, не решаясь попросить открыть. — Давай сюда, — Карина протягивает руку. — Ты, что, пиво открывать не умеешь? — в зубах она держит сигарету. Алена молча смотрит себе под ноги. Ей не хочется пива, не хочется сидеть на холодной скамейке и курить. Она хочет домой. — Держи, — Карина протягивает бутылку. — Спасибо, — Алена делает глоток и слегка морщится от непривычного вкуса. Пробовала пиво всего три раза. Ей не нравился вкус, запах, а особенно послевкусие, которое еще несколько часов напоминало о том, где она была и что делала. Снова делает глоток и, не морщась, пьет — девочки смотрят. В их глазах пляшут чертики, а на губах появляется подобие улыбки. — Вкусно тебе, Синичкина? — Таня прикрывает глаза и за несколько секунд выпивает треть бутылки. — Очень вкусно, — она подкуривает сигарету и медленно выдыхает дым. Они мало разговаривают, каждая осталась в своем мире, который находится далеко от этой скамейки. Карина первая нарушает тишину. — Где Катя? — говорит так, будто она была с ними и отошла не более получаса назад. — Кстати, да. Я не звонила ей эти дни, а ты? — Таня в мыслях возвращается к ссоре с мамой, за доли секунды снова забывая о подруге. — Я тоже давно ее не видела, — Карина монотонно стучит бутылкой о скамейку. — Знаю, что заболела, но не успела проведать. Синичкина, чем она болеет? — Точно не знаю, говорила, что грипп, — Алена вспоминает темные круги под глазами, бледную мраморную кожу, и ее сердце сжимается, словно под одежду проникает холодный порыв ветра. — Офигенные подружки! — Таня делает последние глотки, и бутылка с грохотом разбивается о бетонную урну. — Я зайду к ней сегодня. — Синичкина, так что ты делала вчера вечером на районе? — Карина взглядом забирается к ней под кожу. — Признавайся, у тебя появился парень? — она небрежно толкает ее локтем в бок. — Нет у меня никого! Как только встречу — сразу расскажу. — Не верю я тебе, — Карина не унимается. — Тебя мама в жизни не отпустила бы в метель, в полдесятого вечера по делам к ее подруге! Что за бред! — Думай, что хочешь, — она прячет лицо в воротник, защищаясь то ли от ветра, то ли от глаз Карины. — Синичкина, а у тебя были уже парни? — Крутая тема, — подхватывает Таня. — Давай, удиви нас! — Конечно, были! — Алена все глубже зарывается в вязаный шарф. — Крутой ответ! — фыркает Карина. — Подробней. Алена начинает злиться. Допивает ледяное пиво и аккуратно ставит бутылку под ноги. — Секс у тебя был, она спрашивает! — ветер подхватывает Танин смех, быстро разнося его по всему парку. Алена молчит. Мысли, как осенняя листва на ветру, кружатся в ее голове. Тонкими пальцами поправляет волосы и облизывает губы, которые в одно мгновение стали сухими. — Нет, не было, — она старается говорить уверенно, но голос все равно дрожит. — Да ладно! — Карина громко хлопает в ладоши и запрыгивает на скамейку. — Не может быть! — Что здесь удивительного? — Алена подрывается с места. — По-моему, здесь нет ничего удивительного. Мне всего шестнадцать! — Вот именно! — смех Карины перемешивается с криком ворон. — Тебе уже шестнадцать! — она продолжает смеяться, привлекая внимание прохожих. — Синичкина — девственница! Да ты почти святая! Напряжение столь сильное, что Алена чувствует, как каменеют мышцы. Она пытается выдавить из себя ухмылку, но губы превратились в лед, а в глазах застыли хлопья снега. — Ты хоть целовалась? — Карина наклоняется над ее ухом. Алена резко отстраняется. — Конечно, целовалась! Что за глупости! — улыбка все же касается губ. — Точно? — лицо Карины снова рядом. — Да точно! — Алена отталкивает ее руками. — Что за дебильные вопросы! — Почему сразу дебильные? Например, у Тани это любимая тема. — Отвали, — Таня, вытянув ноги, рассматривает свои новые сапоги. — Да ладно тебе, просвети Синичкину. Вдруг ей скоро практика предстоит, а она и теорию на двойку знает. — Сама и расскажи. Ты у нас тоже опытная, — Таня достает из кармана пачку сигарет. — Или стесняешься? — Запомни главное правило, Аленушка! Не лежи, как бревно. Снова этот смех. Снова во рту привкус тошноты. Ледяная волна бьет ее по лицу. Алена пытается сдвинуться с места — получается. Она наклоняется и поднимает с земли пустую бутылку от пива и опускает ее в урну. Вернувшись к скамейке, берет сумку и вешает ее на плечо. На ее губах улыбка. Русые волосы, секунду назад обрамлявшие лицо, развеваются за спиной. Стоит прямо, изо всех сил стараясь уверенно держаться на довольно высоких каблуках. — Мне пора. Я обещала маме, что буду дома не позже девяти, — перед тем как развернуться и уйти, посылает им улыбку. — Спасибо за вечер, но мне честно пора домой. Они остаются вдвоем. Таня и Карина. Не отрывая глаз, взглядом провожают Алену, пока та не скрывается за поворотом. Еще полчаса сидят рядом, спрятав слова далеко под теплым свитером, медленно прогуливаясь каждая в своем мире. Вдвоем. Одни. Глава 10 — Девочки, давайте быстрей! Еще домой топать полчаса и уроки делать! — Алена, поставив руки по бокам и нервно топая ногой по разбитому асфальту, поторапливала подруг. — Подожди ты, — Карина подняла рюкзак с земли и забросила на плечо. — Дай договорить! Алена впервые пошла с девочками на тренировку. Таня и Карина занимались плаванием, сколько себя знали. Алена с искренним восхищением наблюдала за их четкими движениями. В эти моменты они были другими. Без злости, напыщенности, грубости. Обычными девчонками, которые перед тем как войти в воду сняли маски и положили их на скамейку, стоящую вдоль стены. Алена любила воду, но плавать толком не умела. Интерес взял верх, да и коротать зимние вечера дома ей не особо хотелось. На ней был белый в синюю полоску купальник. Алена, стараясь не привлекать к себе внимание, быстро запрыгнула в воду. Ей казалось, что никого более худого в бассейне нет. Она стеснялась худых ног, которые, как ей казалось, напоминали две длинных тонких ветки. Такое же определение давала и рукам. Но больше всего смущала верхняя часть туловища, точнее, отсутствие одной из главных ее частей — груди. Поэтому следующий час из воды торчала только голова в белой шапочке. В душевую она зашла последняя, в надежде, что кабины будут пустыми. Карина, увидев ее, резко выскочила из-за стенки: — Руки вверх! Вы арестованы, — прокричала она, бросив в нее мочалкой. — Карина, ты дура! — Алена подняла мочалку с пола и отправила обратно. Карина, не стесняясь, бегала голая по душевым, то и дело, выбрасывая очередные фокусы. Таня тоже чувствовала себя раскованно. Она долго намыливала тело, напевая под нос мелодию, известную только ей. Алена выбрала самый крайний душ. Она не помнила, когда в последний раз мылась так быстро. Обернувшись в бледно-розовое полотенце, пошла в раздевалку. Всю дорогу от бассейна думала лишь об одном, чтобы завтра в школе девчонки не рассказали о ее худобе и поролоновом лифчике, заменявшим ей грудь. Они не рассказали. То ли не заметили, то ли не сочли этот факт интересным и достойным внимания. — Короче, вы как хотите, а я пошла домой! — Да идем мы, идем! Ну ты и зануда, Синичкина! — Карина шлепнула ее рюкзаком по попе. — Зануда, но уже какая-то родная. Еще немного и я тебя полюблю, — она наклонилась и горячо поцеловала ее в щеку. — Да ну вас! — Алена слегка оттолкнула ее в сторону. На губах играла улыбка. В последние недели что-то изменилось. Девочки стали относиться к ней по-другому. Не могла объяснить почему, но видела перемены и больше не злилась на них. Да, ее по-прежнему возмущало их поведение, слова и манера разговаривать, но в душе прощала их. Наверное, так прощают людей, которых любят, размышляла Алена. — Давай, сиротка, проведем тебя до остановки, — Таня подхватила ее под второй локоть. — Вдруг тебя украдут, потом твоя мама с нас кожу снимет. Они повернули за угол дома, где жили девчонки, и вышли на аллею, освещенную желтыми фонарями. Еще шаг — замирают. Первые секунды они не знают, что делать. Ноги каменеют, а языки присыхают к небу. На углу дома лежит Катя. Над ней стоит невысокий парень и бьет ее ногами. Она молчит, изредка поскуливая, как дворовая собака. — На, получи, — он отводит ногу и с размаха бьет ее в живот. — Чтоб ты больше не плодилась, тварь! Карина бросает рюкзак и бежит вперед. Таня, спотыкаясь на каблуках, летит за ней. Алена стоит на месте. Не может поверить своим глазам и ушам. Это все иллюзия, мираж, сон. Это не может быть правдой. Девушка все же делает шаг. Медленный, неуверенный. Ноги не слушаются, руки не подчиняются. Еще секунда и она падает. — Синичкина, вызывай милицию! — Карина кричит так громко, что Алена невольно закрывает уши ладонями — опять забыла перчатки дома. — И скорую, быстро! — У меня нет телефона, — шепчет она. Пытается повысить голос, но связки замерзли. — Нет телефона, — закрывает лицо ладонями. — Отвали от нее, урод! — Карина толкает парня в грудь. Таня приподнимает Катю: она стонет, ей больно. Девушка вся в крови. Таня достает платок и вытирает ей лицо. — Скорую! Быстро! — от ее крика должен проснуться весь район, но никто не слышит — слишком громко в квартирах разговаривают телевизоры. — Синичкина! Вызывай скорую! — Чтоб ты сдохла! — он плюет на Катю. — Это только начало! Только начало, запомнила? — он руками бьет воздух. — Пошел вон отсюда! — Карина ловко достает из кармана перочинный ножик и выбрасывает руку вперед. — Еще одно слово, — она шипит, как змея. — Тише, тише! — он поднимает руки вверх. — Еще вдруг попадешь, — его смех отравляет воздух. Он разворачивается и выходит на аллею. Пара шагов — останавливается. — Ваша подруга проститутка! — он складывает ладони около рта и кричит. — Стоит на обочине в Шабанах. Чтоб ты сдохла! Убейте ее сами! Они снова одни. Никто не вышел из подъезда. Никто не набрал номер скорой. Их четверо, но они одни. Таня крепко прижимает к себе тело Кати. Карина, превратившись в ледовую фигуру, смотрит вдаль. Алена, свернувшись клубком, лежит на земле, закрыв лицо руками. Страх изменил их. Этот вечер украл у них детство, отобрав последнюю надежду на то, что в их жизни все будет хорошо. — Убейте меня, — слова медленно растворяются в воздухе. Катя закрывает глаза и проваливается в тишину. Глава 11 Стук каблуков. Звук четкий, громкий. Он раздражает слух, пугает. Так спешат навстречу беде. — Где она? — голос тихий. Карина делает жест головой, указывая на дверь в конце коридора. Татьяна Николаевна ставит сумку на пол. Затертые ручки, потрепанный ремешок устало падают на плитку. Девочки двигаются в сторону: — Не пускают, присядьте, — Карина взъерошивает волосы ладонями. — Нужно подождать, — она старается говорить спокойно, но страх еще внутри ее, он ломает голос. — Как такое могло произойти? — Мы не знаем, — Таня медленно поднимается со скамейки. — Вы знаете, кто это был? — Да. Кирилл. Ее парень. Татьяна Николаевна молча переводит взгляд с Тани на Карину и обратно. Они слышат, как тяжело она дышит, как громко стучит ее сердце. — Почему я не знала, что у моей дочери есть парень?! — она кричит так громко, что Карина невольно зажимает уши ладонями. — Почему вы знали, а я нет? Ответьте мне! — она хватает Карину за плечи и трясет ее. Карина отталкивает ее и подрывается с места. — Мы тоже не знали! Мы ничего не знали! — она размахивает руками, затем бьет ботинком в стену. Мелким конфетти штукатурка сыплется на плинтус. — Кирилл! Это все, что мы знали! — она плюхается на попу посреди коридора. Ее трясет так, будто кто-то вылил на спину ведро ледяной воды. Она воет тихо, но так горько. Таня молча смотрит на нее, прикрыв рот ладонью. — Вы знаете, где он живет? Фамилию? Как его найти? Таня качает головой. Татьяна Николаевна прикусывает губу и смотрит на дверь. — Вы же лучшие подруги. — А вы мать, — Карина поднимает голову. — Вы мать! — Значит, я плохая мать. — Значит, мы плохие подруги. Я бы даже сказала никакие! — Карина снова кричит. — Мы просто тупо курим, пьем пиво и слушаем рассказы Тани! Все! Это все, что мы знаем друг о друге! Таня молчит. — Я омерзительная подруга, — уже тише говорит она. — Я ни разу за два месяца не навестила Катю. Даже не позвонила, чтобы спросить, чем она болеет! — Карина запрокидывает голову и смотрит в потолок. — Ни разу! А ты, Таня, позвонила? — Нет. — За все время звонила только одна девочка. Алена. Карина хлопает в ладоши и смеется. — Синичкина и тут нас сделала! — она смеется громко, заливисто. Дверь палаты открылась. Доктор был таким высоким, что перед тем, как выйти из проема, пригнул голову. Уставший, с впалыми глазами и сутулой спиной, он выглядел гораздо старше своего возраста. Двигался медленно, будто специально растягивал секунды до встречи с ними. Остановившись рядом с девочками, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. — Вы мама? Татьяна Николаевна еле заметно кивнула. От страха и усталости она не могла пошевелиться. — Она жива, но состояние тяжелое. Стабильно тяжелое. — О, Боже! — К сожалению, ребенка спасти не удалось, — он машинально снял с головы шапку — от стирки она потеряла вид и выглядела неопрятной. Карина не выдержала первой. Она кричала так громко, что все, кто был на этаже, выбежали на коридор. Она кричала так громко, что двое крепких санитаров, взяв ее под руки, увели в палату. Она кричала так громко, что лишь укол сильного успокоительного заставил замолчать, вернув ее в мир, где не было крови, ударов, умирающей подруги и ее ребенка, который никогда не увидит разноцветных птиц и не почувствует, насколько сильно любит нас солнце. Глава 12 Алена не выходила из комнаты три дня. В понедельник пропустила занятия в школе и бассейне. Время от времени вставала, чтобы выпить воды или просто бродила по квартире, когда дом погружался в тишину. В тот вечер она не поехала в больницу. Все, что сделала, помогла девочкам донести Катю до скамейки и дождалась скорой. Мама Карины позвонила Екатерине Владимировне, и через десять минут возле дома остановилась машина папы. Там он ее и нашел. Алена сидела на скамейке одна, рассматривала ладони, на которых запеклась кровь. Ее трясло так сильно, что Аркадий Петрович подумал, что у нее обморожение. В подъезд заносил дочь на руках. Эту ночь Екатерина Владимировна провела у кровати Алены. Она легла на полу, подложив под голову подушку и набросив на ноги шерстяной плед. Она не спала, лишь с каждым часом все крепче и крепче сжимая Аленину руку и прислушиваясь к ее тяжелому дыханию. — Я сказала, что ты заболела, — Екатерина Владимировна стояла у плиты и жарила сырники, — Алена обожала их. — Спасибо, — запах успокоил ее. Проходя мимо мамы, она остановилась и поцеловала ее в плечо. — Можно я уеду к бабушке? Каникулы через неделю. — Сама хотела предложить тебе. — Можно я уеду сегодня? Екатерина Владимировна отложила лопатку и повернулась к Алене. Она еле сдержалась, чтобы не застонать. — Я закажу билет. — Закажи сейчас. Пожалуйста, мама, — последние буквы она не договорила. Впервые за три дня плакала. Плакала так сильно, как только умела. Екатерина Владимировна сняла сырники со сковороды и положила на тарелку. В середину налила сметану. Поставив тарелку рядом с Аленой, она вилкой разделила сырники на части и начала дуть. Обмакнув каждый кусочек в сметану, стала кормить дочь. Алена сидела на длинной деревянной скамейке и смотрела в окно. Людей в вагоне было мало: две женщины в возрасте с тяжелыми сумками возле ног; мужчина, прислонившийся щекой к окну и сжимавший в руках книгу. В конце вагона ехала группа мужчин. Они громко разговаривали, смастерив самодельный столик из сумок и положив на него колоду карт. Елки в треугольных платьях, украшенных белоснежной мишурой, танцевали за окном. Алена, приложив пальцы к стеклу, сжимала и разжимала их: будто пыталась поймать деревья. Белые покрывала аккуратно застилали землю. Вдали виднелись черные точки — деревни и поселки, разбросанные за полями. Иногда дома стояли прямо вдоль дороги: деревянные, покосившиеся от времени и ветра; кирпичные с незамысловатыми узорами на фасадах; изредка попадались и новые, спрятанные за высокими заборами. Она подумала, как должно быть одиноко этим людям жить в тишине, нарушаемой лишь стуком железных колес. А может, наоборот, — они счастливы. Может, там живут семьи, которым не нужны голоса городов. Им хорошо в тишине. В их домах тепло, пахнет хлебом. Здесь людям важно каждое слово друг друга, никто не кричит, не плачет. Смех и улыбки наполняют дом. Алена почувствовала, как улыбка тронула ее губы. Прикрыла глаза, представляя, как через час переступит порог бабушкиного дома; как чудесный аромат ласково коснется кончика ее носа; как крепко обнимет бабушку, уткнувшись ей в передник, а еще через десять минут будет сидеть за круглым столом с вязаной скатертью и уплетать горячие блины. А потом они долго будут разговаривать на теплой кухне. Бабушка будет рассказывать последние новости, а Алена молчать, так как говорить о своей новой жизни она уже не сможет. Глава 13 Карина стояла посреди холла торгового центра, равнодушным взглядом провожая прохожих. Она ритмично постукивала каблуком ботинка о плитку, привлекая внимание людей. — Хоть бы раз пришел вовремя! — прокричала она. Проходящая мимо девушка остановилась и посмотрела на нее. — Что смотришь, иди! Я не тебе! — Карина сверкнула ровными зубами, небрежно махнув рукой. Она была зла на весь мир. Яд просачивался через каждую пору кожи, ярким светом лился из зеленых глаз, а тонкие губы превратились в прозрачную нить. — Прости, я опоздал, — Евгений Александрович дотронулся до ее плеча. Он быстро расстегнул пальто и вытер широкой ладонью капли пота со лба. — Ты всегда опаздываешь, — Карина продолжала рассматривать прохожих. — Совещание затянулось. Я не мог уйти, — он открыл портфель и достал конверт. — Это тебе. — Что это? — Небольшой презент от меня. Бери. Карина выставила ладонь вперед. Когда конверт коснулся кожи, она открыла его и, заглянув вовнутрь, присвистнула. — Щедрые чаевые! В честь чего такая премия? Я вроде не самый прилежный работник. — Сарказм! Молодец, вся в отца. — Надеюсь, это единственное, что досталось мне от тебя. — Пошли, перекусим, — Евгений Александрович взял дочку под локоть и повел в сторону кафе. Карина откинулась на мягкий вельветовый диван. Небрежно перелистывая страницы, она делала вид, что выбирает еду. Па самом деле не смотрела на слова и картинки. Ее мысли были так далеко, что на момент задумалась, зачем она здесь. — Расскажи, как ты? Как сестра? — Ты забыл, как зовут твою вторую дочь? Могу напомнить — Лена. Карин, хватит, это уже не смешно. Секунда — ее лицо перед ним. — Это мне не смешно! Ты назначаешь встречу после двухмесячного отпуска от нас. Приносишь конверт с деньгами. Затем интересуешься моими делами! — она громко рассмеялась, откинувшись на спинку дивана. Что тебя смущает? — Ты никогда не спрашивал, как у меня дела! — Я много работаю. Ага. А еще спишь с двадцатилетними девицами, бросаешь жену и детей. Да! Ты очень занят! Он молчит. Длинными пальцами проводит по столу, словно проверяя, есть ли пыль. — Карина, я тебе все объяснил. Так получилось. Мы с твоей мамой не любим друг друга… — Это ты не любишь, — она шипела, как змея. — Когда уходил, ты не спросил ее: «Света, дорогая, а ты тоже меня не любишь?» Ты вообще ничего у нее не спросил! Разве ты знаешь, как ей было больно? Разве можешь представить, как сильно и при этом тихо она плачет по ночам? А мы? Ты нас спросил? Ты спросил, хочу ли я жить без тебя? — Но я всегда буду рядом. — Нет! — она подорвалась с места. — Нет! Ты больше никогда не будешь рядом! Ты станешь перечислять деньги, приносить конверты и звонить мне один раз в два месяца, чтобы спросить, как у меня дела! Хотя на самом деле тебе на это наплевать! — последние слова она прокричала. — Дай мне шанс все тебе объяснить… — Добрый день, — она подошла бесшумно, будто возникла из воздуха. Высокая, красивая, дорогая. Длинные черные волосы спускались с плеч. Глаза огромные, Карина чувствовала, как тонет в них. Губы вкусные, как спелая клубника. Тонкая талия, длинные ноги, изящные запястья, фарфоровая кожа. — Это кто, пап? — еле слышно спросила она. Евгений Александрович запускал и доставал руки из карманов, будто что-то искал и никак не мог найти. «Наверно, слова или совесть», — подумала Карина, наблюдая за ним. — Я хотел познакомить тебя с Викой. Думаю, вам стоит узнать друг друга поближе. — Ты охренел? — она широко распахнула глаза. — Ты охренел? — повторила Карина, пытаясь унять дрожь в теле. — Успокойся. Я просто хотел… — Да знаю я, что ты хотел, — в одну секунду усталость полностью одолела ее. Руки, как ветки, обвисли вдоль тела. Она медленно вышла из-за стола. Взяла рюкзак. Сняла с вешалки куртку, затем снова подошла к отцу. — Купи ей новое платье. Это хреновое, — конверт полетел в пустую тарелку, — она развернулась и пошла к выходу. Остановившись посреди зала, развернулась и что есть сил закричала: — Ей двадцать лет. И она новая жена моего сорокапятилетнего папы, который бросил свою семью! Ну не твари ли? — она сделала шаг навстречу отцу, — чтоб вы сдохли! — громкий плевок на пол и топот ног. Карина выбегает из кафе. На ее щеках море слез. Карина стучит каблуками по цементному полу лестничной площадки. Здесь пахнет сигаретами и мусорным баком. Тишину нарушает лифт, медленно снующий между этажами старой девятиэтажки. — Твоя очередь, — Леша протягивает ей косяк. Карина открывает полусонные глаза и машинально берет его. Резкий треск — крепкая затяжка. Густое облако дыма застилает лестничный пролет. — Фырррр, — издает звук Карина. Снова треск и туман завесой отгораживает их от внешнего мира. — Как хорошо, — шепчет она, запрокидывая голову. — Держи. Леша, не глядя на нее, берет косяк и делает несколько затяжек подряд. Карина пытается отогнать дым руками. Она вскакивает с места и бьет Лешу ногой. — Пошли, — в голосе смех. — Давай, давай. — Куда? Карина приседает на корточки и тихо говорит: — Поджигать, — резкий смех, как звук разбившегося стекла, заполняет подъезд. Пьяный взгляд. Зрачки расширены, а дыхание частое и глухое. — Зови Лешего, — она прыгает на месте. — Ща, — Леша бросает окурок на пол и наступает на него ногой. Спускается на один пролет и звонит в дверь. Тишина. Снова затяжной звонок. Леша продолжает давить на кнопку. — Уснул, что ли? Дверь со скрипом открылась, и на пороге показался молодой человек со взлохмаченными волосами. Серая майка была украшена желтыми пятнами на груди, растянутые штаны болтались на худых, как спички, ногах. Он постучал домашним тапком об пол, будто вытряхивая из него песок, и внимательно посмотрел на гостя. — Что нужно? — Трава, — пожал плечами Леша. — Двадцать тысяч косяк. — Десять. — По рукам. Карина держалась руками за живот. Смех разрывал ее юное тело. Она прыгала на месте и визжала. — Я умру сейчас! Сделайте что-нибудь! Парни сидели рядом. Им было весело, но не настолько. — Тебе уже хватит, детка, — Леша вырвал из ее руки косяк и передал Лешему. — Эй, — Карина выпятила нижнюю губу. — Дай сюда! — Харе! У тебя уже истерика! Они сидели на качелях в детском саду за их домом. Вечер погрузил город в темноту, спрятав дома и лица прохожих. Фонари бросали отблески на аллею, освещая дорогу уставшим людям. — Предлагаю немного размять кости и повеселиться, — Леший сделал последнюю затяжку и, бросив косяк в песочницу, спрыгнул с качелей. — Погнали! — Погнали, — Карина повторила за ним и, припрыгивая, направилась к забору. Перемахнув через сетку, компания направилась в сторону соседнего дома. — Малая, ты хотела пожар? — Леший почесал рукой голову с кудрявой русой шевелюрой. — Будет тебе пожар! Он шел первым. В подъезде остановился перед почтовыми ящиками. Один за другим проверяя дверцы. — Закрыта, закрыта, — бормотал он, — а вот и газета! — На фига тебе газета? — сквозь зевоту спросил Леша, казалось, еще минута и он уснет прямо здесь. — Заткнись и пошли за мной. Они поднимались по лестнице. Леший первый — перепрыгивал через несколько ступенек. Леша за ним. Карина плелась сзади. Настроение менялось каждую минуту. Ей хотелось дико смеяться и плакать одновременно. Грусть, отчаяние, улыбки сменяли друг друга, как кадры из фильма. Моментами было тяжело идти. Тогда она останавливалась и переводила дух. Секунда — снова бежала по лестнице, освещая мрак своей улыбкой. — Тормозим, — Леший остановился на пролете между шестым и седьмым этажом. — Вон ее квартира. — Чья? — Подруги матери, — он плюнул себе под ноги. — Достала уже. Приходит и мозг выносит матери, а та потом мне. — Что будем делать? — Карина в нетерпении прыгала на месте. — Поджигать, — его смех отравил воздух подъезда. — Ты серьезно? Хочешь поджечь квартиру? — Я отморозок, но не настолько, — он расстелил газету в углу. Спустил штаны и присел на корточки. — Ты что делаешь? — Леша протер затуманенные глаза, пытаясь разглядеть силуэт. — А что, не видно? — смех оборвал резкий кашель. — Фу! — Карина размахивала руками, меряя шагами пролет. — Сейчас будет весело! — надев штаны, Леший свернул газету. — Всем тихо, как мыши, — он поднялся по лестнице. Положив сверток на коврик возле двери, достал из кармана зажигалку. — Стойте на месте. Когда я подожгу, спуститесь на пару ступенек вниз, чтобы вас не заметили. Карина, открыв рот, смотрела на Лешего. Он нажимает на дверной звонок, затем щелчок, пламя охватывает газетный сверток. Снова звонок, а Леший в три прыжка оказывается рядом с Кариной и Лешей. — Пожар! — женский крик будит подъезд. — Коля, пожар! — она быстро бьет тапочками по свертку, сбивая пламя. — Это еще что такое! Лена, да у тебя же ноги в д…! — мужчина с ужасом смотрит на остатки газеты. — Что за …! Убью! — Бежим! Троица со всех ног мчится вниз. Карина захлебывается от смеха. По бледным щекам текут слезы. На третьем этаже она останавливается и, присев на корточки, держится за живот. — Бегом, — Леша подхватывает ее под локоть и тащит за собой. Свежий морозный воздух бьет в лицо. Карина жадно глотает его, забегает за дом и поднимается по лестнице заднего подъезда. Парни теряют ее из виду. Она видит, как два сутулых силуэта растворяются на темной аллее. Карина забивается в угол и опускается на пол. Ее трясет. От холода, страха, косяка. Она не знает. Ей так холодно, что она слышит, как стучат зубы и замирает сердце. — Мама, — подняв глаза, она видит свет в спальне мамы. — Мама! — кричит она. — Мама, забери меня! Карина пытается встать, но ноги не слушаются. — Отходняк. Сейчас пройдет, — губы еле шевелятся. Слезы омывают лицо. Она плачет тихо, внутри разрываясь на куски. — Мама, мама, мамочка, прости меня! Забери меня! Мама! — она хочет кричать, но голос не слушается. На коленях отползает в сторону. Тело содрогается в судорогах. Ее рвет. Рвет утренним омлетом, маминым рассольником. Рвет воспоминаниями и обидами. Рвет папиными словами и прекрасной Викой, красоту которой Карина не сможет никогда подделать. Ее рвет косяком и сигаретами. Рвет отмороженным Лешим и глупым Лешей. Рвет собой. Кариной. Полчаса она пролежала на бетонном, грязном полу подъезда в лужах рвоты и хлопьях мягкого снега. Когда Карина пришла домой, мама не спала. Она сидела на пуфике в коридоре и ждала ее. Ничего не спросила, помогла раздеться, набрала ванную, вымыла дочь. Затем, обернув ее в сухое махровое полотенце, довела до кровати и уложила под теплое одеяло. Карина уснула быстро. Она так и не узнала, что самый лучший человек на земле всю ночь сжимал ее холодную руку и гладил по спутавшимся волосам. Глава 14 — Ну где же они! — Алена на носочках стоит на столе в мастерской. От постоянных движений он раскачивается, готовый в любое мгновение рухнуть. — Не мог же он их выбросить? — говорит она, просунув голову в отверстие в потолке — ход на чердак. — Нужна помощь? — дядя Сергей с улыбкой смотрит на племянницу. — Санки! — Санки? — Что удивительного? — Алена приседает, и русая голова появляется в сарае. — Я думал, что в твоем возрасте уже курят, ходят на дискотеки и целуются с парнями, — он протягивает руку, помогая спрыгнуть со стола. — Представь себе не только! Еще и на санках катаются. — То есть ты куришь? — ухмылка тенью ложится на морщинистое лицо. Алена разглядывает его. Морщины, как шрамы, полосуют лицо. Тонкая кожа обтягивает острый череп. Сосуды витиеватым узором ложатся на щеки. У него изможденный вид, будто не ел несколько недель. Алена поднимает глаза и прикусывает губы: густые волосы покрыты сединой, словно ковром. — Плохо выгляжу? — он устало трет глаза. Не дожидаясь ответа, идет в сторону сарая. — Санки, саночки, где же вы? Алена семенит за ним. Зимнее солнце светит ярко. Она щурит глаза, пытаясь разглядеть апельсин на голубом покрывале. — Это ты молодец, что надела валенки. Сегодня обещают до минус двадцати, а с понедельника уже будем готовиться к весне — потепление вроде. Ты надолго к нам? — Не знаю. Неделю точно побуду. — Это хорошо, — сигарета висит на нижней губе, будто ее приклеили. Сергей продолжает говорить, не доставая ее изо рта. — Почему она не падает? — Кто? — Сигарета, — солнце играет на ее губах. — Это мастерство: курить без рук да еще и говорить, — усмешка и клубы дыма перемешиваются с горячим дыханием. — А ты что, все-таки куришь? — Нет! Не говори ерунды! — Алена ковыряет ногой снег. — Смотри мне. Увижу с сигаретой, заставлю съесть, — он слезает со стула и поворачивается к ней, — и я не шучу. — Вот твои санки. Красная. Голубая. Желтая. Цвета чередуются, разукрашивая деревянные полоски. Алена улыбается. Ей кажется, что слышит смех. Свой смех. Она щурит глаза и видит, как летит с горки, задыхаясь от холодного воздуха и волн смеха. — Даже веревка та же самая, — она берет ее в руки и тянет санки за собой. — Класс! — И что ты будешь с ними делать? — дядя Сергей снова закуривает. — Кататься! — она смеется и бежит к калитке. — А тебе совет — кури поменьше, а то бабушка увидит и заставит их съесть, — смех растворяется в тишине переулка. Сергей провожает ее взглядом. Впервые за долгое время он улыбается, разглядывая жизнь вокруг себя. Наконец все обрело смысл. Алена приехала. Он делает глубокую затяжку и бросает окурок в сугроб. Секунда — скрывается в доме. Алена улыбается друзьям. Все в сборе: Даша, Таня и Валя. — Не верю, что вы так быстро согласились, — она смотрит на их санки. — Вижу, у вас тоже раритетные. — Если уж Валя свои не сломала, то наши и подавно проживут еще столько же, — Таня хохочет и толкает сестру. Валя отвешивает ей подзатыльник и складывает руки на груди. Валя чуть ниже сестры, но толще в два раза. На ней ярко-желтый пуховик и горчичная шапка с помпоном. На ногах белые дутые сапоги с меховой оторочкой. Щеки, как спелые яблоки, занимают большую часть лица. Несмотря на лишний вес, она очаровательна. Большие карие глаза, веер густых ресниц и мягкие губы украшают лицо. А когда Валя улыбается, на небе загораются тысячи солнц. Таня высокая. Выше всех. Кажется, дотронься до нее пальцем, и она навзничь упадет на землю. Волосы длинные, каштановые. Глаза — щелки, а рот ниточкой. Они такие разные, но такие родные. — Мы уже подумали, что ты совсем зазвездилась в Минске, — Даша поправляет шапку, натягивая ее на уши. — Тебя не было слышно с июня. — Я приезжала на выходные. — Когда это было! — Даша фыркает. — Летом мы переезжали, ремонт. Потом новая школа… — Говорю же, зазналась. — Ой, не нуди, — махнула рукой Валя. — Ален, как тебе новая школа? В мгновение перед глазами проносится жизнь длиной в шесть месяцев. Жизнь, о которой Алена не знала и не хотела знать. Карина, Таня, Катя, Ковтун… Казалось, это было не с ней. Она все придумала, увидела во сне, прочитала в книжке. — Нормально. — И все? — Даша недоверчиво разглядывает Алену. — Это все, что ты можешь сказать про Минск? — Ты спросила про школу, а не про Минск. Минск — красивый, шумный и большой. А школа — совсем другая. — Какая? — Не такая, как у меня была. Люди другие. Более сложные, — она пожимает плечами. — Конечно, другие! Это же Минск, а не приграничный городишко! Даша тоже высокая и худая. Черные длинные волосы спрятаны под вязаный берет. В цвет пуховика — красные варежки и сапожки на низком ходу. — Ты другая, — Алена смотрит пристально, но аккуратно. — Ты тоже. — Я не про внешность. Но ты другая. — Это плохо или хорошо? — Даша вздергивает острый подбородок. — Не знаю, — улыбка касается губ Алены. — Конечно, плохо! — Валя делает шаг вперед. — Ты стала просто невыносимой занудой! — она обнимает Дашу за талию и отрывает от земли. — И весишь меньше, чем мой кот! Они смеются так громко, что даже замерзшие вороны перестают каркать и замолкают, удивленно разглядывая девчонок в пестрых пуховиках. — Ну, погнали в яму! — Валя расталкивает их плечами и идет вперед. — Как была танком, так и осталась, — бубнит Таня, семеня за сестрой. — Ты так никогда себе парня не найдешь! — Да на кой он мне сдался! — смех вырывается из ее огромной души, заполняя все вокруг. — А если не перестанешь так гоготать, умрешь девственницей! — она начинает пародировать сестру, выдавливая из себя смех. Горка высокая, метров двенадцать-пятнадцать, не меньше. По сути, их две: одна плавно перетекает в другую. Сначала резкий спуск, затем небольшая остановка — ровная площадка, и снова вертикальный спуск. Вся гонка занимает несколько секунд, но и этого хватает, чтобы сорвать связки от крика и обморозить щеки. Местами на горке лед. Поэтому санками управлять почти невозможно. Ногами, конечно, тормозить можно, но это почти не дает результата — они продолжают мчаться вниз. — Кто первый? — спрашивает Алена. — Года так три-четыре назад мы даже не думали о страхе, просто садились и орали. — Кстати, да! Валя на ходу запрыгивала на санки, еле успевая запихнуть в них свою попу, — Тане так понравилась шутка, что она почти визжала от восторга. — Не вопрос! Я первая и поеду, — она ставит санки на землю, садится и берет в руки веревку. — Трусихи! — Валя посылает воздушный поцелуй и с криком летит вниз. На первой остановке санки не тормозят, наоборот, взмывают вверх и продолжают мчаться вниз. — Aaaaaaaa! — она орет так, что вороны с ужасом взмывают вверх и улетают прочь. Внизу санки не тормозят. Они продолжают катиться по равнине еще метров десять-пятнадцать. Когда они все же останавливаются, Валя спрыгивает и начинает с криками прыгать на месте. — Я это сделала! Жду вас здесь! — она разбегается и прыгает в снег. — Ладно, я следующая, — Алена натягивает шапку на уши и садится на санки. Крепко сжимая в руках веревку, отталкивается ногами и исчезает из виду. Девочки подбегают к краю горки и смотрят, как подруга с криками летит вниз. Выехав на равнину, санки заносит и они переворачиваются. — Ты жива? — доносятся голоса с вершины. Алена достает лицо из снега, снимает рукавицы и убирает хлопья с лица. Валя подбегает к ней и помогает встать. — Ты в порядке, — она стряхивает снег с одежды и ласково поправляет шапку Алене. — В порядке? Ты шутишь? — заливистый смех разливается по яме. — Я в восторге! — она набрасывается на Валю и крепко сжимает ее в объятиях. Обе падают в снег. Крики, смех, визг — девчонки, одна за другой, слетают с горки, оставляя за собой снежную завесу. — Слышите? — Алена подносит палец к губам. — Что? — шепотом спрашивает Таня. — Тишину. Они вчетвером лежат на белом покрывале и всматриваются в небо. Солнце уже не такое яркое. Оно медленно, по маршруту часовой стрелки скатывается с середины голубого блюдца. Небо намыто до дыр. Голубое, прозрачное, будто покрытое бесцветным лаком, оно смотрит на мир. — Слышите? — Алена приподнимает голову. — Это снег с ветки упал. — Мы ничего не отморозим? — никто не смотрит на Дашу, но все знают, что ее нижняя губа поджата. Она недовольна, но продолжает лежать на месте, не сводя глаз с горизонта. — Мне даже жарко, — Валя снимает рукавицу и вытирает пот со лба. — Это все лишний вес. — Таня пихает ее в бок. — А точнее, батон, который ты умяла на завтрак вместе с пачкой масла и ведром чая. Валя молчит. Она занята — улыбается. — Видите, какая она стала зануда! — Таня приподнимается на локтях. — Даже на мои шутки не реагирует! — Одно и тоже каждый день, — добрая ухмылка пробегает по ее пухлым щекам. — А попы, пожалуй, нужно поднять, летом успеем належаться на траве. Подъем, бабье царство! — она резко вскакивает. Алена не хочет вставать, ей хорошо. За долгое время в ее голове день, а не ночь. И больше всего на свете она желает, чтобы он не заканчивался. — Я знал, что это ты. Больше на нашей улице нет сумасшедших, которые пошли бы кататься на санках в минус пятнадцать. Алена знает, чей это голос, хоть и давно не слышала его. Он наклоняется над ней, на лице улыбка во все тридцать два. — Вставай, — Ленька протягивает руку. — Привет, — она кладет в его ладонь рыжую рукавицу. — Рыжие? Ты серьезно? — он рассматривает рисунок из белых линий и громко смеется. — Я думал, если и увижу тебя когда-нибудь еще, то ты будешь в длинном пальто и на каблуках, но точно не в рыжих рукавицах и шапке с помпоном! Алена одергивает руку и встает. — Не вижу ничего смешного, — она засовывает руки в глубокие карманы. — Не на каблуках же с горки кататься. — А ты что в минус пятнадцать забыл в яме? — Таня складывает руки на груди и выставляет правую ножку вперед. — Как тут не выйти! Вы так орали, что я слышал вас за утепленными окнами, — он хмурится, пряча улыбку. — И как вы посмели не позвать меня? — губы снова разъезжаются. — Теперь стойте и ждите! — он бежит в сторону улицы. — Ты куда? — орет Валя. — Как куда? За санками, конечно. Они все же успели проводить день и уложить солнце в кровать. Ленька взбил подушку, Алена аккуратно расправила пуховое одеяло, укрыв ноги, а девчонки помогли выключить свет и зажечь ночники на черном потолке, который был усеян маленькими желтыми точечками. Наверное, это были звезды. Глава 15 — Они уехали полгода назад, — Анна Владимировна стояла у плиты. На сковороде трещало масло, а в духовке пыхтели булки с корицей. Горячий, круглый блин, размером с тарелку, лежал перед ней. Он был картофельный. Еще полминуты назад Алена смотрела на него и была самым счастливым человеком на свете. Ведь только бабушка умела печь такие блины. Это был драник, увеличенный в раз пять-шесть. А еще он был сладким, язык проваливался в воздушное тесто. Алена украшала его щедрым куском сливочного масла и посыпала сахаром. Сейчас она еле смогла проглотить маленький кусочек. — Почему ты мне не рассказала? Я же звонила тебе. — Хотела сказать, когда ты приедешь, — Анна Владимировна умело перевернула блин, другой рукой проверяя духовку. В свои семьдесят шесть она ловко справлялась с хозяйством, умудряясь полдня стоять у плиты, а остальное время возиться с огородом и курицами, которые за последний год заполонили половину участка. — А дом? Они продали его? — Алена почти плакала. — Да. Теперь их дом в Москве, — бабушка вытерла руки и подошла к старому деревянному серванту, который Алена помнила, сколько себя. — Это тебе, — она достала из большой сахарницы конверт и протянула Алене. — Доешь, потом прочитаешь. Алена в одну секунду запихнула блин в рот. — Спасибо, бабушка, — она поцеловала ее в щеку, сполоснула руки и выбежала из кухни. Забравшись с ногами на диван, девушка включила светильник и вскрыла конверт. Почерк ровный, аккуратный, будто Женя писала под линеечку, переписывая текст из черновика. Дорогая моя Алена. Я уезжаю. Папе предложили новую работу, и он согласился. Я не хотела переезжать, но мама говорит, что здесь мне будет лучше: больше возможностей в обучении и реабилитации. Ты долго не писала и не звонила. Я понимаю и не обижаюсь. У тебя новая жизнь. Дом, школа. Думаю, тебе нелегко. Я часто представляла, как ты в белой блузке ступаешь по коридорам новой школы. Ты очень волнуешься, даже боишься. Но продолжаешь идти. В такие моменты я молилась за тебя и мысленно была рядом. Ты замечательная. Ты — лучшее, что произошло со мной за все мои 17 лет. Спасибо тебе за все, а главное, за то, что подарила мне веру. Веру в себя и людей. Я никогда тебя не забуду. Твоя Женя Клюквина. P.S. Как только устроимся на новом месте, напишу тебе номер моего телефона и электронную почту. Люблю тебя, Синичкина. Алена подрывается и бежит на кухню. — Бабушка, а где второе письмо? — Какое письмо? — Ну, еще одно! — Алена взбудоражена. — Женя написала, что пришлет письмо с номером телефона. — Дорогая, у меня нет больше писем. Алена рассматривает конверт. Дата на письме — двадцатое сентября две тысячи третьего года. — Прошло полгода… — Может, они еще не установили телефон? — ее глаза полны сочувствия. — За полгода? Вряд ли, — Алена еще крепче сжимает конверт. — Я сама виновата, не нашла минуты позвонить. — Тебя можно понять… — Нельзя, — Алена не дает бабушке закончить. — Кстати, к тебе я тоже полгода не приезжала… Прости меня, — кладет конверт на кухонный стол и выходит из кухни. Выключив ночник, она ложится на диван и накрывается пледом. Он пахнет теплом и бабушкой. Перед глазами Женя. На ней белое платье в красные розочки и лакированные туфли. Она сидит в инвалидном кресле, сжимая в руках палитру красок и тонкую кисточку. Еще мгновенье и Алена проваливается в глубокий сон. В эту ночь ей ничего не снится. — Алена, — Анна Владимировна, приоткрыв дверь, заглядывает в комнату. Девушка лежит на животе и читает книгу. — К тебе пришли. — Скажи Даше, что я позже к ней зайду. — Это не Даша. Алена поворачивает голову и смотрит на бабушку. Та улыбается. — А кто? — Леня. Она резко садится на кровати, запуская руки в волосы. Длинными пальцами пытается разгладить пряди. — Что ему нужно? — Этого он мне не сказал. Иди. — Думаешь? Анна Владимировна рассмеялась и вышла из комнаты. Алена подорвалась с кровати. — Где мои джинсы? — она бегала по комнате, пытаясь найти вещи. — Вот они! Одевшись, Алена подбежала к зеркалу. Быстро нанесла тушь на ресницы и слегка припудрила лицо. Расчесав волосы, выскочила из комнаты. Она волновалась. Лицо спокойное, в душе — метель. — Привет, — он машинально снял шапку и улыбнулся. — Привет, — она разговаривала со своими носками, не решаясь поднять глаза. — Прогуляемся? Там солнце размером с апельсин! Алена рассмеялась и посмотрела на Леньку. — А обычно оно с лимон? — Я имел в виду, что оно яркое и даже греет, — слова путались, сбиваясь о мелкие камушки, разбросанные на пути. — Я поняла, — она по-прежнему улыбалась. — Бабушка, я пойду на улицу. Она набросила пуховик, впрыгнула в сапоги, захватила шапку и варежки, которые нежились на теплой батарее. Дядя Сергей уже успел расчистить дорожки. Коридор до калитки напоминал крепость: по бокам высокие стены из снега, которые отгораживали дом от глаз соседей. — Весной здесь будет море, — Алена кивнула на горы снега. — Так только кажется. Я каждый год так думаю, а потом он резко сходит, оставляя мелкие лужицы. Они вышли в переулок. Узкие тропинки, протоптанные ранними пешеходами, лабиринтами стелились по земле. — Это тебе не Минск, — Ленька усмехнулся. — Здесь нет дворников, кто захотел — тот почистил. — Я рада, что не в Минске, — мороз щипал за щеки и подбородок. — Я очень рада, что приехала. — Хочешь рассказать мне? — они свернули рядом с домом Инны и пошли к железнодорожным путям. Тишина звенела в ушах. Небо было таким чистым: казалось, кто-то перепутал и почистил его, прогнав даже маленькие облака, забыв про снежные дорожки. — Если не хочешь — не говори, — продолжил он. — Просто показалось, что тебе хочется поговорить. Оказавшись около путей, они сели на скамейку возле зарослей шиповника. Алена начала говорить. Она рассказывала долго, сбивчиво, прерываясь на слезы и смех. Поведала о бедном Ковтуне, о несправедливости мира, как помогла ему, облачив в папины джинсы и старый свитер. Делилась страшным: тем, что мучало ее последние месяцы. Рассказывала о жестокости Карины и равнодушии Тани. Она снова плакала, вспоминая Катю, лежащую без сознания на асфальте. А еще о сигаретах, невкусном пиве, грязных словах и поступках, которые совершила вместе с ними. Алена говорила о правилах игры, которые все знали наизусть, что участвовала в ней, хотя и не хотела. Не решилась рассказать ему о том, что делала Таня по вечерам в подъезде, чтобы получить новые джинсы. А еще о том, чем занималась Катя, чтобы заработать деньги на лечение мамы. Алена умолчала и о себе — она не была с парнями, даже никогда не целовалась. И ей было очень стыдно. Только вот за что именно, сама не понимала. Ленька слушал ее внимательно, ни разу не перебив. Ноги замерзли, а руки превратились в камень. Но он сидел и слушал, не позволив себе даже сдвинуться с места. — Переезжай к нам! — спустя минуту после того, как Алена замолчала, сказал он. — Ты серьезно? — она ухмыльнулась. — Как ты это представляешь? — Очень просто! — он встал со скамейки и начал прыгать на месте. — Едешь в Минск, собираешь сумки, пишешь заявление о переводе в другую школу и все. Приезжаешь и сидишь со мной за одной партой! Алена слушала Леньку и улыбалась. Ресницы покрылись инеем, а щеки напоминали два спелых яблока. — У тебя все так просто! А как же родители? — Вот проблема! Поживешь у бабушки. Уверен, она будет счастлива! А потом вернешься в столицу поступать в университет. Алена представила, как собирается в школу, причесываясь перед бабушкиным трюмо. Садится за круглый стол, застеленный скатертью, и кушает горячие блины. Видела, как бежит по каменной дорожке, открывает калитку, которая издает протяжный скрип, и скрывается в зарослях узкого переулка. На углу улицы встречает Валю с Таней, затем к ним присоединяется Ленька, который тащит на плечах увесистый рюкзак. На следующем перекрестке они обнимают Сашу, Вику и Инну. Дорога до школы короткая, но за этот путь они успевают прожить маленькую жизнь, в которой есть место только смеху, любви и заботе. Глава 16 Катя сидела на краю больничной койки и не сводила глаз с маминых рук. Сухие и одновременно мягкие, покрытые тонкой сеточкой вен. Ногти коротко обрезаны. Подушечки пальцев шероховаты от воды. Девушка положила ладонь сверху и сильно зажмурила глаза, не давая слезам дождем упасть на щеки. Татьяна Николаевна приоткрыла веки. Взгляд был уставшим. Катя еще сильнее сжала мамину руку. — Прости меня, — сказала она. Соленая вода смочила ее губы. Женщина посмотрела на дочь. Опершись на локти, она подтянула ноги и села на кровати. Было видно, что каждое движение причиняет дискомфорт. — Мама, прости меня, — она не поднимала глаз, продолжая рассматривать грязные ботинки. Татьяна Николаевна помотала головой. — Это я должна просить у тебя прощения, — она говорила тихо, словно не было сил даже повысить голос. Катя спрыгнула с кровати и встала на колени, продолжая держать маму за руку. — Мама, я хотела помочь! Мне так стыдно, — она говорила сбивчиво, быстро, повторяя одни и те же слова. — Я не знала, как это сделать… А тут мне рассказали… Я не хотела, чтобы так вышло, — она уронила голову на постель и, вцепившись зубами в простынь, зарыдала. Татьяна Николаевна положила ладонь на голову дочери и ласково погладила. Они не знали, сколько прошло времени. Час, два или десять минут. Больше никто не проронил ни слова. Лишь шелест волос нарушал тишину. — Что это? — Катя взяла в руки лист бумаги и быстро просмотрела. Доктор, сложив руки на груди, будто готовясь к нападению, начал говорить. Он долго объяснял симптомы болезни, что-то говорил о больших шансах на выздоровление, срочной покупке лекарств и много чего еще, что Катя пропустила мимо ушей. — А в больнице нет лекарств? — она теребила лист, пытаясь унять дрожь в теле. — Этих нет, — его голос был спокойным, даже черствым, как корки хлеба, которые Катя бросала птицам на подоконник. В этом голосе не было жизни, не было сочувствия. И поддержки тоже не было. Ей на мгновенье показалось, что кто-то просто включил запись на магнитофоне, а незнакомый мужчина лишь открывает рот. — Как срочно нужно купить лекарства? — Чем быстрее, тем лучше. — Сколько дней? Один? Семь? Тридцать? — крик эхом разлетелся по узкому коридору. — Неделя. Максимум, — чуть мягче сказал он. — Она здесь уже неделю. Если бы вы пришли раньше, мы бы уже смогли начать лечение. — Я не могла прийти, — оскалилась Катя. — Значит, неделя. Это цены? — она указала на цифры. — Да. — Увидимся через неделю, — бросила она на ходу. Дойдя до поворота, остановилась. Доктор не сдвинулся с места. — Нам в школе говорили, что мы живем в социальном государстве, которое должно заботиться о нас. Тогда почему в больнице нет лекарств, чтобы вылечить мою маму!? — она сделала глубокий вдох, давясь слезами. — Неужели государству не интересно, где шестнадцатилетняя школьница возьмет такие деньги? Не интересно? Очень жаль! Потому что это весьма веселая история с очевидным финалом, — сказала и скрылась за углом. Холодный ветер больно ударил ее по лицу. Катя замотала головой, прогоняя его прочь. Добежала до ближайшей скамейки, покрытой слоем снега, и рухнула на нее. Достав из кармана мятую пачку сигарет, закурила. Дым и холод обжигали горло, но она продолжала жадно затягиваться. В руке был зажат лист. Развернув его, снова изучила цены. Докуривала на бегу, догоняя сонный автобус номер девяносто шесть с картонной вывеской сбоку «Зеленый луг 6 — Ангарская». — До Шабанов идет? Прямо до кольцевой? — спросила Катя у женщины в рыжей меховой шапке перед тем как запрыгнуть в автобус. Днем в магазине людей немного. Несколько скучающих женщин прогуливаются между рядами пестрой одежды, заполнившей все вокруг. Обтряхнув ноги от снега, Катя заходит вовнутрь. — Добрый день, — девушка лет двадцати пяти приветливо улыбается. — Я могу вам помочь? — Я сама, — буркнула Катя и быстрым шагом направилась к дальним стеллажам с одеждой. Несколько минут делала вид, что внимательно изучает ассортимент. Повесив рубашку на руку, ищет примерочную. — В конце зала и направо, — подсказывает продавец. — Отлично, — шепчет она и исчезает из вида. Скрывшись за шторой, небрежно бросает рубашку на скамейку и открывает рюкзак. Два учебника, тетради, пенал, на самом дне — пакет с одеждой. Катя медленно достает вещи: черные капроновые чулки, кружевной бюстгальтер и стринги. Отражение: черные густые длинные волосы; бледная мраморная кожа, алые губы и карие глаза. Черный застиранный свитер прячет крепкое тело, темные джинсы подчеркивают длинные ноги и широкие бедра. Катя встает перед зеркалом и стягивает одежду. Оставшись голой, внимательно изучает тело. Проводит рукой по большой груди, ладонью сжимает ягодицы, затем поворачивается спиной, в полразворота разглядывая себя в зеркало. На бедре — темно-синие пятна. Под грудью — небольшая царапина. На ягодицах тоже. Убрав волосы от лица, изучает ярко-синее пятно на шее — синяк не сходит уже неделю. Девушка прикусывает губу, мысленно проклиная себя за жалость. — Красивая… вроде, — шепчет она, все ближе наклоняясь к зеркалу. Затем начинает тереть руками тело. До красноты. Алые полосы проявляются мгновенно. Ей больно, но она не останавливается. Спустя несколько минут успокаивается и начинает одеваться. Сначала белье, потом достает из сумки резиновые перчатки и аккуратно натягивает чулки — дорогие. Нервная улыбка касается ее губ, когда смотрит на отражение в зеркале. — Красивая. Пять часов вечера. Быстро натягивает джинсы, свитер, зашнуровывает ботинки. Достает из рюкзака косметичку, ловкими движениями красит ресницы и пудрит лицо, замазывая подростковые прыщи и черные точки. Расческа бежит по черным сбившимся локонам. Катя выходит из примерочной, направляясь к стойке с продавцом, за которой стоит улыбающаяся девушка. — Не подошла, — Катя бросает рубашку на стол и выходит из магазина. Она прячет лицо от снега и ветра: боится испортить макияж. Пустая остановка. Маршрутка. Поднятая рука. — Вы на Могилев? — Да. — Я сойду через пятнадцать минут. — Где именно? — водитель недовольно стучит по рулю. — Неважно, — Катя запрыгивает на сиденье рядом. — Просто остановитесь через пятнадцать минут. Глава 17 — Мам, — Олег стоит на коленях возле кровати и трясет ее за руку. Кожа сухая, тонкая, вены паутиной оплетают запястья. — Мама, ты спишь? Он кладет голову ей на грудь и слушает — дыхание тяжелое, тихое. На лбу выступает испарина, он резко вытирает пот рукавом кофты. Поднявшись с пола, бежит к телефону. Палец не слушается, каждый раз прокручивая не ту цифру. — Алло, скорая, моей маме плохо. Не знаю я, что с ней, — поворачивается и смотрит на худое тело матери, — дышит тяжело. Жду! Быстрее! — кричит он. Олег идет на кухню, ищет стакан. Спотыкается — под ногами разбросаны бутылки. На секунду зажмуривает глаза, чтобы успокоиться. — Батя, вставай! — бьет его ногой по ботинкам, — вставай! Маме плохо! Отец молчит. Лишь громкий храп нарушает тишину коммуналки. Набрав полный стакан воды, торопится в комнату. Грязные одеяла валяются на полу, рядом с диваном в углу стоят полные мешки мусора вчера родители принесли со свалки. Олег бьет ногой по бутылкам, лежащим на полу, и они закатываются под диван. — Мама, ты как? — он наливает воду в ладонь, и смачиваю ее лицо, протирает рот. Она не реагирует на прикосновения. — Мама! Мама! Ну проснись же! — он поднимает ее руку вверх и отпускает — тонкая ветвь безжизненно падает на пол. — Мама! — что есть сил кричит Олег и наклоняется над ней, содрогаясь в рыданиях. Олег не знал другой жизни. Возможно, она и была, но он не может вернуться к воспоминаниям. Сколько бы не зажмуривал глаза перед сном, пытаясь вспомнить, как гулял с мамой в парке или сидел на шее у отца — темнота. Иногда долго представлял, как они с мамой едят мороженое на скамейке, как она вечерами делает с ним уроки. Папа в это время спешил с работы. Он инженер на заводе. Ровно в восемь вечера он звонил в дверь, и они с мамой бежали к нему навстречу. Потом втроем садились за стол, мама ловко раскладывала еду на тарелки: горячая картошка, котлеты и обязательно тертая морковка, посыпанная сахаром. Олег всегда съедал до последней крошки и просил добавки. После ужина они с папой садились перед телевизором и смотрели новости, в которых он ничего не понимал, но при этом обожал эти мгновения. От папы всегда приятно пахло. Это был микс ароматов: железо, одеколон и пот. Олег утыкался носом ему в руку и лежал, не двигаясь, пока мама не приходила за ним и не уводила в ванную. Перед сном они разговаривали, шептались, пока глаза не начинали слипаться, и маленький Олег гге засыпал на кровати под шелест листвы за окном. Он никогда не хотел открывать глаза, держал их закрытыми до тех пор, пока веки не начинали болеть, а сильный зуд не заставлял увидеть электрический свет. Сейчас сидел на полу возле грязного дивана, на котором лежало мертвое тело его сорокапятилетней мамы. — Ты Катю когда в последний раз видела? — Таня стояла перед овальным зеркалом возле раковины в углу класса и причесывала тонкие, как нитки, белые волосы. — Не помню, — голова Карины лежала на учебнике по геометрии. — Странно, — хмыкнула Таня, отложив расческу и разукрашивая губы розовым блеском. Она наносила слой за слоем, пытаясь увеличить объем губ. — Как тебе? — она повернулась к подруге и вытянула губы трубочкой. — Это новый. Вчера Рома подарил. — Будто ты масло ела и забыла рот вытереть, — Карина подняла голову и снова уронила ее на парту. — Дура, — процедила Таня и продолжила красить губы. — Знаешь, сколько он стоит? — Будто ты его сама купила. — Ты завидуешь? — она подошла к Карине и села на парту, закинув ноги на стул. — Рома очень щедрый, а главное, богатый. С таким спать одно удовольствие. — Тебе с кем угодно спать — одно удовольствие. Ты стала, как… — Карина подняла голову и скривила губы, — …как шалава подзаборная. С одним спишь за джинсы, со вторым — за блеск, с Коваленко переспала за телефон. — Ну так это же телефон! Тебе бы предложили, тоже переспала бы! — Я? Не фиг делать! — Конечно, ты спишь только ради чувств. Как со своим убогим Женей. — Че ты орешь? — Карина посмотрела на дверь. Они прогуливали химию, поэтому пришли в класс первыми. — Ты еще на коридоре поори! — Ты чего злая такая? Батю видела опять? — Ни слова больше про него. Представь, что нет его! — Ладно, проехали. Не ори, — Таня отбросила длинную прядь с лица. — Так с Катей что? Я просто с Ромой последнюю неделю тусовалась, даже не было времени позвонить ей. — Натусовалась, я смотрю, на новый блеск. — Заткнись ты уже! — Таня хлопнула ее по голове. — Давай сегодня вечером встретимся, пива выпьем. — Не хочу бухать. — Чего сразу бухать? По бутылочке всего. Карина несколько секунд молча смотрела на подругу, затем улыбка тенью промелькнула по лицу. — Дура белобрысая! — она толкнула ее в плечо так сильно, что Таня свалилась с парты. — Катю найди! — После уроков зайдем к ней. Трубку она не берет. — Кстати, ты не знаешь, когда Синичкина вернется? Каникулы неделю уже как закончились. — Без понятия. Слышала от классухи, что ее мама заявление написала. Отпросила по семейным обстоятельствам. — Думаю, это из-за Кати. Того случая возле дома. Помнишь ее лицо? — Такое забудешь, — Карина прикусила нижнюю губу и посмотрела в окно. — Когда уже тепло будет? — А вы чего здесь расселись? — в класс вошла Оксана Николаевна, их классный руководитель. Женщина небрежно бросила журнал и тетради на стол. — Мы раньше освободились, — Таня слезла с парты и села на стул. — Откуда ты раньше освободилась? С химии? — Мы у врача были, вот закончили и пришли, — не сводя глаз с учительницы, сказала Таня. — Лемешевская, врешь и не краснеешь! Видела я вас в окно полчаса назад. Курили на скамейке. Еще раз — и вызову родителей в школу, ясно? Девочки молчали. — Завтра все сдаем деньги, предупредите родителей. — У меня нет денег, — буркнула Таня. — А на новый блеск есть? — опустив очки на кончик носа, спросила Оксана Николаевна. Карина пырснула. — Я что-то смешное сказала? — Нет, просто Таня на этот блеск полгода работала. — Ага, работала. — Деньги-то на что? — раскачиваясь на стуле, спросила Таня. — У Ковтуна мама умерла. — Ничего себе новость! — Таня присвистнула. — На одного бомжа на районе будет меньше. Карина резко развернулась: — Заткнись! — Ты чего? — Таня округлила глаза. — Просто заткнись. Сказали принести деньги — принеси. — Чего все такие нервные сегодня? Слово уже нельзя сказать! Оксана Николаевна, серьезно, мне мать денег не даст, — Таня начала канючить. — Вы же знаете, кем она работает. У нее зарплата только через неделю. — Таня, ты глухая? У Ковтуна мама умерла! — Оксана Николаевна, открыв рот, смотрела на ученицу. — Я заложу за нее, — Карина достала из сумки кошелек и положила на стол учителя деньги. — Возвращать не нужно, — проходя мимо Тани, сказала она. Таня смотрела на подругу. Ее брови взмыли вверх, а в глазах читалось непонимание. — Я отдам. Завтра, — спустя минуту, сказала она. Карина махнула рукой и вышла из класса. — Где Катя? — спросила Оксана Николаевна. — Она болеет уже больше месяца. — Вы же классуха, проведайте ее! — Таня схватила сумку со стола и, стуча каблуками, выбежала из класса. Парк голодными глазами смотрел на Карину. Она чувствовала его ледяной взгляд на красных щеках и бледно-синих губах. Ей было очень холодно, но она продолжала сидеть, обнимая себя руками. Слезы капали на заснеженную землю. Карина небрежно смахивала их рукой со щек. Сумерки мягко обволакивали небо, занавешивая серосиней шторой линию горизонта. — Заболею и сдохну, — еле разжимая губы, сказала она. — Всем наплевать! Только Синичкина меня и пожалела бы, обязательно сказав, что все будет хорошо, — Карина вспомнила ее улыбку и ухмыльнулась. — Синичкина молодец, свалила отсюда. — Ты чего здесь сидишь? — знакомый голос эхом разлетелся по парку. Рядом с Кариной стояла Катя. — Это я тебя хочу спросить, что ты тут забыла? — Карина внимательно рассматривала подругу. — Что-то ты не очень похожа на больного человека. Катя провела рукой по щеке, размазывая остатки ярких румян. — Что за раскраска на лице? На МКАДе стояла? — Дура, — Катя села рядом на скамейку. — Ты же вся синяя. Сколько уже здесь? — Два часа. Катя затрясла головой: — Ты с ума сошла? Заболеть хочешь? — Нет. — Карина оторвала взгляд от ботинок. — Сдохнуть. Катя поежилась от холода. Под пуховиком было голое тело, ей негде было переодеться, поэтому, набросив пальто, она сразу побежала на транспорт. — Пошли, — она встала со скамейки. — Куда? — голос Карины был глухим и тихим. — Давай быстрее, — она с силой тянула подругу за руку. Двигай ногами, ты совсем замерзла. В подъезде было тепло. Батарея, как солнце в июле, пекла, обжигая ладони Карины. Она сидела на полу, засунув ноги под горячие трубы. Катя пристроилась на ступеньках и курила. Дым застилал лестничный проем, отделяя девочек друг от друга. — Как же мало надо для счастья, — Карина растирала замерзшие руки. Она повернула голову и посмотрела на Катю, разглядывая ее сутулый силуэт. — Дырку просверлишь, — ухмыльнулась Катя, наклонив голову в сторону. — Ты хочешь спросить что-то? — А ты хочешь что-то рассказать? — вопросом на вопрос ответила Карина. — Нет. — Тогда и я нет, — Карина отвела взгляд и посмотрела в грязное узкое окошко. — У Ковтуна мама умерла, — сказала она. — Когда? — Вчера. — Ты видела его? — Катя подошла к подруге и села рядом, положив ладони на батарею. — Нет, его не было сегодня в школе. Классуха сказала. — Она пила. Ничего удивительного, — Катя пожала плечами. Карина резко подтянула под себя ноги. — Что значит, ничего удивительного? — громко спросила она. — Ты чего? — Катя удивленно посмотрела на подругу. Я имею в виду, что она была пьяница, вот и умерла. Это логично, — девушка достала следующую сигарету и закурила. — Логично? — Карина подорвалась с места. — То есть, если моя мама умрет, тоже найдешь этому оправдание? Так? — Да что с тобой? — Катя тоже встала. — В чем проблема? Тебе падальщика жалко? Сходи к нему, поддержи! Думаю, ему хреново сейчас, а может, наоборот, прыгает от радости на диване, что наконец лишился обузы и пьянчуги. Карина замахнулась рукой. Ее ладонь остановилась в полуметре от лица Кати. — Чего замерла? Давай! Врежь! Ты вроде меня еще не била? Карина дышала тяжело, Катя тоже. Как две уличные собаки, охранявшие территорию, они не сводили с друг друга глаз, готовые в любую секунду сорваться с места. — Бей меня! Можешь даже убить! — Катя хлопнула в ладоши. — Я же ничтожество, тварь конченая, — она выплевывала слова в грязный подъезд. — Убей! Карина опустила руку и отступила. — Что с тобой? Что с Таней? Я не понимаю, когда все изменились? Почему мы так отдалились друг от друга? — Карина сжала кулак и потерла глаза. — Почему пропускаешь школу? Ты же здорова! Катя медленно съехала по стенке, царапая пуховик о шершавую поверхность. Карина подошла к ней и присела на корточки. — Мы же лучшими подругами были с детства… Что у тебя происходит? Катя замотала головой, поджимая бледные губы. — Расскажи, что происходит? — она взяла ее руку в свою. — Красные ногти? Ты никогда не красила ногти. Никогда! — Захотела и накрасила, — тихо ответила она. — Это не про тебя. Я же знаю тебя! — Карина еще сильнее сжала ее ладонь. — Прости, что ни разу не зашла к тебе за месяц. Много всего навалилось… — Что случилось? Карина махнула рукой: — Отец женится скоро. Привел на нашу встречу свою шмару. Познакомить нас хотел. — А ты что? Карина усмехнулась: — Наорала на них! На Катином лице появилась улыбка. — Орать ты умеешь! Обе замолчали. — Неприятно было? — спустя время спросила Катя. — Блевать хотелось, — Карина вспомнила красивое лицо девушки и счастливые глаза папы. — Урод! Как он мог так поступить со мной? — Конечно, урод. Неужели он не понимал, что сделает тебе больно? Хотя, о чем я говорю. Мой вообще полный кретин, — Катя сплюнула на пол, представляя лицо отца. — Ненавижу его. — Ненавижу его, — повторила Карина. — Твой хотя бы не тырит тебя через день, — Катя поправила черные волосы, упавшие на лицо. Прядь прикоснулась к кончику носа, и она почувствовала чужой запах. Мужской. — Вызовите ментов! Сколько можно! — Не могу. Он убьет меня. — Пусть мать вызовет! Я была уверена, что он уже успокоился. — Мама в больнице. У нее гепатит. Ей срочно нужно лечение. За бабки, конечно. — Почему ты нам ничего не сказала? — Карина встала с места. — Мы подруги или как? — Я сама заработаю. — Как? На МКАДе? Катя отвернула голову. — Подожди, — Карина присела рядом, взяв ее руку и рассматривая красный лак. — Где ты работаешь? Катя замотала головой и замычала. — Где ты работаешь, дура? — голос Карины задрожал. Катя продолжала крутить головой. Карина схватила ее за подбородок и посмотрела в глаза. — Господи… — сквозь стон прошептала она. — Ты что наделала, идиотка? Катя выдержала взгляд, волнение выдавали лишь слегка подрагивающие губы. Карина схватила ее за руки и подняла с пола. Резким движением расстегнула пуховик и стянула его с плеч. Под ним ничего не было. Лишь красивый кружевной бюстгальтер, черные чулки и тонкие стринги скрывали наготу. Карина медленно отступила назад, зажимая руками рот, чтобы не закричать на весь подъезд. Катя не поднимала глаз. Она не испытывала стыда, лишь усталость. Застегнула пуховик и снова села на пол. Запустив руку в карман, достала мятую пачку сигарет. Без слов протянула ее Карине, та взяла. Щелчок зажигалки. Два тонких силуэта в темном подъезде. Тишина. — Убей меня, — прошептала Карина. Глава 18 В день похорон было холодно. Ветер трепал голые ветки на деревьях, срывая самые хилые из них. Мокрый снег брызгами падал на лица, заставляя людей жмуриться и еще сильнее прятаться под шарфы. Их было всего двое: отец и сын. Больше никто не пришел на похороны. Издали Олег был похож на мужчину в возрасте, за чьей спиной прочно в ряд стояли неудачи, ненужный опыт и человеческие страдания. Он по-прежнему, не снимая, носил джинсы, которые Алена подарила ему месяц назад. Черная длинная куртка была застегнута под самое горло. Олег прятал нос под воротник, тщетно пытаясь укрыться от холода. Отец тихо стоял рядом. За все утро он не сказал ни слова. Молчал и вчера. Олег заглядывал к нему в глаза, пытаясь увидеть там что-то очень важное, столь необходимое ему в эту минуту, но кроме пелены усталости в них ничего не было. — Можно опускать? — мужчина невысокого роста стоял рядом, опираясь на ручку лопаты. Олег замотал головой. — Подождите, — сделал шаг вперед. В нерешительности постояв несколько секунд, медленно подошел к гробу. Он то потирал ладони, то прятал их в карманы. Затем снова доставал и протягивал вперед. Положив руку на деревянную крышку, начал гладить поверхность. Сначала медленно, затем быстрее. Несколько раз обошел гроб, что-то нашептывая себе под нос. Ветру было наплевать на горе. Он играл, дерзил, подслушивал слова и стремглав разносил их по всей округе. — Мама, мамочка, — повторял он за высоким парнем в черной заношенной куртке. — Мама… Она увидела его силуэт издалека. Он как раз опустился на колени, уткнувшись лбом в крышку гроба. Остановившись на узкой бетонной дорожке, перевела дыхание и вытерла слезы, проступившие от ветра. — Успела, — пробормотала она и рванула дальше. — Олег! — крикнула Алена, огибая ограды. Он резко повернул голову, услышав знакомый голос. — Алена, — на лице появилось подобие улыбки. Он поднялся, продолжая наблюдать, как она бежит к нему. Через пару секунд ничего уже не чувствовал, кроме тепла. Ему больше не было страшно, потому что появился человек, которому не наплевать на него. На Олега Ковтуна. Падальщика. Хотелось сбросить эту ужасную одежду, вытереть слезы и кружить Алену на руках среди угрюмых берез и высокомерный дубов, которые устало смотрели на людей посреди поля из каменных плит. Хотелось крепко сжимать ее руку и бежать вперед. Он не мот так быстро придумать, куда они будут держать путь. Это неважно. Главное, сохранить тепло ее ладоней. Она плакала. Громко, срываясь на стоны. Он не смог найти в себе силы, чтобы дотронуться до ее лица и вытереть слезы, был уверен, что никогда не отмоет грязь со своих рук. Поэтому просто стоял и смотрел, боясь, что Алена может исчезнуть или вовсе оказаться миражом. — Спасибо, — с силой разжав губы, сказал он. — Я боялась опоздать. — Откуда ты узнала? — Карина позвонила сегодня утром. — Карина? — Она не приходила? Я была уверена, что придет, Алена осмотрелась. Никого. — Время, — поторопил мужчина, подходя к i робу. — Ты попрощался? — Алена крепко сжала его руку. Он кивнул. Гроб опустили, быстро засыпали землей. Олег наблюдал как замерзшие комья песка и глины с грохотом падают на крышку. От каждого звука он вздpaгивал, прикрывал глаза и еще сильней сжимал хрупкую руку Алены. Затем звук стал глуше. А скоро и вовсе слился с тишиной кладбища. Еще десять минут и небольшой холм появился над могилой матери. У них не было венков, лишь две замерзшие гвоздики упали на песочный холм. — Пойдем отсюда, — Олег сделал шаг вперед, не выпуская Аленину руку. — А папа? Он посмотрел на отца, который курил, прислонившись к березе. — Сам разберется. Пойдем. И они ушли. Вдвоем. Держась за руки. Такие разные и такие похожие друг на друга. Спустя час, когда тишина снова вступила в свои права, приказав замолчать даже птицам, на дорожке послышались шаги. Силуэт посетителя был почти неразличим, сумерки съедали детали, оставляя лишь размытый образ. Кто-то подошел к насыпи, которая уже успела покрыться плотным слоем снега. Долго стоял на одном месте, а затем еще столько же сидел рядом на белоснежном ковре, укрывавшем землю. Десять гвоздик на следующее утро нашел дворник на могиле без креста. Отбросив одну в сторону, он забрал букет и исчез. — Как ты? — Алена остановилась на углу двухэтажного дома, покосившегося от времени и ветров. Олег пожал плечами, вглядываясь в темные окна своей квартиры. Она проследила за его взглядом: — Твоего папы нет дома. — Его сегодня не будет. Похороны — повод для того, чтобы выпить. — Тебе не хочется домой? — Алена вглядывалась в его усталое лицо. — Мне ничего не хочется. — Может, прогуляемся? — ежась от холода, спросила она. Олег встретился с ней глазами и улыбнулся: — Иди домой, ты очень замерзла. Я тоже пойду. Завтра увидимся в школе. — Ты придешь? — Да, — он сделал шаг навстречу к ней, но остановился. Хотел попросить Алену не уходить, побыть с ним, разговаривать, пока сумерки не съедят солнце. Мечтал позвать ее в гости, напоить горячим зеленым чаем, а потом вместе устроиться перед телевизором и посмотреть все части фильма «Один дома». Так сильно желал снова взять ее за руку и вдохнуть аромат ее вязаной шапки, что у него закололо в ладонях. — Спасибо тебе огромное за все. Не передать, как ты помогла мне. — Не за что, — пожала плечами Алена. Всю дорогу домой она представляла себе Олега, скрутившегося калачиком на старом диване в полутемной квартире. Глава 19 Звонок звенел громко и назойливо. Бросив сумку на подоконник, Алена прикрыла уши ладонями. Ночь не подарила ей сон. Часами она перекатывалась с боку на бок, то набрасывая одеяло, то раскрываясь от внезапного приступа жара. Она еще никогда не встречалась со смертью. С бабушкой они часто бывали на кладбище, как говорила мама — проведывали дедушку. Там ей было спокойно, а чувство страха смерти оставалось непознанным. Она могла одна гулять среди обшарпанных оград, ступая по узким, поросшим жесткой травой, тропинкам. Алена с любопытством разглядывала фотографии людей на памятниках. Вчера было иначе. Это реальная смерть, а не просто фотография на камне. Это была мама ее друга, которую она иногда встречала возле магазина или на дорожке, ведущей к школе. Дедушку Алену не знала. Не видела его морщинки под глазами от улыбки: бабушка говорила, что он все время улыбался. Не знала, как он пахнет и насколько громкий у него смех. Все, что ей было известно, — это портрет, стоженный из бабушкиных и маминых рассказов. Поэтому его смерть была чем-то нереальным, историей из фильма, картинками из книги. Маму Олега она помнила живой. Ее терпкий запах пота и алкоголя туманные глаза, в которых редко загорался огонь, сутулую спину, согнувшуюся под бременем ненужней жизни. От ветра и алкоголя ее кожа всегда была сухой и красной. Алене казалось, что, если провести по ней ладонью, то можно пораниться. Она не испытывала к ней жалости, сострадания. Ее смерть стала для нее ужасом, концом света. Впервые осознала, что жизнь человека может закончиться, как день, как лето. Разница лишь в том, что на смену осени и весне снова придет жара, а день, сменившись ночью, опять вдохнет жизнь в города. И все снова побегут по кругу. Все, кроме мамы Ковтуна, и тех, чью жизнь беспощадно забрала ночь. — Синичкина, не спи! — Таня подкралась сзади и хлопнула ее рукой по попе. — Пошли, твоя любимая алгебра начинается. Алена бросила усталый взгляд на белокурую подругу, чьи глаза излучали столько света, что могли осветить все школьные коридоры. — Чего вы все такие тухлые? — Таня, выпрямив спину и вздернув подбородок, вышагивала по коридору. Алена отмахнулась. Таня остановилась и резко повернулась к ней. — Это все из-за Ковтуна? Точнее, из-за его мамы? — Есть немного. — Что вы все с ума сошли из-за ее смерти! — Таня тяжело дышала. Ее белоснежная кожа наливалась краской. — Да, грустно! Да, тяжело! Бедный, несчастный Ковтун! Честно, мне тоже немного его жалко. Совсем чуть-чуть. Настолько чуть-чуть, что смерть его мамы равноценна смерти вон того голубя за окном, — он ткнула пальцем в запотевшее окно. Алена хотела выразить протест, возмутиться, наброситься на нее. В эту секунду ей управляли эмоции, с которыми она не могла справиться. Еще немного — и ее тело разлетится на тысячи осколков. Таня не дала ей сказать. — Почему вы его жалеете? Ладно, ты, страдалица! Но Карина? Она то куда лезет?! Алена пошла по коридору. Таня за ней. — Стой! Я не договорила! — она схватила Алену за рукав и развернула к себе. — А ты знаешь, сколько по всему миру за день умирает детей? Или взрослых? Нормальных взрослых, а не такое отрепье, как мамаша Ковтуна! Почему вы не страдаете и не убиваетесь по ним? Не льете слезы? Не посылаете им письма сочувствия? Не приходите на похороны? — Таня не могла остановиться, из нее сочился яд. Каждое слово разрушало ее, делало больно, но она продолжала говорить, как заводная кукла, у которой сломался механизм, и она повторяет одни и те же слова, нервно размахивая руками. — Да что с тобой?! — завизжала Алена. — Ты достала уже! Откуда в тебе это все? Откуда? — Алена схватила ее за воротник. — Что тебя так злит? Что не поделила с Ковтуном? Стой! Можешь не отвечать, я знаю! Таня остановилась. — Вы похожи! Да! Ты не ослышалась! Очень похожи! И тебя злит, убивает это сходство, — Алена сорвала с руки ее новую сумку. — Что это? Сумка! Откуда она у тебя? Рассказать? Ты же этого не стыдишься! Мама купила? Или папа? Конечно, нет. Потому, что у тебя тоже нет денег ни на сумку, ни на сапоги, — Алена ударила ее по ноге. — Ни у тебя, ни у твоей семьи нет денег ни на что, кроме как купить пожрать пару пачек крупы и кусок мяса раз в месяц. А твоя мама? Я каждый вечер вижу ее возле мусорок во дворе. Каждый день! Чем ты отличаешься от Ковтуна? Таня, вцепившись руками в сумку, смотрела на Алену. — Только тем, что нашла СПОСОБ купить себе эти вещи. Только ты забыла об одном: не ты их купила, а тебя КУПИЛИ, — Алена отошла к окну и запрыгнула на подоконник. — Только это ничего не меняет. И если Ковтун падальщик, то ты — падальщица. Таня пошла по коридору. — И еще! — Алена спрыгнула с подоконника и побежала за ней. — Если бы умерла твоя мама, думаю, ты бы сдохла от боли, когда Карина или Катя за твоей спиной сказали бы «подумаешь, сдохла. Она же падальщица», — последние слова она прокричала. Алена вернулась к окну, схватила сумку и, обогнав Таню, пошла в сторону класса. Таня на урок не пришла. Олег выглядел как обычно. Такой же усталый вид, опущенные веки, синяки под глазами. Он, скрючившись, сидел за партой, склонившись над учебником. Со стороны ничего не изменилось, но на самом деле перемены чувствовали все. Впервые за целый день никто не назвал его падальщиком, никто не толкнул и не отправил в буфет за едой. Катя не села на его парту и не ела бутерброд с колбасой, причмокивая у него над ухом. Сегодня она ела его в коридоре. Карина, зайдя в класс, не пнула его рюкзак, как делала это изо дня в день. Она просто прошла мимо. Алена за пять уроков не проронила ни слова, лишь изредка поглядывала на Олега, в надежде поймать его взгляд. Он не обращал ни на кого внимания, будто это были незнакомцы, которых, возможно, он мог встречать только на улицах города. — Кто-нибудь видел Таню? — равнодушно спросила Карина. Алена опустила глаза в учебник и тихо, почти шепотом, сказала: — Я видела ее… Она решила не идти на урок. — Почему? — Карина была в недоумении. — Я откуда знаю, — вспылила Алена. — Вы же все у нас с тайнами! — Че разоралась, Синица? — Катя легонько толкнула ее в бок. Алена сделала паузу, стараясь выключить эмоции. — Есть предложение, — Катя откинулась на спинку стула. Глаза блестели, на губах — легкая усмешка. — Пошлите вечером бухать! Лично я устала и хочу надраться. — Я за, — Карина развернулась и хлопнула ее сверху по ладони. — Синичкина, ты с нами? — Да, — резко ответила Алена. — Где встречаемся? — В шесть возле кафе на проспекте. — Лучше в пять, — Алена аккуратно складывала ручки и карандаши в пенал. — Мне домой нужно вернуться к десяти. Глава 20 Алена собиралась долго. Около часа укладывала волосы: безжалостно уничтожая одну прическу за другой. Полчаса наносила макияж, то рисуя черные стрелки, то замазывая веки коричневыми тенями. Около десяти минут выбирала между помадой и блеском. В итоге оставив на губах только гигиеническую помаду. Около тридцати минут вытряхивала шкаф с одеждой, перебирая старые рубашки и злясь на вышедшие из моды платья. Сейчас, перепрыгивая с места на место, не понимала зачем потратила столько сил и времени на такую ерунду. В последние дни была сама не своя. Атена чувствовала, что с ней что-то происходит. За день десятки раз подходила к зеркалу, дотошно разглядывая свое лицо. Но ничего не менялось — в отражении были те же русые волосы, алые губы и карие глаза. — Что за бред! — ухмылялась она своему отражению. Алена пока еще не понимала, что изменения с ней действительно происходят. Вот только искать их нужно было не на лице. — Где вы шляетесь! — выпалила она, подпрыгивая на месте. — Я околела! — Синичкина, все-таки мы на тебя хорошо влияем! Ты уже разговаривать нормально научилась, еще немного мата добавь и будешь своя в доску. — Закройтесь! Я полчаса стою! — Я же говорю, — Карина хлопнула в ладони, — результат на лицо. — Молодец, Аленушка, — она сделала шаг вперед и потрепала ее по шапке с помпоном. — Еще и шапку помоднее купи. — Карина замерла и наклонилась к ней поближе: — Это, что, духи? Таня, это духи! — Синичкина, ты парней клеить собралась или с подругами побухать. — Отвалите и пошлите вовнутрь, — Алена начала подниматься по ступенькам и открыла дверь. — Вы идете? — она обернулась и скривилась: девочки щелкнули зажигалками и через несколько секунд их лица скрылись за клубами дыма. — Будешь? — Катя протянула ей пачку. Алена замерла и прикусила губу. Секунды. Стук каблуков и еще один щелчок зажигалки. На все деньги, которые у них были, они могли заказать по пять порций мороженого каждой. Но они выбрали другое меню: две по 0,5 на каждую, тарелку сухариков и колбасную нарезку. Последнее заказала Катя. — Зачем тебе колбаса? — Карина приподняла едва заметные светлые брови. — Я жрать хочу, — огрызнулась Катя. — Ну и дура, — цокнула Таня, поправляя шубку на спинке стула. — Ты могла зайти в магазин и на эти бабки купить килограмм колбасы. — Я просто захотела съесть колбасы в кафе. Что здесь такого! — Денег много? — Таня сделала глоток пива, которое только что принесла официантка. Таня одернула ее за рукав. — Светка, спасибо, что пустила нас. — Не за что. Могла и не предупреждать, ты так накрасилась, что выглядишь на все двадцать два, — она осмотрела всех, — твои подруги, кстати, тоже. Хорошего вечера, много не бухайте, — она смахнула со стола крошки и скрылась за плотной занавеской, над которой горела надпись «администрация». — Погнали, — Карина подняла бутылку с пивом, через секунду раздался звон. Руки Алены покрылись испариной: по зеленому стеклу стекали капли воды. — Пей, Синичкина, пей! — Ты еще не привыкла к этому божественному вкусу? — Таня сделала глоток, демонстративно прикрыв глаза от удовольствия. — Это же оргазм! Алена нахмурилась. — Она не знает, что такое оргазм, — Карина расхохоталась, подавившись пивом. — Какие вы остроумные, — она выдавила улыбку и, не сводя взгляда с трех пар горящих глаз, поднесла бутылку к губам. Девочки смотрели на Алену. С каждой секундой выражение их лиц менялось: округлялись глаза, приоткрывался рот, а слова замерли на кончике языков. Алена делала глоток за глотком, глаза слезились, пальцы подрагивали. Ей казалось, что она слышит, как пенная вода ударяется о стенки желудка. Ему не нравится вкус. Он содрогается, кричит, брыкается, желая избавиться от неприятного напитка. — Все, — на выходе говорит Алена, с грохотом ставя бутылку на середину стола. Емкость пустая. — Синичкина, ну ты даешь! — Карина склоняет голову и тщательно изучает зеленую бутылку. — Уважуха! Ты понимаешь, что даже Катя с Таней так не умеют. — Умеем. — ухмылка перемещается с Таниного лица на Катино. — Алена, ты как? — Таня исподлобья разглядывает подругу. — Голова кружится, — честно сказала Алена. Резкий тошнотворный приступ подкатил к горлу, но она промолчала. Попыталась обвести взглядом подруг, но их лица расплывались. Странные ощущения: ей было и плохо, и хорошо. Девочки последовали примеру Алены и, подозвав официантку. заказали еще по одной. — Синичкиной пока не наливать. — Я нормально, — Алена собиралась с силами, чтобы встать из-за стола и не пошатнуться. — Я в туалет. Она старалась идти быстро, при этом контролируя шаг. Заветная вывеска совсем близко. Закрыв за собой дверь на защелку. Алена опустила крышку унитаза и села сверху. В висках стучало, будто только что пробежала стометровку. Живот предательски сжимался, издавая странные звуки. а привкус во рту вызывал рвотный рефлекс. — Да ладно! — вскрикнула она и спрыгнула с унитаза, быстро подняв крышку и падая на колени. Ее рвало медленно, будто организм наказывал за очередной идиотский поступок, который она не хотела совершать. но опять поддалась искушению. Длинные русые волосы лежали на ободке унитаза. Алена смахнула их рукой, но было поздно: остатки маминого пюре и котлеты испачкали пшеничные пряди. Алена расплакалась: тихо, почти беззвучно. Мерзкий привкус во рту перемешивался со вкусом слез. Ее вырвало еще два раза. Уставшая, она спустилась на пол, разглядывая перепачканные ладони и кончики волос, лежавшие на плечах. Кто-то вошел в туалет. Алена прикрыла глаза, будто от этого станет незаметной и никто не узнает, что с ней произошло. — Я так и думала, — Карина резко открыла дверь. — И чего ты здесь валяешься? — Мне плохо, — она едва шевелила губами. — Да я вижу. Вставай и чеши домой. — Не могу. — Помочь? — Я сейчас приду в себя, и мы продолжим. Карина присела на корточки и скривив лицо посмотрела на Алену. — Зачем ты это делаешь? — Ты про пиво? — И про него тоже. Зачем ты с нами лазишь? Это же не твой мир. — Мне нравится… — Не ври! Может, девки не замечают, но я вижу, что ты все на свете отдала бы, лишь бы оказаться дома, а не с бутылкой пива в руках в кафе. Я права? — Не совсем. Карина села на пол: — Жги! — сказала она, протягивая Алене рулон туалетной бумаги. — Честно? — она вытерла губы, — мне и страшно, и противно, и … интересно. Вы мне интересны! С вами я другая. Точнее, я понимаю, что могу быть другой. Внутри меня что-то просыпается, чувства, эмоции, о которых я раньше не имела понятия. Но при этом, каждый раз мне хочется бежать от вас, не оборачиваясь, стерев ваши лица из памяти, сменить школу и вернуться в свои мир. Мир, который казался мне идеальным. — Это типа мы — твоя школа жизни? — Не совсем… Но. да — я учусь у вас тому, о чем, возможно. узнала бы сама через пару лет из рассказов будущих приятелей. Понимаешь, — Алена искала подходящие слова, — мне это все не нравится и нравится одновременно. Я не хочу, но я все равно иду за вами. Вы меня бесите, но притягиваете. Карина, замерев, смотрела на Алену. С минуту она молчала. — Идиотка белобрысая, — она встала, — как чувствуешь себя? — Уже хорошо. — Тогда поехали. — Куда? — Сейчас узнаешь. Ты же хотела… — она замялась, — узнать другую Алену. Вот сегодня и узнаешь. Алена медлила. — Не дрейфь! — она взяла ее за руку и вывела из туалета. — Где вы лазите? — в глазах Тани горели яркие огоньки. — Да, Синичкина блевала, — Карина толкнула ее в плечо. Алена недовольно посмотрела на нее. — Ой, ладно тебе! Таню через раз выворачивает. Правда, разница есть: тебя от одной бутылки, а ее от пары литров, — Карина завизжала от смеха. — Не смешно, — Таня жадно запихнула в рот кусок колбасы. — Так! Харе жрать, звони своему Жеке, узнавай, где он? — Зачем? — Таня выпятила нижнюю губу. — Не делай такое лицо, — Карина скривилась, — выглядишь очень тупой. Давай, набирай, поедем тусоваться. Алена села за стол и достала из кармана телефон, чтобы проверить, не звонила ли мама. На экране пусто. Тогда она набрала смс: — Мама, я буду поздно. Задержусь у Карины в гостях. Девочки проведут меня домой. Она нажала отправить, в туже секунду пожалев об смс. Алена кусала губы, мучая себя вопросами: «Почему?» и «Зачем?» это делает. Ее мозг извивался от мыслей и когда садилась в такси, и когда Таня диктовала незнакомый номер, а особенно, когда переступила порог чужой квартиры, дверь которой открыл темноволосый парень по имени Женя. Глава 21 Алена присела на край стула и осмотрела кухню. Она никогда не бывала дома у парней, за исключением, когда ходила с родителями в гости. Их было четверо. Два темноволосых и два светловолосых — именно так разделила их, чтобы не перепутать. Почти все они были одеты в потертые джинсы и свитера, лишь на одном, как позже выяснилось его звали Сашей, была бледно-голубая рубашка, балахоном висевшая на худом теле. Они были очень разговорчивы, все время шутили и задавали тон беседе. Хозяином вечера был Женя — парень Тани. Он вел себя вальяжно, порой дерзко, то и дело подходил к Тане и накручивал ее длинные белые волосы на свою ладонь. Карина была сама не своя. Она шутила, сверкала глазами, вздергивая волевой подбородок, при каждом удобном случае вставляя пять копеек. Очевидно, кто-то из парней ей нравился, но Алена пока не понимала, кто именно. Катя молча пила пиво, которое нескончаемым потоком разливалось по граненым стаканам. Алена была голодна. Ей не хотелось больше пива, но, чтобы не выделяться из компании, она делала маленькие глотки, не выпуская стакан из рук. — Ты немая? Алена сначала не поняла, что вопрос был задан ей. Он был светловолосый — довольно длинная челка падала на левый глаз, добавляя его виду еще больше неряшливости. Косая — так он представился после часа общения. — Она не немая, — сказала Карина, снова наполняя свой стакан из полуторалитровой пластиковой бутылки с надписью «Крыница». — Она у нас стесняшка и недотрога. — Пена с легким шипением выбежала из бокала. — Продукт не переводи, — ухмыльнулась Таня, наблюдая, как пузыри стекают по стакану. — Забей! — Женя схватил бутылку и демонстративно стал выливать спиртное себе в рот. В конце специально пролил пиво, направляя жидкость себе на лицо, майку и пол. — Ааааааа, — он не кричал. Звук больше напоминал рычание. — Танечка, ты хочешь еще пива? — не дожидаясь ответа, он вышел из кухни. Через минуту вернулся с ящиком в руках. — Ловите, крошки. Весь мир к вашим ногам. Таня визжала от радости, снова поправляя волосы, тщетно пытаясь разложить их по плечам. Карина подошла к ящику и заглянула в него: — Ты к концу света готовился? Зачем столько? Женя не ответил. Он взял одну из бутылок, хорошенько встряхнул ее и открыл. Пена залила стол, покрывая брызгами волосы и одежду гостей. — Жека, ты дебил, Костя подпрыгнул со стула, отряхивая свитер. На Алену тоже попали брызги. Она взяла со стола салфетку и аккуратно, стараясь оставаться незаметной, вытерла джинсы. С каждой минутой ей все больше хотелось домой, но продолжала сидеть на табуретке и слушать разговоры людей, которых не знала. Стрелка часов громче обычно сдвинулась с места, привлекая внимание. Алена подняла глаза — одиннадцать часов. У нее остался час, чтобы вернуться домой, не заставив маму волноваться. На кухне никого не было. Два светловолосых парня вышли покурить на общий балкон, прихватив с собой Катю. Таня ушла с Женей в сторону спальни. Карина и Кирилл были в зале. Алена вслушивалась в тишину. Она тяжело дышала, а волосы на затылке резко стали мокрыми. На цыпочках прошла по коридору и оказалась возле зала. Из приоткрытой двери струился свет от ночника. Несколько секунд она стояла возле комнаты, не решаясь войти. Сделала шаг и приоткрыла дверь. Там была Карина. Ее одежда валялась на полу. Она была полностью голая. Рядом с ней лежал парень. Одежды на нем также не было. Алена перевела взгляд на свои пальцы — они дрожали. Хотела уйти, но ноги будто вросли в землю, перестав принадлежать ей. — Ты еще та красотка, — сзади раздался мужской голос. — Тоже так хочешь? Алена развернулась и замотала головой. Костя сделал шаг вперед и, схватив ее за талию, потащил на кухню. Четкими, резкими движениями он сорвал с нее кофту и начал расстегивать джинсы. — Отпусти меня, — еле выдавила из себя Алена, не до конца понимая, что происходит. — Да ладно, я же видел, как ты смотрела на меня, — он схватил ее за волосы и поцеловал. Его губы были невкусными. Запах пива, сигарет и сухариков. Алена мотала головой, пытаясь освободиться, но он крепко держал ее. — Я не хочу, — прохрипела она. — Отпусти. — Заткнись, — он толкнул ее. Алена упала, довольно сильно ударившись головой о табуретку. Костя схватил ее за воротник и резко дернул — пуговицы вылетели, разбежавшись в разные стороны кухни. Алена поправила бретельку черного кружевного бюстгальтера. Когда он попытался расстегнуть штаны, поняла, что это вовсе не шутка. — Отпусти меня или я закричу, — сказала она. — Кричи! Здесь все свои! Может, еще друзья присоединяться, уж больно ты вкусная, — его ладони были потными, оставляли мокрые следы на ее коже. Резкий удар ногой ему в грудь, второй — прямо в щеку. — Сучка! — он прижимает ладонь к лицу. Алена хватает кофту и на коленях ползет в коридор. У выхода он нагоняет ее и хватает за голень. — Иди сюда, тварь! Думала, что после этого я тебя отпущу? — он тянет ее за ногу по коридору. — Помогите! Помогите! — она кричит громко, вкладывая оставшиеся силы в голос. — Карина! — хватается рукой за дверь зала и распахивает ее. — Карина, помоги! — Ты дебил? Отпусти ее! — Карина в одних трусах выбегает в коридор. Одной рукой она прикрывает грудь, второй — убирает мокрые волосы с лица. — Кирилл, скажи ему, чтобы отпустил ее. Не дожидаясь ответа, разжимает его ладони и наклоняется над Аленой. — Ты как? Алена молча смотрит на свою обнаженную подругу. — Синичкина, не молчи! Девушка отползает назад, продолжая сжимать в руках свои вещи. Быстро встает, не сводя глаз с подруги, хватает ботинки, пальто и ногой толкает дверь квартиры. Не оборачиваясь, бежит по лестнице вниз: пятый, четвертый, третий … номера этажей мелькают в полумраке. Она бежит босиком, в разорванной рубашке. Ветер забирается под кожу. Ее знобит, трясет, она слышит стук своих зубов, но продолжает бежать. В голове лишь одна мысль — не оборачиваться, не останавливаться. Она не помнит, сколько бежала босиком по заснеженному тротуару. Опомнилась около школы, спрятавшись под балконом первого этажа старой девятиэтажки — школьной курилки. Дышала так громко, что, казалось, весь район слышит ее хрипы. — Не плакать! — сквозь зубы прошипела она. Алена села на бетон, бросила вещи рядом и начала одеваться. Руки не слушались, то и дело роняя ботинок. Она попробовала растереть ноги — бесполезно, холодные. Быстро натянула ботинки. Пытаясь унять дрожь в теле, встала и надела пальто, тщательно застегнув его на все пуговицы. Ей по-прежнему было холодно. Алена нащупала в кармане пачку сигарет и зажигалку, которые забыла отдать Карине. Присев на корточки, закурила. На улице тихо. В метрах ста от нее дорога. В это время машины были редкими гостями на проезжей части. Алена осматривала двор и дорожку, ведущую к школе — никого. Тишина, лишь треск сигареты нарушал ночной сон. Она курила жадно, быстро, до горечи во рту. Бросив окурок на землю, снова закурила. Холод стал понемногу отпускать, но озноб будто парализовал тело. Через минут десять она заставила себя выбраться из-под низкого балкона. Достала телефон: без пяти минут двенадцать. — Беги, Алена, беги, — теплый пар вмести со словами вырвался наружу. И она побежала. Спотыкаясь о сугробы, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, ускоряясь на ровной дороге и замедляясь возле подъездов домов. Она падала и вставала, продолжая бежать. Бежать от теней уходящего дня, от чуждых мыслей, мерзких слов и поступков. Бежать домой. Добравшись до подъезда своего дома, поднялась на ступеньки и упала на колени. — Не могу больше, — тихо сказала она. — Не могу, — тихий стон перешел в рыдания. Снег вперемешку со слезами смывал остатки дня. Она аккуратно вытирала воду ладонью, стараясь сохранить макияж. Спустя десять минут встала. Найдя ключи в кармане, открыла дверь и подошла к лифту. Остальные двадцать шагов до квартиры она молилась, чтобы мама с папой спали. Молилась так громко, что, наверное, ее услышали наверху, так как никто не поднялся с кровати, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Дом погрузился в глубокий сон. Следующие полчаса Алена смывала невидимую, но столь осязаемую грязь со своей кожи. Даже не подозревая, что мама так и не смогла уснуть этой ночью, а сестра Алеся выбросила рваную рубашку сестры в окно. Глава 22 Катя вошла в квартиру и несколько секунд прислушивалась к звукам, пытаясь понять, дома ли отец. Она старалась двигаться бесшумно. Аккуратно поставила сумку на пол. Медленно расстегнула молнии на сапогах и сняла пуховик. Тихо ступала по деревянному полу, обходя проваленные доски, которые издавали жуткий скрип. Дверь. Выключатель. Она в безопасности. Положив сумку на тахту, вернулась и закрыла дверь на защелку. Села на край дивана и вытянула ноги. — Убожество, — едва слышно сказала она, разглядывая свою комнату. Темно-коричневые шкафы ровными колоннами стояли вдоль стены. На некоторых шкафчиках уже давно не было дверей или ручек. За стеклом на нескольких полках стояли статуэтки, куклы с растрепанными волосами и покрытые пылью игрушки. Возле окна жил широкий стол, усыпанный учебниками, тетрадями и журналами. Почетное место в углу комнаты занимала тахта. Она была почти новая, лишь на подлокотниках были небольшие потертости. Ее два года назад для Кати купила мама. Она копила деньги полгода, прятала от отца у подруги. Потом соврала ему, что купила тахту в комиссионке за копейки на премию. До этого Катя спала на кровати, которая досталась ей по наследству то ли от тетки, то ли от бабушки. Девушка встала и подошла к окну, задернув занавески, начала доставать вещи из сумки. На самом дне в черном пакете была сложена одежда. Она достала кружевное белье и внимательно рассмотрела его со всех сторон. Затем чулки — вверху под резинкой была небольшая затяжка. Катя слегка потянула капрон в стороны. — Вроде не рвется. Она сложила бюстгальтер в сумку, а чулки и трусы спрятала под кофту. Затем, взяв ножницы со стола, вспорола шов на дне сумки и достала пакет. Внутри были деньги. Банкноты оказались изрядно помятыми. Катя брала по одной купюре, клала ее на диван и разглаживала ладонью. — Двадцать пять, — пробормотала она. Сложив деньги в стопку, достала коробку с носками из шкафа и вытянула со дна носок, который ей связала бабушка еще несколько лет назад. Достав из него стопку купюр, положила к ним деньги, которые лежали на диване, и еще раз пересчитала. — Триста двадцать долларов, — прошептала она. — Этого должно хватить на второй курс лечения. Скрутив деньги в трубочку, засунула их в носок и вернула на место. Затем осторожно открыла дверь и вышла в коридор. Тишина. Катя прошла в ванну, где быстро приняла душ, постирав белье и чулки, вернулась в комнату и развесила «одежду» на батарее, спрятанной за письменным столом. Когда забралась под одеяло, громко выдохнула, впервые за вечер почувствовав облегчение. Катя не знала, сколько времени прошло после того, как уснула: час, три часа или пятнадцать минут. — Собери мне пожрать! Она не хотела открывать глаза, хотя точно знала, что это не сон. — Я кому сказал! Ты что спишь? — он ударил ногой по дивану. В темноте она не видела его лица, но точно знала каждую морщину, изогнувшуюся возле глаз в этот момент. Катя ненавидела этот запах. Ненавидела так сильно, что каждый раз к горлу подкатывал приступ тошноты, щекотавший язык и отравлявший дыхание. Она терпеть не могла его тон: надменный, властный, жесткий. Она ненавидела своего отца. Ненавидела так сильно, что готова была взять нож и ударить в спину. В последнее время так часто представляла себе эту сцену, что стало казаться, что она уже сделала это, просто по какой-то причине он остался жив. — Вставай, дрянь! — он снова ударил ногой, на этот раз задев ее. Катя не реагировала, зажмурила глаза и до боли стиснула зубы. «Молчи, — раз за разом повторяла она про себя, — только молчи». Он включил свет и сдернул одеяло. — Ты не поняла? Я хочу жрать! — он схватил ее за ногу и потащил с дивана. Она пыталась ухватиться за подлокотник, но не успела и упала на пол. — Теперь ты проснулась? Катя сидела на полу, обняв руками колени. Глаза опущены. Отец в недоумении смотрел на дочь. Он присел на корточки и взял Катю за подбородок. — Я сегодня очень устал и хочу есть. Если ты сейчас же не соберешь на стол, я тебя сильно накажу. Катя посмотрела на будильник — почти три часа ночи. Она хотела встать, но тело не подчинялось. Мысленно уже дошла до кухни, открыла холодильник и достала продукты. Вот ставит сковороду на плиту и бросает кусочек сливочного масла, чтобы пожарить яичницу. Нарезает толстыми ломтями хлеб, как любит отец, и раскладывает на тарелке. Разрезает кусок вареной колбасы на тонкие кусочки и бросает к яичнице. За холодильником стоит банка маринованных огурцов: один за другим она достает их на тарелку, облизывая пальцы после рассола. Она обязательно все это сделала бы, но не успела. Удар был резким, подлым — Катя не сумела увернуться. На мгновенье от боли закружилась голова, но успела закричать: — Только не по лицу! — она закрыла его ладонями, но следующий пожар вспыхнул в области губ. — На, тварь неблагодарная, получи! — он бил кулаком по губам и щекам. Лупил ногой по коленям и спине. — Папа! — это был не крик, это был стон. Он не слышал ее. Схватив за волосы, протащил ее до кухни. — Я хочу жрать! — наклонившись над дочкой, сказал он. Развернулся и вышел из кухни. Катя попыталась встать, но не смогла. Медленно доползла до шкафчика с посудой и открыла шуфлядку, нащупывала кухонную утварь. Достав нож, положила его перед собой и тихо разрыдалась. Затем отбросила его в сторону и доползла до стола. Под маминым стулом стояла пустая стеклянная бутылка от водки. Она дотянулась до нее, зажав подмышкой, поползла в коридор. Он был в зале, включил телевизор. Скорее всего задремал. Возле входа в зал она медленно, прикладывая все силы, опираясь на дверной косяк, встала. Он спал на диване, сжимая в руках пульт. Катя подошла к нему и наклонилась. Запах, знакомый с детства, ударил в лицо. — Ненавижу! — закричала она и со всей силы опустила пустую бутылку ему на голову. Через секунду кровь тонкой струйкой потекла по лбу. — Аааааааааа! — закричала она и поковыляла из комнаты. Катя взяла с собой самое необходимое. Немного одежды, учебники и деньги. Перед тем как уйти, сняла с полки мамину фотографию. Бросив ее в сумку, вышла из комнаты, а спустя минуту и из квартиры. На часах была половина четвертого утра. Глава 23 Сегодня звонок звенел громче обычного. Так показалось Алене. Она прищурила глаза, реагируя на неприятный звук. — Вы остаетесь на репетицию? — Карина складывала вещи в рюкзак. — Какую еще репетицию? — Таня достала расческу из сумки. — К юбилею школы нужно подготовить песню. — Тебе заняться больше не чем? — Классуха сказала, что тот, кто не придет, получит запись в дневник и будет неделю дежурить по классу. — Когда она это говорила? — Вчера после уроков на собрании. Если бы ты пришла, то не задавала бы идиотских вопросов. Кстати, первым в списке она назвала твое имя. Таня демонстративно закатила глаза. Репетиция закончилась в начале седьмого вечера. На улице уже было темно. Возле уличных фонарей кружилась белая вата, которую кто-то сверху медленно бросал на землю. Таня, сложив руки на груди, стояла возле широкого окна актового зала и смотрела на заснеженные дорожки, по которым бежали пешеходы. — Все записали? — Оксана Николаевна важно расхаживала вдоль сцены. — Следующая репетиция в пятницу после уроков. И выучите текст. Лемешевская, тебя это тоже касается. Я видела, как ты жевала воздух. Тексты еще неделю назад раздала. Ау, ты слышишь меня? Таня нехотя оторвала взгляд от окна и повернулась к учителю. — Да поняла я, поняла, — в конце фразы она громко цокнула языком. — Ты мне не цокай! Где твой текст? — Дома забыла. — Ага, дома. Ты его в глаза не видела, когда я их раздавала, тобой на уроке даже и не пахло. Кстати, прекрати так сильно поливать себя духами. Невозможно дышать! — Оксана Николаевна подняла руки вверх. — Ты куда пришла, в школу или на танцульки? — Что вы пристали ко мне? — Таня поставила руки на талию и вздернула подбородок. — Таня, это! Таня, то! Достали! — Это ты достала постоянно прогуливать и опаздывать! — от возмущения ее челюсть уехала вперед. — Я матери твоей все расскажу! — было заметно, что она нервничает. — Хотя, толку ей рассказывать! Ты же и мать за пояс заткнешь! Засранка! — Сама такая! — заорала Таня и направилась к выходу. Проходя мимо классной, остановилась, наклонилась над ней и снова прокричала — сама такая. — Сумасшедшая, — проорала ей вслед Оксана Николаевна, снимая очки и протирая стекла, которые были идеально чистыми. Алена заметила, что ее руки дрожали. Девушка опустила голову и не поднимала до тех пор, пока учитель не отпустила их домой. Уже на коридоре подошла к Карине и задала ей два вопроса: — Что с Таней? — Я не знаю. — Где Катя? — Я не знаю. Карина, забросив рюкзак на спину, быстро шла по коридору. Алена побежала за ней. Пока пыталась догнать подругу, думала о том, как сильно устала. Таня сидела на корточках под балконом дома напротив и курила. Девочки знали, что она там. Увидев издалека огонек в темноте, поспешили к ней. — Что с тобой? — Карина чиркнула зажигалкой и присела рядом. — А что с тобой? — слова камнем полетели Карине в лицо. — А с тобой? — она кивнула головой в сторону Алены. Карина молчала, медленно выдыхая дым. Алена боялась сделать шаг, вспоминая, как ночью босиком стояла на этом же месте. Во рту собралась слюна. Она была горькой, словно за раз выкурила несколько сигарет. — Где Катя? — Карина посмотрела на Таню. — Где Катя? — повторила Таня. Тишина. — Я устала, — спустя минуту сказала Синичкина. — Я очень устала, — она присела на корточки, облокотившись спиной о стену дома. — Вы раньше разговаривали, как все нормальные люди? Не просто «Привет», «Пока», «Как дела?». А по-настоящему. — По-настоящему? — Карина ухмыльнулась. — Ты знаешь, как это? — Я знаю, — Алена повысила голос. — Научи нас. Сквозь мрак она всматривалась в лицо Карины, пытаясь разглядеть усмешку. — Это когда люди разговаривают, делятся проблемами и потом вместе придумывают, как преодолеть трудности. — Да ладно, — Танин голос нарушил тишину. — Да! А вы все молчите! Все продолжают молчать, делая вид, что ничего не происходит. Где Катя? Ай, пофиг! Что с Таней? Забейте! А что это у Карины с лицом? Да наплевать! Ой, а чего Синичкина неделю в школу не ходит? На фига звонить — объявится! — Алена закрыла лицо руками. — Почему мы все молчали, когда Катю избил ее бывший парень? — спросила она. Мы вообще разговаривали с ней после этого? Почему даже я с ней не разговаривала? Почему? Все молчали, слушая тихие, но столь важные фразы. Алена говорила долго, в основном повторяя одни и те же слова. Остальные молчали. Лишь треск сигарет выдавал их присутствие. Старая девятиэтажка, затерянная среди множества других домов спального квартала. Балкон на первом этаже, застекленный потрескавшимися от времени рамами. Под ним — три девчонки. Три мерцающих огонька. Вокруг серо-белый снег и черные дорожки, ведущие к школе. Небо не грозное, но хмурое: вывесило тучные облака. Ветер, наверное, уснул: лишь от похрапывания подрагивают голые ветки. Луны не видно, свет дарят только далекие фонари, стоящие вдоль проезжей части. Три черных силуэта виднелись под балконной плитой. Огоньков уже не было. Звуков тоже. Они шли по длинной дорожке. Карина вышагивала по широкому бордюру, шаркая ногами. Алена с Таней семенили сзади. — Может, встретимся на выходных? — Карина остановилась. — Поговорим… — она пожала плечами. — Можно, — Танин голос вздрогнул. — Мать дома будет? — Не знаю. Какая разница, — она вырисовывала на снегу круг. — Синичкина, ты как? — Давно пора уже. — Ишь ты какая! — Карина подошла к ней и слегка толкнула в плечо. — Таня, ты слышала, каким голосом она сказала? Я, по-моему, услышала нотки смелости? — она обняла Алену за плечи и потрясла. Алена рассмеялась. — Таня, ты слышала? — Карина обернулась, пытаясь найти подругу. — Куда она делась? Таня уверенным шагом направлялась в сторону дома. Она была похожа на пружину. От быстрой ходьбы и высоких каблуков колени сильно сгибались, и чтобы сделать следующий шаг приходилось прикладывать усилия. — Ты куда, — Карина рванула с места. Алена за ней. — Она обиделась? — на ходу спросила она. — Эй, дурочка, стой! Таня шла, не оборачиваясь. Подбежав к урнам, которые в ряд стояли возле дома, остановилась. Несколько секунд девушка молча всматривалась в темноту, а потом закричала. Девочки подлетели к ней. Алена не сразу поняла, что происходит. Во дворе было темно, и она могла различать только силуэты. — Я же тебя просила! — Танин голос взрывал дремавший двор. — Как ты можешь! — Что случилось? — спросила Карина. — Она случилась! Она! — Таня держала за локоть женщину, била ее по спине, рукам и голове. — Она! Карина и Алена не сразу поняли, о ком идет речь. Женщина стояла к ним спиной. На ней был надет старый коричневый полушубок в катышках. Голова спрятана под вязаный платок. Таня дернула ее и развернула лицом. — Это мама! Моя мама! — она перешла на визг. Тушь стекала по ее лицу ручьями. — Моя мама роется в мусорке в нашем дворе. Алена опустила глаза и посмотрела на тележку, на ней аккуратно были утрамбованы пласты картона. На ручке висела дорожная сумка, из которой торчали бутылки. Алена перевела взгляд на женщину и чуть не завыла. В голубых глазах было столько боли, что она волнами разливалась по ее лицу. Она не плакала, просто стояла на месте. Таня схватила ее за шиворот и начала трясти со всей силы. — Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Таня специально вернулась домой поздно, надеясь, что мама уже спит. Свет был выключен. Она аккуратно поставила сапоги в прихожей, повесила шубу на гвоздь в стене и на цыпочках прошла на кухню. Живот кричал от голода. Таня включила свет и открыла холодильник. — Да ладно! Я же сдохну до утра, — она разглядывала пустые полки. — Я могу когда-нибудь вернуться домой, а там полный холодильник? — Таня устало опустилась на табуретку, продолжая выискивать хоть какую-то еду. — Это еще что… На столе возле раковины стояла масленка, а рядом лежала длинная маковая плетенка. Таня зажала рот рукой. Она медленно подошла к столу и взяла сдобу в руки. — Свежая, — надавливая пальцем, сказала она. — А запах… — втянула ноздрями аромат. Доска. Нож. Она быстро режет ломоть за ломтем, затем берет сливочное масло и толстым слоем наносит его на плетенку. Крупинки мака рассыпаются по столешнице. Она собирает их пальцем и отправляет в рот. Разложив еду на тарелке, садится за стол и начинает есть. Жадно. Причмокивая. Давясь слюной. Один за другим куски исчезают с тарелки. Они такие большие, что она не может запихнуть их в рот, поэтому подталкивает пальцами. Опустошив тарелку, встает и нарезает еще. Сверху масло — много масла: часть на батон, часть — прямо в рот с ножа. Закончив с едой, сбрасывает с себя одежду на пол и идет в комнату. Перед тем как открыть дверь, Таня с минуту прислушивалась к звукам. Тишина. Скип двери — не дыша подходит к дивану и забирается под одеяло. Она знает, что мама лежит рядом — слышит ее дыхание. Перед тем как погрузиться в сон, Таня берет маму за руку, крепко сжимает ладонь и закрывает глаза. Глава 24 — Я так и думала. что ты придешь одна, — Карина открыла дверь, кивком головы приглашая Алену войти. — Как одна? — Больше никто не пришел. А судя потому, что ты опоздала на полчаса, никто и не собирался. Алена молча сняла сапоги и куртку и посеменила за Кариной по длинному коридору. — Здравствуйте, — проходя мимо зала, сказала Алена. — Привет! Рада познакомиться! Заходи потом на кухню, я испеклa яблочный пирог. Aлeнa робко кивнула и замерла в дверях. Карина взяла ее за руку и повела в комнату. — У тебя очень приятная мама, — Алена разглядывала просторную светлую комнату. — Ага, очень! — Вы не общаетесь? Карина плюхнулась на диван и внимательно посмотрела на подругу. — Тебе действительно интересно? — Если не хочешь, не рассказывай. Карина выдержала паузу и заговорила. — У нас не очень отношения после того, как отец ушел. Мы мало общаемся. Точнее, я с ней не общаюсь. — А она? — Она хочет… Но я пока не могу. Первое время винила ее во всем. — А сейчас? — Не знаю, — она перевела взгляд на стену, где в белой рамке висел семенным портрет. — Сейчас я уверена, что во всем виноват он, она кивнула в сторону фотографии, с которой улыбался отец. — Он променял ее на молодую. — Злишься на него? — Я ненавижу его, — тихо ответила она. — Он все испортил. Алена присела рядом с ней. — Первые полгода я каждый вечер заходила в квартиру и несколько минут стояла, не двигаясь. Прислушивалась и принюхивалась. Пыталась в темноте понять, дома ли он, может, вернулся. Иногда мне мерещился запах, казалось, чувствую аромат его парфюма. Через полгода стала заходить в квартиру, включать свет и запираться в своей комнате. Она повернулась к Алене. Тонкие губы Карины дрожали, а глаза были влажными. — Вот как теперь можно ужинать на кухне? Как? Когда ты столько лет ужинал со всей семьей, а теперь вас осталось трое. И стул, на котором сидел папа, теперь всегда пустой, — она опустила глаза, — поэтому сейчас мама приносит мне тарелку в спальню. — Может, ты привыкнешь? — едва слышно сказала Алена. Ей хотелось сказать что-то важное Карине, но все мысли казались ей абсурдными и неуместными. — Может, — спокойно ответила она. — Знаешь, у меня такое ощущение. что он умер. Самое страшное, что лучше бы так и было. Да! Не смотри на меня так! Тогда бы и не так сильно злилась на нега. Знала бы, что это был не его выбор, и приняла это. А сейчас знаю, что он ходит по одним улицам со мной. При этом он улыбается, счастлив. Урод… А я, сестра и мама — нет. И аромат его парфюма теперь витает в другой квартире. Вот за что и ненавижу. Никогда не прощу. — А мама… Карина не дала ей договорить. — С мамой поговорю. Если бы было можно, поговорила бы с ней без слов. Я бы ничего не говорила, а просто смотрела на нее, и она все попила и простила меня. Это был бы идеальный вариант. Потому что со словами у меня туго… Звонок в дверь. — Делаем ставки: Таня или Катя? — Карина подпрыгнула с дивана и побежала открывать дверь. Через пару минут она вернулась с Катей. — Эй, не молчи! Что с тобой? — Карина потрясла ее за рукав. Катя выглядела ужасно. Растрепанные волосы, несвежая одежда: на джинсах были видны следы грязи. В руках она сжимала тяжелый рюкзак. — Что случилось? — Алена подошла к ней. У Кати был такой несчастный вид, что Алене захотелось крепко обнять ее и долго не отпускать. Катя опустилась на край дивана. — Принеси еды. И воды, пожалуйста, — еле слышно сказала она. Карина на секунду зависла, но быстро взяла себя в руки и побежала на кухню. Через пять минут вернулась с тарелкой макарон, куском курицы, двумя ломтями хлеба и длинным огурцом. Она молча поставила тарелку на стол. Катя сбросила пальто на пол и села за стол. Быстро, жадно хватала еду и отправляла в рот. Девочки молча наблюдали за ней. Через десять минут она закончила, отставив тарелку в сторону, откинулась на стуле, облизывая пальцы. — Добавки? — Нет, достаточно. Спасибо. Я умирала с голода. — Теперь тебе можно задавать вопросы? — Ты подготовила вопросы? — Катя ухмыльнулась. — Я буду импровизировать. Что с тобой? — Карина села на край кровати. — Раз ты пришла — говори. Мы должны знать правду. — Ты хочешь правды? И Синичкина тоже? Алена робко кивнула. — Тогда ловите! — Катя сделала паузу. — У моей мамы гепатит, я работаю проституткой, а еще мой отец напал на меня. Я вырубила его бутылкой и свалила из дома. Два дня как живу у тетки. — Твою дивизию! — едва разжав губы, сказала Карина. — Какого лешего ты молчала. — Ах, да, забыла! Мой бывший парень напал на меня на улице при подругах и разбил лицо. Теперь вроде бы все, — она улыбнулась. Следующие секунды она продолжала улыбаться, разглядывая серые, как сухой асфальт, лица подруг. Улыбка была злой, нервной, отталкивающий, но она была нужна, чтобы не сойти с ума и не завизжать на весь дом. — Как мама? — Алена нашла в себе смелость поднять глаза. — Плохо, — она растирала руками лицо. — Мне нужны деньги на лечение. — А ты им сказала, что… Катя оборвала Алену: — Что сказала? Что мне шестнадцать, я школьница, а мой отец — бухарь, который пару раз в месяц бьет меня и мать? Если ты об этом, то нет, не говорила, — снова тот же оскал на лице. — Думаю, они заглядывали в мамин паспорт и видели, что у нее на попечении несовершеннолетняя дочь. Звенящая тишина душила. Алена кривилась, ощущая гнетущий звон в ушах. Запах пота и несвежей одежды разлетался по комнате, подгоняемый невидимыми потоками воздуха. Алена чихнула. — Да, согласна, пахну и выгляжу я отвратно. Тетка — жмотяра, сказала, чтобы не выливала зря воду. Экономит, короче, — она затихла, спустя минуту продолжила, но голос ее был абсолютно другой. Катя прикрыла веки и чуть откинулась на стуле. Слезы бесшумно потекли по щекам. — Не могу больше, — прошептала она. — Не могу. Вы думаете, я не понимаю, что сделала со своей жизнью? Да, мне шестнадцать, но я не настолько тупая, чтобы не осознавать, что никогда не смогу все изменить. Или не понимаю, что никогда не забуду, как жирный вонючий урод насиловал меня на заднем сиденье своей БМВ. И как сильно у него воняло изо рта? Потом, когда я уже оделась, он швырнул мне пятьдесят долларов, — она подняла палец вверх, — пятьдесят! В тот момент я почти все забыла. Впервые за последние два месяца я была такой счастливой. Чтобы заработать такие деньги мне нужно было переспать минимум с четырьмя! А он меня спас. Этих денег хватило на новые лекарства и перевод мамы в двухместную палату. Она сказала мне, что их в палате шесть человек, и они ведут себя не очень хорошо, а от запаха мочи маму тошнит. В тот момент я думала, что смогу забыть все это. Смогу! Потому что моя мама впервые за два месяца улыбалась. Как она гордилась мной! Я сказала, что устроилась подрабатывать в две конторы и мне хорошо платят. А еще, что у меня есть время делать уроки. Ее это очень порадовало. Я же этот месяц почти не была на уроках. Сказала всем, что болею, и никто пока не проверил. Даже вы не проведали меня! — Мы… — Забейте. Я не обижаюсь. Честно, было не до вас. У самой слишком мало времени. Да, я знаю, что у каждой из вас свои проблемы, — она встала со стула и подошла к двери, рядом с которой на полу стоял рюкзак. Несколько секунд, не заглядывая, она наощупь что-то искала. — Вот они! — мужские часы на широком кожаном ремне блестели у нее в руках. — Синичкина, не пучь глаза, — она искренне рассмеялась. — Не украла. Подарили сегодня. Думаю, стоят прилично, — она внимательно посмотрела на циферблат. — Завтра сдам, — она надела их на руку и вернулась на место. — Странный мужик попался. Сначала снял меня, а спать не захотел. Полчаса проговорил, а потом часы подарил. Жалко стало, сто пудово. Я ему про мать рассказала, правда, не знаю зачем. Он мне еще двадцать долларов сверху положил. Повезло. Сегодня я не работала. Обычно с десяти утра до шести вечера на трассе. Потом еду в магазин и больницу. Мать хоть питаться стала нормально. Я ей фрукты каждый день покупаю, — в ее голосе было столько гордости и боли, что Алена не выдержала и заплакала. — Синичкина, угомонись! — Катя рассмеялась. — Мне только слез твоих не хватает. Так вот, я покупаю ей свежие бананы: не те, что в отдельной корзине подпорченные лежат а твердые зелено-желтые. Больше желтые, чем зеленые… Они вкусные и хрустящие. Беру апельсины, яблоки, сок, конфеты… — она перечисляла, загибая пальцы, — забыла — и хурму! Она дорогая, но раз в неделю покупаю. Знаете, у мамы даже цвет лица поменялся. Моложе как-то выглядеть стала. — Катя задумалась. — Знаете, когда отец напивался и приходил домой, мама запирала мою комнату на ключ и убегала в свою. Он мог долго колотить ногами в дверь, а потом шел к ней. Она весь удар на себя забирала. — Катя стиснула кулаки. — Когда вырасту, если не сдохну, конечно, тоже рожу дочь и никому не дам ее обидеть. Сразу руки и ноги переломаю. Я, наверное, сейчас выгляжу как сумасшедшая? — она посмотрела на девочек. — Просто, если я сейчас не выговорюсь, то точно сигану с девятиэтажки, — она нервно усмехнулась. — Просто тупо посидите молча и выслушайте меня. Потом отвечу на все ваши вопросы. Я не оправдываю себя, но если бы я не стала… — она замялась, — проституткой, то моя мама умерла. А как же я? — она развела руками. — Я бы жила с отцом, пока он не прикончил меня как-нибудь ночью. Нет, лучше уж сдохнуть. Он же раньше не был таким. Я помню его в детстве. Помню, как сидела по вечерам у него на коленях и смотрела скучные новости. Сидела, потому что мне нравилось прижиматься к нему. Я представляла, что в домике и со мной все будет хорошо. Чертово бухло! Он тупо спился, и у него поехала крыша. Четко помню, как он впервые ударил маму. Мне было лет двенадцать. Ощущение, что ударили меня. Она так испугалась, — Катя сжала губы в нитку, руками все сильнее впиваясь в сидение стула. — Я тоже испугалась, поэтому не сдвинулась с места. Так и стояла, уставившись на ее лицо. Ненавижу его. Может, он сдох от моего удара. Позавчера пришел домой и ударил меня. Оскорблял, приказывал. Я не выдержала и разбила бутылку ему о голову, когда задремал перед телевизором. Потом собрала вещи и убежала. Спряталась в подъезде у Тани. Подложила рюкзак под голову и легла на площадке между этажами. Даже уснула, — она грустно ухмыльнулась. — Проснулась около восьми утра и поехала к тетке, живет в Масюковщине. Она мне, конечно, не обрадовалась, но не выгнала. Я сказала, что перекантуюсь пару дней, отец буянит, мать в больнице, вот и сбежала. — Почему ты ко мне не пришла? — Карина покусывала губы. Катя словно не услышала ее вопрос, продолжила: — А она такая жмотяра! Мало того, что еды почти не дала — одно яйцо вареное и стакан молока, так еще и воды помыться пожалела. Тетка родная называется. Это сестра отца. Ей абсолютно наплевать как сильно и часто он меня бьет. Знаете, что еще интересно? Никто из родственников не предложил нам помощь. Вы думаете, что я не обратилась к родне? Сначала обзвонила их всех, выслушала, что нет денег, а потом лично приехала к каждому домой и задала тот же вопрос снова. Я не надеялась, что их решение изменится, просто хотела посмотреть в глаза своей крестной, двоюродным сестрам и даже бабке. Всем наплевать, прикиньте? Абсолютно всем! У меня было два варианта: забить на мать и продолжать сидеть за партой или устроиться на работу. Уборщицей или курьером я бы в жизни не заработала столько. А деньги нужны были срочно, — она жадно облизала губы. — Воды? — Карина встала с дивана. — А не жалко? — злая усмешка и усталость пробежали по лицу. — Заплатишь на выходе, — Карина вышла из комнаты и вернулась со стаканом воды. — Я долго думала. Взвешивала за и против, представляя их, рисовала картинки в воображение. На следующий день сходила в больницу к маме и сразу приняла решение. Она мне ничего не говорила, ни о чем не просила. Просто смотрела на меня с такой любовью, что живот свело. Все. Назад дороги не было. С первых заработанных денег купила красивый комплект белья и начала выходить каждый день. Эти эпизоды я опущу, иначе у Синичкиной случится инфаркт. Алена, закрой рот, — Катя впервые за вечер искренне улыбнулась. — Думаю, Аленка наша уже раз сто пожалела, что переехала в столицу. Скажи, лучше бы жила в своем Урюпинске и не знала, что есть шестнадцатилетние проститутки. Алена промолчала. — Ладно, я шучу. Просто ты до ужаса хорошая и милая. — Это точно! — Карина толкнула Алену в бок. — Даже бесишь меня этим. — Спасибо, — Алена попыталась улыбнуться. — Мне нужно триста долларов, чтобы оплатить еще два курса лечения, — Катя снова стала серьезной. — И все, я свободна! — Сколько у тебя есть? — Сто пятьдесят и часы. Не знаю, за сколько смогу их загнать, но, думаю, баксов пятьдесят получу. Останется еще сто, — она посмотрела на подруг. — Хотите узнать, сколько раз мне еще придется переспать с некрасивыми дядьками? Сейчас скажу, — она демонстративно закатила глаза. — Раз десять. Хотя, если повезет, кто-нибудь сжалится надо мной и даст двадцатку или полтинник, то меньше. Было бы круто. — Ну ты и дура, — Карина встала с дивана и забегала по комнате. — Почему сразу не пришла к нам? Ладно Таня, ей поесть толком нечего, или Синичкина, которой на карманные расходы под роспись выдают! Но я! Ты же знаешь, что у меня могли быть деньги! — Я думала об этом! Но ты и так в ауте из-за развода родителей. Я же видела, как переживаешь. Была уверена, что отец урезал твои расходы. — Нужно было не думать. Я бы сказала ему, что потеряла телефон, и он бы дал на новый. — Ты же говорила, что деньги у него не возьмешь. — Идиотка! — Карина вскинула руки. — Для себя не взяла, но для тебя украла бы. Глава 25 В классе никого не было: все обедали в столовой. Алена закрыла за собой дверь и неспешно побрела к столу. Разложив учебники, откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Тишина убаюкивала, и она задремала. Очнулась с явным ощущением, что на нее кто-то смотрит. Ковтун сидел на месте Карины и не сводил с нее глаз. — Ты смешная, когда спишь. У тебя рот открыт, вот так, — Олег показал, сдерживая улыбку, — а еще слюна капает, — он прикрыл рот рукой и засмеялся. Алена резко провела ладонью по губам, надеясь стереть следы позора. Ладонь была сухая. — Да пошутил я! Но рот и в правду был открыт. Алена изучала его лицо, оно изменилось. В голубых глазах купалось солнце, на щеках играл румянец, а на губах — легкая улыбка. Да и одет был иначе. Синие джинсы немного болталась на длинных худых ногах, а серый свитер был чистым. — Ты сегодня другой, — слегка улыбнувшись, сказала Алена. — Что-то не так… — Во-первых, я не сутулюсь, — он демонстративно выровнял спину. — Точно! — Алена хлопнула ладонью по столу. — Во-вторых, на мне чистая одежда, — он спрыгнул со стола и покрутился. — И что-то еще! — И… — он сделал паузу, — я очень рад тебя видеть, — задержав взгляд на Алене, снова плюхнулся на стол. Девушка растерялась. — А еще у тебя волосы причесаны, — добавила, прикрывая ладонями алые щеки. — В честь чего такие перемены? — она говорила, одновременно открывая учебник и делая вид, что ищет что-то в книге. — Не знаю, — он пожал плечами, — просто захотелось изменить свою жизнь. А еще, — он слез с парты и подошел к Алене, — чтобы ты не стыдилась меня. — Я тебя никогда не стыдилась. — Стыдилась. Все стыдились. Может, ты и не хотела, но обычно это происходит само собой. Когда видишь перед собой жалкого человека, тебе становится стыдно либо начинаешь ненавидеть его. Даже не знаю, что лучше. Очевидно, все же жалость. — Ты не любишь, когда тебя жалеют? — Мне все равно. Возможно, хотя бы потому, что меня никто не жалеет. Кроме тебя… — Жалеют… — Нет, — он оборвал ее, — не жалеют. Это не жалость, а призрение, ненависть. Люди лучше пожалеют бездомного кота или собаку, но не человека, который не хотел так жить, но ему пришлось. Алена хотела что-то сказать, но Олег перебил ее. — Я учусь в этой школе с третьего класса. Моя жизнь тогда мало отличались от сегодняшней, с разницей лишь в том, что тогда я не понимал значения слова «бомж» и «неблагополучная семья». Все началось в классе пятом, когда классуха увидела мою пьяную маму возле мусорных баков. На следующий день она рассказала об этом директору, тот заучу, тот другому учителю и так далее. Через два дня вся школа знала, что я сын алкоголиков, копающихся в отходах. В седьмом классе меня назвали падальщиком. Сейчас я почти закончил десятый, но в моей жизни ничего не изменилось. Хотя, нет. Теперь в ней больше нет мамы, и никто не сможет сказать мне: «Сынок, помоги урны проверить». — Мне очень жаль. — Вот видишь, тебе жаль. Жаль меня! Мне никто не говорил таких слов. Никто. Ни разу. За всю мою жизнь. Все только презирали и отворачивали головы. А я смотрел на них с надеждой, что кто-то пожалеет меня. Хотя бы словом. Дождался. Он подошел к Алене и встал перед ней на колено. — Ты сделала это так легко, честно. Никого не боялась. Предупреждали ведь, что нельзя разговаривать со мной, подходить, а если подойдешь, то станешь такой же… А ты не боялась! — Олег был возбужден. Он жестикулировал, изредка дотрагиваясь до стула, на котором сидела Алена. Он смотрел на нее восхищенно, с трепетом. — Ты никого не побоялась, — повторил он. — А как принесла мне вещи, еду. Пришла на похороны к моей маме. Ты не представляешь, какая ты чудесная, — он смотрел ей в глаза с надеждой. — Можно я возьму тебя за руку? Атена была испугана и растеряна. Она неуверенно кивнула. Что-то теплое и мягкое накрыло ее холодную ладонь. Она не опустила глаза, продолжая смотреть на Олега, который стоял перед ней на коленях. — Атена, я хочу рассказать тебе что-то безумно важное. Она старалась скрыть волнение, боясь, что он услышит, как громко стучит ее сердце. — Я решил начать новую жизнь и поступить в университет! — он почти закричал. Атена выдохнула. — Супер! — Понимаешь, именно в университет! Не в колледж, не в училище. Хочу получить высшее образование! И от одной мысли я просто схожу с ума, — он сиял, заливая своим солнцем кабинет русского языка и литературы. — И это все благодаря тебе! — он снова упал на колено и взял ее за руку. — Я вчера впервые в жизни молился! Говорил спасибо товарищам наверху за тебя. За то, что ты полгода назад переехала в Минск и пришла к нам в школу. Ты — чудо! Ты… — он захлебывался в эмоциях, моментами теряя голос и забывая слова. — Я… — Алена, спасибо тебе. Ты лучший человек в моей жизни, — он наклонился и поцеловал ее руку. — Не нужно, — Алена одернула ладонь. — Я ничего не сделала. — Ты не веришь в меня? Не веришь, что у меня получится? — Верю! Конечно, верю. — Я же очень хорошо учусь. Просто об этом никто не знает: учителя не вызывают меня к доске, а больше со мной никто не разговаривает. У меня пятерка по физике, химии, математике. — Ничего себя! — Алена была удивлена. — А как… когда… — Ты хотела спросить, когда я делаю уроки? — он подошел к своей парте, на которой стоял рюкзак, и достал тетради. У Алены округлились глаза: каждая была обернута в прозрачную обложку, на которой не было ни одного залома. Учебники также были одеты в голубые плащевики. — Ничего себе! А где… — Где я взял деньги на тетради? — добрая ухмылка коснулась его губ. — Ну, у меня все-таки были какие-то деньги. Как только появлялись, я сразу тратил их на разные школьные принадлежности. — Обалдеть, — Алена подошла к нему и взяла с парты большой синий пенал. — Можно? Он кивнул. Внутри было несколько уровней. На первом ряду идеальной шеренгой лежали карандаши, перевязанные резиновыми поясами. С другой стороны — ручки. На нижнем этаже пенала жили ластики, точилки, линийки и циркуль. Она положила пенал на место и взяла тетрадь. Почти все страницы были исписаны. Алена листала ее с открытым ртом. — Я в шоке. Олег улыбался. — Почему ты никогда не рассказывал, что любишь учиться? — Потому что это никому не интересно. — А учителя? Неужели у тебя никто не проверял тетради? Он закачал головой. — Этого не может быть! — Тетради проверяли, но никогда ничего не говорили. — Почему? — тихо спросила Алена, задавая этот вопрос не Олегу, а самой себе. — Алена, это все уже не имеет значения! Я принял решение, что с сегодняшнего дня буду готовиться к поступлению. У меня в запасе полтора года. Алена с восторгом и удивлением посмотрела на Олега. Она вообще не думала о том, кем хочет стать, куда будет поступать. — И где ты хочешь учиться? — В БНТУ! — Ничего себе! — Думаешь, не получится? Сильно замахнулся? — Нет-нет! Получится! Просто это очень круто! — ей показалось, что все это снится: Олег в чистой одежде, тетради в обложках, пятерки по физике и учеба в вузе. — Просто очень неожиданно! Ты только не отказывайся от идеи. — Ты поможешь? — его голос стал тихим и спокойным. — Конечно, — она растерялась. — Только скажешь, чем. Думаю, ты знаешь, что в математике и физике я полный ноль. — Я могу научить тебя, — и снова его ладонь на ее руке. — Уверена, что не получится — не мои предметы, — она аккуратно убрала руку и села за парту. Глава 26 Катя стояла на коленях возле больничной койки. Мама спала. Она аккуратно положила ладонь поверх ее худой руки, покрытой тонкой кожей. У мамы был уставший, но при этом спокойный вид, Она мерно посапывала, наверняка просматривая интересный сон. Катя сканировала ее лицо. Мелкие морщинки под глазами, немного впавшие щеки и бледно-розовые губы. С лица исчезли тени грозовых туч, которые пеленой ложились под ее глаза. Кожа стала более гладкой и ровной. — Ты такая красивая, — сказала Катя. — Спасибо. Катя подняла голову: мама улыбалась. Еще ни разу не видела, чтобы она так светилась, была такой чистой, нежной. — Больница идет тебе на пользу, — девушка продолжала гладить маму по руке. — Ты не представляешь, как я выспалась. Иногда мне кажется, что, проснувшись, больше не смогу уснуть, но потом опять засыпаю. Какой-то неистовый сон. Самое ужасное, что могу привыкнуть к этому. — Привыкай. Ты двадцать лет нормально не спала — заслужила. — Зато ты выглядишь очень уставшей. Катя опустила глаза. — Не выспалась просто. — Я боюсь, что ты много работаешь из-за меня. Ты хоть уроки не прогуливаешь? — мама улыбалась. Совсем чуть-чуть, Катя скривилась, выдавливая из себя подобие улыбки. — Все хорошо, мама. Я просто хочу, чтобы ты скорее вернулась домой, и мы с тобой зажили по-другому. — Я согласна, — она прикусила губу, и улыбка медленно соскользнула. — Кать, ты не знаешь, где папа? Он не звонил уже неделю. Катя подняла глаза и посмотрела на маму. Она знала, что придется ответить на этот вопрос. — Мам, я скажу, как есть, но ты не волнуйся, во-первых, потому что волноваться нет причины, а во-вторых, тебе нельзя. Он в больнице, — в лоб выстрелила она. — С ним все хорошо. Небольшое сотрясение, но он поправится и скоро вернется домой, где продолжит пить и гонять меня по квартире, — она снова улыбнулась, пытаясь не расплакаться. — А что с ним случилось? — Не знаю. Мне позвонили из больницы и сказали, что он там. — Поедешь к нему? — мама положила свою руку поверх ладони дочери. — Сегодня вряд ли успею, может, завтра. — Если не хочешь ехать — не едь, — спокойно сказала она. — Хорошо, — Катя почувствовала насколько легче стало дышать. Всю неделю она не знала, как отец. Волновалась, но не за его здоровье. Боялась, что могла случайно убить. Теперь была спокойна. Она узнала у врача, что он пробудет в больнице еще минимум неделю, поэтому утром собрала вещи и сказала тетке, что пока поживет дома. — Доченька, знаешь, что… — Что? — Я бы очень хотела, чтобы ты прожила другую жизнь, не такую, как я. Говорят, что дети повторяют судьбы родителей. Живут по их сценарию, потому что другого не видели. Так вот, я безумно хочу, чтобы ты уберегла себя и не прожила мою жизнь. Честно, я сама не хочу ее проживать, но у меня нет выбора. — Есть выбор! Всегда есть! Мама улыбнулась. — Когда мне было шестнадцать я тоже думала, что все можно изменить и всех победить. Но когда тебе сорок, ты болен, работаешь на заводе за очень маленькую зарплату, а твой муж пьет и поднимает на тебя руку — перемен утке не хочется. Ты уже взрослый и понимаешь, что ничего не можешь исправить. К родителям не убежать — их нет, друзья — да какие там друзья, повернуть жизнь на триста шестьдесят градусов — кого ты обманываешь? Что ты умеешь? Правильно, ничего. И ты миришься с таким положением вещей, цепляешься за эту жизнь, потому что есть ради кого жить, — она крепко сжала Катину руку. Да, я не твоя гордость, не твой пример. Зато ты — моя гордость и пример. И я буду жить ради того, чтобы жила ты, она вытерла слезы. — Мама! — слова со стоном вырвались наружу. Мама, я так тебя подвела, — Катя закрыла лицо руками и зарыдала. — Хорошая моя, перестань! — она спустила ноги с кровати и села на край, стараясь слабыми руками дотянуться до дочки. — Ты не подвела меня. Ты спасла меня! Слышишь? Если бы не ты — меня бы уже не было. — Ой, мамочка, — Катя продолжала плакать. — Я так подвела тебя! — Катюшка, ты чего! — она рассмеялась. — Ты умница моя! У тебя еще вся жизнь впереди! Такая интересная, неизведанная, полная любви и сюрпризов. Я бы очень хотела прожить ее с тобой заново. Катя подняла голову. — Так давай проживем? — Это как? — мама приподняла тонкие брови. — Очень просто! Ты выйдешь отсюда, и мы начнем все сначала! Только вдвоем: ты и я! И больше никого! — А папа? — В нашей новой жизни ему нет места. Ты сама об этом знаешь! — Хорошо. И где мы будем жить, — нервный смех вырвался наружу. Или ты думаешь, что он уступит нам квартиру и уйдет жить в подъезд? — она грустно усмехнулась. — Мне все равно! Я больше не буду с ним жить! — Катя встала с пола. — Я чего-то не знаю? — Мам, а разве нужно знать что-то еще, чтобы хотя бы попробовать выпутаться? Она внимательно посмотрел на дочь: еще такую маленькую вчера и такую взрослую сегодня. — Это будет непросто. — Да, но мы должны попробовать это сделать, — Катя скривилась, уголки губ опустились вниз. — Мам, я больше не могу так жить. — Как? — будто у самой себя спросила мама. — В страхе… — Иди ко мне, — спустя паузу, сказала она. — Не бойся. Катя подошла. Опустилась на колени перед кроватью и заглянула в серые глаза мамы. — Я обещаю, что, если выберусь отсюда живой, сделаю все чтобы ты больше никогда не боялась, хорошо? Катя кивнула. Перед тем как уйти, еще раз крепко обняла маму. Шагая по коридору, она задумалась о том, что не помнит, когда в последний раз ее так сильно кто-то обнимал. — Я за списком лекарств, — Катя зашла в ординаторскую. — Привет, Катюш! Как ты? — тучный бородатый мужчина улыбался ей во весь рот. — Норм, — она махнула рукой. — У меня для тебя хорошие новости, — он медленно стягивал перчатки, не сводя с нее глаз. — Точно хорошие? — Катя устало улыбнулась. — В прошлый раз вы рассказали о снижении лейкоцитов в крови у мамы. — А разве это плохая новость? Просто отличная, учитывая ее состояние здоровья. Но сейчас гораздо лучше, — он поднял руки вверх, будто потягивался после глубокого сна. — Итак, у твоей мамы очень хорошие анализы. Лечение дало о себе знать. И знаешь, чья это заслуга? Катя молча уставилась на доктора. — Твоя, моя девочка. Если бы ты не купила лекарства, я не знаю, какой был бы результат. Думаю, вряд ли такой хороший, как сейчас. Катя прикусила губу. — Можешь с дерзостью заявлять маме, когда та будет кричать на тебя в ссоре, что ты спасла ей жизнь, — смех вперемешку с кашлем вырвался наружу. — Она здорова. Катя резко дернулась в его сторону и через секунду повисла у него на шее. Крепко обняла этого тучного, бородатого мужчину, от которого вкусно пахло недорогими сигаретами, какими-то лекарствами. Она тихо плакала, пряча слезы на воротнике его халата. — Спасибо вам, Эдуард Анатольевич, — она положила голову ему на плечо. — Я вам памятник поставлю. — Памятник не нужно! Можешь просто принести бутылку коньяка, — снова смех и кашель. — Себе спасибо скажи, — он взял ее за плечи и заглянул в глаза, — это ты ее спасла. Ты, а не я. Гордись собой. Ты большая умница. Катя посмотрела в его карие глаза, над которыми нависли густые, с пробивающейся сединой брови, и разрыдалась. — Ну! Все же хорошо! Не было бы тебе шестнадцать, налил бы пятьдесят грамм беленькой. Катя рассмеялась сквозь слезы. — Я бы не отказалась, — ответила она. — Спасибо, вы спасли мою маму. Уже выходя из кабинета, она остановилась и обернулась: — У вас есть мама? — Уже нет, к сожалению. Но она была чудесной. — Не сомневаюсь. — А папа у тебя есть? Катя на секунду задумалась: — Нет. Он сдох. Весна делала робкие шаги, намекая зиме, что пора открывать чемоданы, упаковывать снег, выключать мороз и забирать сосульки. Март начинал дышать. Катя сидела на спинке скамейки в парке и наблюдала за остановкой. Один за другим автобусы подъезжали и увозили людей, других высаживали, отправляя по домам или важным делам. Она медленно курила. Сегодня ей больше никуда не нужно было спешить. Только домой. Необходимо убрать квартиру, выдраить до блеска, скрыть следы прошлой жизни перед приходом мамы. Ее должны выписать через неделю. Она дала себе слово, что мама никогда не узнает, кем она работала этот месяц. В понедельник вернется в школу, будет ходить на уроки, общаться с друзьями, есть булочки из столовой, сидя на подоконнике в коридоре. А днем спешить к маме, которая будет ее очень ждать. Иногда по вечерам станет гулять с друзьями, а иногда смотреть сериалы, сидя с мамой на диване в зале. Катя, продолжая улыбаться, докурила сигарету и бросила ее в урну, которая стояла рядом. На улице было тепло. Впервые за долгие дни она не ежилась от холода, мечтая поскорее запрыгнуть в теплый автобус или забежать в подъезд и прижаться к горячей батарее. Всю дорогу до дома она шла пешком. Оказавшись на проспекте, не свернула во двор, а пошла прямо. На перекрестке повернула направо, в сторону магазина с вывеской «Шитье». — Добрый день, — она стянула шапку и поправила растрепавшиеся волосы. — Можно посмотреть швейные машинки? Продавец в синей униформе отвела ее в конец зала. Там в ряд стояло около десяти швейный машинок. — Девушка, не уходите, пожалуйста, — Катя окликнула продавца. — Помогите с выбором. — А что именно вы хотите? — Мне нужна самая лучшая швейная машинка. На триста долларов можно купить такую? Продавец с интересом посмотрела на дерзкую девчонку, но ничего не сказала и подошла к белой машинке, стоящей справа. — Вот эта модель пользуется спросом. — Сколько она стоит? — Вам хватит сполна. — Я беру ее, — она провела ладонью по холодному белому металлу. — До дома поможете довезти? — Грузчики будут только к концу недели. Стоимость доставки будет выставлена дополнительно. — Хорошо. Что мне нужно заполнить? — Пойдемте со мной. Через полчаса, оформив все документы и расплатившись, Катя забрала чек и вышла на проспект. В кармане у нее лежало еще сто долларов, и она уже знала, как хочет их потратить. Швейную машинку привезли в пятницу вечером. В субботу утром мама вернулась домой. Это был подарок на ее день рождения, который должен был наступить только в августе. Глава 27 Я не хочу с ним разговаривать, — Карина молнией пролетела по коридору. Через секунду раздался грохот — дверь в комнату закрылась. — Карина, зайка, — мама едва слышно постучала в дверь. — Он пытается дозвониться до тебя уже неделю, просто хочет поговорить, — она делала длинные паузы, будто искала нужные слова, но никак не могла найти. — Я сказала уже, что не буду с ним разговаривать! Так и передай! Прямо сейчас позвони и скажи, что он для меня не существует! — она плевалась словами, кусая губы в кровь. — Доченька, милая… открой! — Мама, отстань от меня, — Карина расплакалась. — Не хочешь, не говори, — спустя несколько минут сказала мама. — Имеешь полное право. Карина подошла к двери и опустилась на пол, прислонившись спиной к стене. Мама сидела с другой стороны. — Хочешь, я скажу ему, чтобы больше не беспокоил тебя? Могу сказать, что ты сама позвонишь, когда захочешь разговаривать. — Я не захочу, — всхлипывая, сказала она. — Никогда не захочу. — Хорошо. Ты всегда такой была, — мама улыбалась. — Упертая, самостоятельная, решительная, смелая… Карина молчала. — Однажды, когда еще была совсем маленькая, ты спасла старую больную галку. Карина рассмеялась: — Почему старую и больную? Ты проверяла у нее паспорт? — У нее были седые перья. Пауза. Резкий громкий смех, разрушающий бетонные стены между двумя женщинами: мудрой и юной. — Я помню, она громко плакала. — Плакала? — Да. Писк был похож на плачь. Наверное, именно так плачут птицы. Она застряла между веток и не могла выбраться. Это было дерево во дворе нашего старого дома. Все стояли и смотрели на нее. Ты, не раздумывая, забралась наверх. Вокруг стояли мальчишки, а полезла ты. Все произошло так быстро, что я даже не успела запретить тебе. Когда добралась до птицы, оказалось, что ее лапа зацепилась за веревочку от лопнувшего воздушного шарика. Ты быстро освободила ее и положила птицу в карман свитера. Помню, как мальчишки аплодировали тебе, а ты накричала на них и убежала. — А что потом было с птицей? — Все хорошо. Она улетела. С того времени ты ненавидишь воздушные шары. — Серьезно? — Да. Запретила дарить тебе их на все праздники. — Точно! Они мне до сих пор не нравятся. Мам… — Что? — Я когда-нибудь смогу его простить? — Думаю, да. Нужно время. Для всего нужно время. — А ты простила? — Карина еще ближе придвинулась к двери. Мама молчала. — Простила, а? — Я просто научилась с этим жить, — ответила она. — Это как? — Представь, что у тебя постоянно болит нога. Сначала ты все время обращаешь внимание на это. Злишься, мажешь ее мазями, бегаешь к врачу, а она все равно болит. Через месяц начинаешь привыкать к этому неприятному ощущению, а через полгода почти не замечаешь его. Но как только начинаешь снова думать об этой боли и жалеть себя, каждый раз, когда немного прихрамываешь, память возвращает тебе прежние ощущения. — Твоя нога болит еще? — Уже не так сильно. — Но когда-нибудь она пройдет? — Карина чувствовала, как задрожали губы. — Через месяц? Год? Два? Боль ведь должна когда-нибудь пройти. Ты же не можешь хромать всю жизнь! — ее голос звенел. Тишина. — Мама! Не можешь? — Зайка моя, ты еще такая маленькая и такая большая. Я говорю с тобой, как со взрослой, но так не хочу разрушить твой мир своими словами. Его уже и без меня разрушили. — Мама, просто ответь мне, пожалуйста! — Есть такая боль, которая никогда не проходит. Ты думаешь, что все забыл, простил, все исчезло, но порой достаточно одного звука и перед глазами та же картинка. Но я безумно хочу, чтобы ты смогла простить. — Не прощу! — У тебя большое сердце, я уверена, что в нем найдется место для прощения. Папа выбрал другую жизнь. Я не в состоянии изменить его решение, но могу помочь изменить твое. — Как я смогу, процедила она, — он так обидел тебя! Как ты теперь будешь? Мама поджала губы. — Со мной все будет замечательно. — Нет! Ты будешь хромать всю жизнь! Это нормально? — Карина стояла на коленях, прислонившись к двери. — Ты думаешь, я не слышала, как ты плакала по ночам? Не видела, каким большим тебе стало любимое домашнее платье? Поэтому уходила из дома и вела себя, как тварь. Я никогда больше не смогу его обнять! Поцеловать! Или просто посмотреть фильм, сидя с ним на диване! Не смогу! Потому что он не будет пахнуть тобой, тебя не будет в это время на кухне! Нас уже больше никогда не будет! — она завывала, роняя слезы на бежевый паркет. Мама молчала, вытирая слезы подолом платья, которое действительно стало на два размера больше, но она продолжала его носить, зная, что, если снимет, то наконец поверит в то, что у нее больше нет семьи. — Да, прости меня, мама! — ее голос эхом разлетелся по комнате, вырываясь в открытое окно. — Прости меня! Прости! — она повторяла эти слова с каждый разом все громче, будто желая, чтобы Вселенная тоже услышала ее и простила. Она открыла дверь, мама сидела на полу. Ее лицо было красным и мокрым. Карина подползла к ней и уронила голову на мелкие красные маки. — Я больше не могу, мама. Не могу, — сквозь стон, говорила она. — Я не выдержу. — Все будет хорошо! Вот увидишь. — Когда? — Уже через час станет легче. Через два захочешь кушать, а через три — улыбнешься. А завтра вечером будешь сидеть в кино и смеяться. — В каком кино? — В которое мы с тобой пойдем. Или можешь взять своих девочек. — Хочу с тобой, — не поднимая головы, сказала она. — Хорошо, пойдем вместе. — Ты простишь меня? — спустя паузу спросила Карина. — Мне не за что тебя прощать, — перебирая тонкие светлые волосы, сказала мама. — Ты не сделала ничего плохого. — Я вела себя, как тварь. — Ты вела себя как девочка, у которой папа ушел к двадцатилетней девушке. Алена лежала на широком подоконнике и что-то рисовала в блокноте. В последние дни она почти не выходила из комнаты. Сидела за уроками, читала, рисовала. На все уговоры мамы прогуляться или посмотреть фильм отвечала отрицательно. Екатерина Владимировна старалась не докучать вопросами. — К тебе можно, милая? Алена повернула голову и сквозь занавеску посмотрела на маму. — Конечно. Ты еще спрашиваешь. — Тебе пришло письмо. — Письмо? От кого? — девушка спрыгнула с подоконника и подошла к маме. — Взгляни, — она протянула конверт, улыбнулась и вышла из комнаты. Алена посмотрела на адрес и закрыла рот ладонью. — Мама, — завизжала она, это от Жени Клюквиной! От моей Жени! Мама! Екатерина Владимировна вернулась. — Я видела, — она улыбнулась. — Но откуда Женя узнала мой минский адрес? — Бабушка сказала. — Мам, мам! — Алена суетилась, бегала по комнате, размахивая конвертом. — Ты знаешь, что там? Что она мне написала? — Нет, конечно, откуда! Это же твое письмо. Алена села на край кровати и снова посмотрела на конверт. — Мне страшно. — Почему? — Екатерина Владимировна рассмеялась. Подошла к дочери и села рядом. — Я перед ней безумно виновата. А вдруг она написала, что больше не хочет со мной общаться. Мама расхохоталась. — Глупости! Если с тобой не хотят больше общаться, то не пишут об этом, а просто не общаются. А в чем ты перед ней виновата? — Мам, ты забыла? — В том, что долго не писала и не звонила? — Да. — У тебя изменилась жизнь, и вы немного потерялись. Это не страшно. Так бывает. В такие моменты — это проверка. — Какая проверка? — Отношений людей. Насколько они нужны друг другу. Будь честна, в тот период тебе необходимо было совсем другое. — Что? Я не знаю. — Научиться жить в новом мире, в который тебя забросило. — Возможно, ты права. Да, — Алена задумалась. Кончики русых волос скользили по письму. — Только я так и не научилась, мам. — А хочешь? Алена молча замотала головой. — Нет. Я больше вообще ничего не хочу. Можно я не буду тебе все рассказывать, а лишь попрошу кое-что для меня сделать. Но это безумно важно. — Конечно. Говори. — Чуть позже. — Хорошо. — День-два. Я все обдумаю еще раз. Мама внимательно посмотрела на дочь, пытаясь увидеть что-то важное, но пока не могла уловить ни аромат, ни шелест ветра, несущий перемены. — Хорошо, — снова повторила она. — Можно я сейчас побуду одна. Хочу прочитать письмо. Екатерина Владимировна поцеловала Алену в макушку и молча вышла из комнаты. А та продолжала крутить письмо в руках, боясь распечатать. Встала и подошла к окну, чтобы на солнце разглядеть через конверт хотя бы часть букв, но ничего не вышло. Тогда вернулась к столу, взяв ножницы, аккуратно вскрыла его. Подчерк был ровным, красивым, Женя старалась. Письмо было длинным: три листа исписаны с двух сторон. Привет, Алена! Я так счастлива писать тебе. Перед тем как взять в руки ручку и бумагу, долго думала с чего начать. Столько всего произошло, но одновременно вроде ничего не изменилось. Я так и не научилась ходить, и вряд ли уже научусь, но стала гораздо лучше говорить. Теперь могу составлять слова в небольшие предложения, и это огромная радость. Последние полгода я занимаюсь танцами. Ты, наверное, сейчас смеешься и думаешь, что я шучу. Нет! Это правда! Здесь есть школы для таких, как я. И я танцую прямо на коляске. Сначала очень стеснялась, чувствовала себя по-дурацки, но уже на второе-третье занятие расслабилась. Теперь жду каждую тренировку, как в детстве Деда Мороза с подарками. Понимаешь, для меня это какое-то невероятное чудо! Я — инвалид, но я танцую! Танцующий инвалид! Здесь все такие, поэтому не чувствую себя другой. Летом состоятся соревнования, и я буду участвовать с мальчиком. Он тоже колясочник. Не знаю, то ли это большой город, то ли возможности, которые он дает, то ли я изменилась. Так счастлива, что уехала из Баранович. Единственное, о чем безумно жалею, что не успела попрощаться и крепко обнять тебя. Все произошло так быстро. Папе предложили новую должность и квартиру. Мы буквально за неделю собрали вещи и уехали. Дом продавали уже потом, будучи на новом месте. Я пыталась дозвониться тебе, но у меня был только старый номер, который взяла у твоей бабушки, но никто там не поднял трубку. Поэтому написала письмо. Знаю, что ты переживаешь из-за того, что не звонила мне и не приезжала так долго. Уверена, что ты не забыла про меня. У тебя был сложный период — переезд, новая школа. Представляю, как ты переживала. Хотя нет, зная тебя, даже представить не могу. Но уверенна, что тебе было нелегко. Я пишу и представляю твое лицо. Так давно тебя не видела, но уверена, что ты не изменилась. Может, немного повзрослела. Ты по-прежнему часто улыбаешься а твои волосы, также опалены солнцем. Я смеюсь сейчас. Ты всегда вызывала у меня улыбку. Лучшую из всех существующих улыбок но свете. Иногда представляю, как ты спасаешь мир. Не смейся, я серьезно. Потому что с твоим огромным сердцем не может быть иначе. Ты, скорее всего, в новой школе всех перемирила, всем помогла и всех спасла, Я в этом даже не сомневаюсь. Они, наверное, в шоке от тебя. От твоей честности, смелости и порядочности. Алена не выдержала. Слезы закапали на белоснежные листы бумаги. «…смелости…», — слова барабанной дробью стучали в голове. — Трусиха я! — сквозь зубы процедила она. — Не пиши так больше! — она наклонилась над письмом. — Никому я не смогла помочь. Наоборот, только все портила. В конце и вовсе потеряв себя. Кто я, Женя? Кем стала? Если бы ты только знала, что я видела и слышала! А делала! Что я делала? — Алена начала со всей силы водить руками по щекам. — Если бы ты знала, то никогда не написала мне такое письмо. Потому что ты — лучшее, что есть в этом мире. Гораздо лучше меня и всех, кого я знаю. Алена вытерла слезы рукавом рубашки и снова взяла письмо. Я искренне верю, что ты навсегда останешься такой и сделаешь этот странный мир чуточку лучше. А я, я всегда буду рядом, обещаю писать и звонить тебе. Ты в моем сердце навсегда. У меня действительно все чудесно. Я счастлива. А еще… свободна. Впервые в жизни чувствую себя такой же, как все, и даже лучше. Может, это потому, что переехала в другой город и в нем живет слишком много людей, у которых просто нет времени разглядывать твои особенности. Я буду заканчивать, пора собираться на танцы. Мама с папой передают тебе огромный привет. А я обнимаю тебя крепко-крепко. Верю, что мы скоро встретимся. Обязательно встретимся. Твоя Женя Клюквина Алена аккуратно сложила письмо пополам и убрала в конверт. Достав из шкафа большую деревянную шкатулку, спрятала его вовнутрь. — Алена, к тебе пришли, — Екатерина Владимировна постучала в дверь. — Я никого не жду. — Судя по всему, это сюрприз, — мама загадочно улыбнулась, приподняв левую бровь. — Мам, какой еще сюрприз, — Алена решительно вышла из комнаты. Злость поднималась от желудка и ручьями разбегалась по венам. Ей не нравилось это чувство, но пока она не могла побороть его. Алена быстро надевает шлепки и выбегает на коридор. Она знает, кто стоит за второй дверью. Уголки губ съезжают вниз, нос морщится, глаза — узкие щелки. Хочет кричать, но молчит. «Господи! — молча завывает она, — зачем ты это сделал!» Она смотрит на него, пытаясь выровнять губы, но ничего не получается. Ей противно. Впервые за полгода смогла честно сказать это самой себе. Сейчас ей даже не жалко его. Ни капли. Не хочется помогать ему, не хочется поддерживать и спасать. И еще ей очень стыдно. Алена продолжает молча скулить, изо всех сил стараясь не выпустить эти звуки наружу. — Привет! — он так искренне улыбается. — Как я рад что ты дома! — он делает шаг вперед. Она — шаг назад. — Я зашел подарить тебе это! — с гордостью протягивает ей бежевого плюшевого медведя, размером с половину ее кровати. Она трясет головой: — Не нужно… — слова осколками падают на пол. — Как не нужно! — он растерян, но счастлив. — Это тебе от меня! Алена чувствует, как у нее дрожат руки. — Нет-нет! Не подумай! Я не украл его! И не нашел на мусорке! Сам купил, — последнее предложение он произносит медленно, вкусно, будто жует шоколадный эклер, растягивая удовольствие от каждого слова. — Я заработал. Ты, наверное, хочешь узнать где? Устроился грузчиком в продуктовый возле дома. Представляешь!? Я теперь работаю! И это тоже благодаря тебе! Алена закачала головой: сначала медленно, с каждой секундой увеличивая скорость. — Что? Я что-то не так сделал? — он растерялся. Алена окинула его взглядом. Мешковатый свитер выглядывал из-под синей куртки. На худых ногах — папины джинсы, на ступнях — рваные ботинки, те самые, в которых зимой доставал рюкзаки из лужи грязи. Алена смотрела и чувствовала, что еще секунда и она закричит. — Ты возьмешь медведя? — он растерянно смотрел на нее, недоумевая, что происходит. — Алена, что с тобой? Тебе плохо? Ты бледная! — он посадил медведя на пол и сделал шаг к ней. Она отступила. Улыбки нет. Он внимательно разглядывает ее. — Я обидел тебя? — Нет, — выдавила она. — У тебя что-то отучилось? — Все нормально. — Алена, ты испугана! У тебя дрожат руки, — он указал на ее ладони. — Это я тебя испугал? Она замотала головой. — Не бойся меня. Я просто хотел сделать тебе приятно. Если бы не ты, возможно, меня бы не было на этой планете. — Не смей так говорить больше! — Это правда! Если бы не ты, я, скорее всего, не выдержал бы… — Хватит! Хватит! Я не хочу нести ответственность за твою жизнь и твое решение! Я просто помогла, так поступают все нормальные люди. Помогла, потому что мне было тебя жалко! — Я знаю! Об этом и говорю! — Нет! Ты не так говоришь! Убеждаешь меня, что ты живешь сейчас, ходишь, ешь, дышишь только благодаря мне! — Но, таки… — Не смей! Не смей так поступать со мной! Твоя жизнь — это твое решение. Я просто помогла, — она вытерла рукавом кофты побежавшие по щекам слезы. — Почему ты плачешь? — его голос задрожал. Я ничего не понимаю. Я всего лишь хотел сказать тебе спасибо. А еще, — он сделал паузу, — что ты мне очень нравишься. Даже больше, чем нравишься. — Замолчи! Хватит! — она кричала, пугая не только Олега, но и саму себя. — Уходи! Уходи, прошу тебя! — Алена захлопнула дверь и побежала по длинному коридору, чтобы спрятаться в своей квартире. На следующий день она увидела большого бежевого медведя, который ждал лифта на ее площадке. Глава 28 Алена сидела на перроне и рассматривала снующих людей. Они были разные: высокие и низкие, с большими дорожными сумками и маленькими тряпичными торбочками, переброшенными через плечо. Она всматривалась в их лица, пытаясь уловить эмоции, но там ничего не было, кроме серых теней на щеках, опущенных глаз и ровных линий на месте губ. Все были такими разными и, одновременно, похожими. Затяжной гудок. Пелена дыма. Алена подняла глаза — поезд. Тяжело выдохнула и, продолжая кусать нижнюю губу, встала с места. Сумка была тяжелой. Она пнула ее ногой, пытаясь сдвинуть с места, вспоминая, как долго папа уговаривал ее провести на вокзал. Свист. Скрежет колес и пыхтящая железная гусеница, спотыкаясь, резко остановилась. — Помогите, пожалуйста, поднять сумку, — рядом стоял тучный высокий мужчина. Возле его ног лежали два больших тряпичных баула. Он ничего не ответил, но подхватил сумку и забросил в вагон. — Спасибо, — крикнула Алена, резво запрыгивая на ступеньки. Дотащив сумку до нужного места, нанесла последний удар по ней, отправив под сидение. «Да, простят меня геометрия и товарищ Есенин», — похлопывая рукой по поклаже, подумала она. Вагон был почти пустой. Несколько бабушек и двое мужчин, которые, видимо, ехали домой с работы. Алена вытянула ноги и повернулась к окну. «Всего два часа — и все изменится». Через несколько минут поезд тронулся, жалобно поскрипывая. Наверное, так он прощался с грустной столицей, затянутой грязными облаками, то ли пеленой смога. Родная дорога. Каждый изгиб ее, каждый камень были знакомы, каждое дерево, кланявшееся гостье, расставляло руки-ветки, чтобы обнять ее. Алена опустила голову, стараясь быть незаметной. Воздух был прохладный, даже колючий, но уже можно было уловить тонкий аромат весны. Она уже была здесь. Кроткими, мягкими шагами спускалась на землю. Алена остановилась на перекрестке, разглядывая дом, в котором еще не так давно жила Женя Клюквина. На окнах все те же занавески, перед входом — разноцветный резиновый коврик и два больших горшка, в которых летом росла роскошная герань. Атена попробовала открыть калитку, но она была заперта. В доме никто не жил. Она еще раз подергала за ручку и присела возле забора. Запустив руку в рюкзак, не глядя, открыла внутренний карман и достала сигарету. Она была последняя. Алена и сама не знала, почему до сих пор не выбросила ее. Не знала, хочет курить или нет. Покрутив ее в руках и вдохнув запах табака, с силой сжала в кулаке, через секунду стряхивая с ладони конфетти. Дом Инны. Дом Саши. Они смотрели друг на друга, распахнув глаза навстречу новому дню. «Одинаковые заборы», — Алена разглядывала дома подруг, вспоминая, как их родители конкурировали между собой, по очереди покупая одинаковые качели в сад или обкладывая дома кирпичом. «Интересно, как ты сейчас живешь. Инна? Какая ты стала? Наверное, такая же стерва», — Атена стряхнула последние крошки с руки. — Хотя, я не лучше. Какая ты, Алена? — последние слова она произнесла вслух. — Трусиха! — крик разорвал тишину переулка. — Сбежала! Слабачка! Через минуту она встала, повесила сумку на плечо и неспешно пошла к самому лучшему дому в мире. Звонок звенел громко. Алена сморщилась, одной рукой прикрывая ухо, другой — держа сумку в руках. Ей было страшно. Худые колени дрожали, а ладони потели, будто их поливали водой со шланга. Незнакомые лица мелькали перед глазами, пугая еще больше. — Как мне пройти в 10 «А» класс? Вахтерша, не поднимая глаз, произнесла: — Второй этаж. Алена медленно переставляла ноги, хотя должна была бежать, перепрыгивая через ступеньки. Пустой коридор. Дверь. Тишина. — Да успокойся! — положила ладонь на сердце, чувствуя, как оно подрагивает. — Давай, заходи! Ты же приняла решение. Скрип деревянной, выкрашенной в белую краску, двери. Робкие шаги. Опущенный взгляд и резко вздернутый подбородок. Десятки глаз смотрят на нее. Девушка пытается улыбаться, но не получается. Учительница здоровается, представляет классу. Она не слышит и не видит никого, кроме одного человека. Он удивлен, растерян и при этом, похоже, рад. Алена улыбается ему, губы дрожат, чувствует, что еще секунда, и дождь хлынет по лицу. Он встает и делает шаг в ее сторону. Она тоже. — Я приехала. — Надолго? — Навсегда. Крепко прижимает ее к себе. Он горячий, как июльское солнце, а его сердце стучит громче барабана. — Я так рад, — теплый воздух возле уха. — Я тоже. Ты не представляешь, как я рада, — она утыкается носом в его плечо. Тишина, будто резко наступила ночь. Десятки пытливых глаз смотрят на них. Учительница замерла, с интересом разглядывая учеников. Так они и стояли в узком проходе школьного кабинета. Алена и Ленька. Уже такие большие и все такие же маленькие. Глава 29 Катя Она сидела на крыше дома, свесив ноги и держась руками за невысокие перила, стоящие вдоль края. В зубах дымилась сигарета, а волосы развевались за спиной. Пепел падал на джинсы, но Кате было все равно. Бросив окурок вниз, она встала. Отойдя в сторону, перебросила сначала одну ногу, затем другую. — Высоко, — посмотрела вниз. — Очень высоко. Силуэт. Такой маленький, словно точка. Катя сразу узнала ее. Мама. Она шла легко, размахивая сумкой, как школьница портфелем. Последние недели она только и делала, что шила и улыбалась, а их дом превратился в мини-ателье. Мама была счастлива. Катя тоже. Отец вернулся домой из больницы. Они долго разговаривали с мамой, кричали, били посуду, снова кричали. На этот раз мама не отступила. Он ушел через три дня скандалов. Они не знали куда. И знать не хотели. Он угрожал, обещал вернуться, убить, сдать в психушку. Говорил и говорил, стоя на пороге, и лавой изрыгая ненависть и грязь на жену и дочку. Но все равно ушел. Катя так и не поняла, как им удалось выиграть в этой схватке. Она не знала причину его ухода. Главное, что в одно солнечное апрельское утро он ушел, прижимая к себе небольшую сумку в клетку. Мама шила. Катя училась. Она очень старалась забыть черное белье, запах салонов машин и лица. Они часто снились ей. Иногда казалось, что сойдет с ума. Посреди ночи подрывалась на кровати и бежала или к форточке, жадно глотая весенний воздух, или к туалету, выбрасывая из тела непереваренные остатки воспоминаний. Иногда, сидя за партой, улетела в прошлое, чувствуя, как чьи-то руки хватают ее за шею. Тогда она вставала и без спроса выходила из класса. Обычно приходила в себя на пустом стадионе или под балконом соседнего дома. — Бутылку джин-тоника. Она пошла в парк. Не в тот, где прохожим улыбались фонари, а в тот, через дорогу, без дорожек, скамеек и людей. Там только ряды старых деревьев, еще спящая трава и узкие тропинки. Сумерки плавно опускались на город. Она упрямо шагает по холодной земле, переступает через ветки, валяющиеся вокруг. Обломок дерева — садится и быстро открывает бутылку. Уже через секунду на языке капли сладкой воды. Катя пьет жадно, не отрываясь, громко глотая и давясь жидкостью. — Хорошо, — шепчет она и снова прикладывает губы к холодному пластику. Когда на дне остается пара глотков, поднимает бутылку на уровень глаз и переворачивает. Вода ударяется об лицо. Катя медленно встает. Ноги не слушаются, и ее ведет в сторону. Хватается за дерево. Голова кружится, но на душе стало спокойнее. Несколько минут она стоит, прижимаясь к стволу, прислушиваясь к звукам вокруг и диалогам в своей голове. Резкий взмах руки и бутылка летит в дерево. Подбегает, поднимает ее с земли и со всей силы начинает бить ей по дереву. Она что-то кричит, но ветер не может разобрать слов, разнося лишь гул по парку. Я не знаю, что мне делать, — тихо говорит она и обессиленно падает на землю. — Я не знаю, как жить — чуть громче. — Не знаю! — крик вырывается наружу. Она еще долго разговаривает с парком. Он слушает внимательно, запоминая слова, успокаивая гулом деревьев и лаская прикосновениями прохладного воздуха. — Я справлюсь? Скажи мне, справлюсь? — пауза. — Я не хочу умирать! Не хочу! — она мотает головой, шапка слезает с ушей. — Хочу жить! — каждая буква вкусная. Она произносит их, словно ест шоколадные конфеты: чуть подтаявшие, от которых на пальцах остаются следы. — Я хочу жить. Хочу и буду. Она поднимает пустую бутылку с земли и идет на свет фонарей знакомой аллеи. Она идет домой. Таня Похороны состоялись в понедельник. Людей пришло так мало, что они поместились бы в тамбуре перед входом в квартиру. Почему-то не появились родственники. Таня обзвонила всех, но никого из них не было. «Наверное, были заняты», — размышляла девушка, шагая по дорожке кладбища. Немного кружилась голова и путались мысли. Стук каблуков нарушал тишину, поэтому она часто останавливалась и пыталась идти на цыпочках. У нее не получалось, спотыкалась. — Нельзя шуметь. Это плохо! — посмотрела на длинную аллею, которая вела к выходу, остановилась и огляделась по сторонам: позади шли две женщины. — Да наплевать! — Таня сняла обувь и пошла в сторону выхода. Босиком. Бесшумно. Прижимая к груди сапоги, которые мама подарила ей два месяца назад. Умерла тихо, во сне. Без слез и стонов. Она не знала, что люди могут так уходить. Была уверена, что им больно, их лица искажают гримасы, а еще они плачут. Все оказалось наоборот. Мама просто уснула с улыбкой на губах, а утром не проснулась. Таня долго будила ее. Сначала несколько минут просила проснуться, потом трясла за плечо, затем пыталась стащить с кровати. Когда поняла, что мама не проснется, впала в ступор. Тишину в квартире нарушали звонки. Такие редкие, что их можно было пересчитать на пальцах одной руки. Какое-то время она сидела возле телефона в коридоре. Специально принесла табуретку из кухни. Была уверена, что люди начнут звонить, соболезновать и предлагать помощь. Но больше всего ждала звонка от папы. Точнее, от мужчины, который видел ее в первый и последний раз шестнадцать лет назад. Она была убеждена, что если он узнает о смерти мамы, то обязательно поможет, а может, даже заберет Таню к себе. Не забрал. Не приехал. И даже не позвонил. Первые дни Таня думала, что ему не передали. А потом устала думать и ждать. Еще через две недели перестала бороться за свою свободу и согласилась поехать в детский дом. Но больше всего замучилась умолять бабушку и тетю забрать ее жить к себе. Таня была измотана переживаниями. Поэтому, когда за ней приехал социальный педагог, спокойно села в машину, бросив под ноги две небольшие сумки с вещами. Она не подошла попрощаться к девочкам, которые стояли на тротуаре возле подъезда и плакали. У нее не было сил обнимать их, кивать головой в ответ на сочувственные слова и повторять, что все когда-нибудь обязательно будет хорошо. Она знала, что уезжает ненадолго. Всего полтора года, затем сможет вернуться в свою квартиру и начать жить заново. Без мамы, стыда и с планами на будущее. Таня закрыла дверь и посмотрела на сумки. Она взяла все, что у нее было. Хотя, нет. Кое-что оставила. Новую шубу и сапоги, которые подарила мама. Карина Она ударила по металлической банке с такой силой, что та отлетела на метров десять. На носу новых ботинок остался рубец. Карина посмотрела на царапину и равнодушно хмыкнула. Взгляд на часы — половина седьмого. Она пришла на полчаса раньше. — Какого лешего я здесь делаю! — Карина стояла перед дверью нового кафе, из которого доносились запахи кофе и свежей выпечки. Она облизнула губы, вспомнив, что за день успела съесть лишь бутерброд с колбасой и выпить кружку холодного чая. Увидела его издалека. Высокий, как всегда невероятно красивый и с лучшей улыбкой на губах. — Привет, милая, — он наклонился, чтобы обнять ее. — Не называй меня милой! — она уклонилась от объятий. — Мы договаривались на семь часов, зачем ты пришел так рано? — А ты? — он рассмеялся. — Не вижу ничего смешного! Я просто раньше освободилась с занятий. — С каких? Карина замялась. — По английскому. Хочу поступать в лингвистический. — Лучше на экономический. Продолжишь дело отца. — У тебя будет кому продолжить дело. Скоро появятся наследники, вот и перепишешь на них свое состояние. — Каринчик… — он склонил голову набок и улыбнулся. — Может, хватит? — Я еще даже не начинала, — она продолжала ковырять носом ботинка землю возле бордюра. — Пошли, — он кивнул в сторону дверей. — Выпьем по чашке какао. Пошли, пошли, — он взял ее под руку и повел к дверям кофейни. Внутри было тепло и пахло сдобой. Карина глубоко вдохнула аромат и слегка улыбнулась. Они сели за круглый столик в конце зала. — Просто выслушай меня. Я не прошу прощать меня, лишь хочу, чтобы ты услышала. Иначе не смогу жить нормально. — Ты не сможешь? — И ты тоже, — он перебил ее. Карина прикусила губу. Он волновался. Заметила это еще на улице, когда раз пять поправил воротник пальто и раз десять провел широкой ладонью по густым волосам. — Говори, — она откинулась на спинку стула, сложив руки на груди. — Как у тебя дела? — Слушай, — она резко наклонилась вперед. — Я не собираюсь тебе рассказывать, как у меня дела, чем живу, с кем встречаюсь и что ем. Пришла сюда только потому, что мама попросила. Поверь, она очень сильно попросила. Ясно? — она удерживала взгляд на его растерянном лице. — А теперь говори. Небольшая пауза. — Я познакомился с твоей мамой, когда нам обоим было по восемнадцать лет. Она была такая красивая. Помню, как сейчас: длинный изумрудный хлопковый сарафан, русые волосы, заплетенные в косу. Она могла рассмешить меня одной лишь фразой. Я всегда смеялся до слез, — он сделал паузу и жестом подозвал официанта. — Чашку экспрессо и круассан. Что ты будешь? — Ничего, — буркнула она, проглотив слюну. — Не дури, поешь! Карина подняла глаза на официантку: — Большую кружку какао и два круассана. Он ухмыльнулся. По-доброму. — Я просто ничего не ела с утра. — Я знаю. Ты всегда злая, когда голодная. — Нормальная я. — Я очень сильно любил твою маму. Даже не знал, что так можно любить. И сейчас тоже люблю. — Да ладно! — Да. Только теперь это другая любовь. Она, пожалуй, даже сильнее, чем та, юношеская. — Тогда почему ты ушел, если любишь ее до сих пор. — Я не знаю, — он пожал плечами. Просто захотел изменить свою жизнь. — Получилось? — Да. Но мне грустно. Безумно грустно. Я хочу общаться с тобой, как раньше. Да, я поступил плохо. Но я так поступил, потому что это моя жизнь. И хочу прожить ее так, как хочется мне. Я люблю тебя, дочка, и никогда не брошу, чтобы ни случилось. Но больше не хочу жить с твоей мамой. Возможно, пройдут годы, и я пожалею о своем решении, но сегодня хочу жить именно так Ты когда-нибудь хотела чего-нибудь очень сильно, но боялась это сделать? Карина молчала. — Представь, что тебе хочется этого изо дня в день, из часа в час, из минуты в минуту. Внутри — шторм, снаружи — штиль. И ты терпишь, терпишь. Терпишь себя. Вскоре начинает тошнить от собственных мыслей, сомнений и вопросов, на которые у тебя нет ответов. А потом не выдерживаешь и делаешь то, что хочешь, — он запускает ладони в густые волосы. — Ты понимаешь меня? У Карины испуганный взгляд. Глаза бегают, губы болят от укусов, особенная нижняя. — Я не люблю твою маму, как жену, понимаешь? Я люблю ее, как личность, как женщину, которая подарила мне тебя… Так бывает, иногда любовь уходит, — он положил руку на ладонь Карины. Она не пошевелилась. — Не люблю. Поэтому и ушел. — А ее… ту… ты любишь? — Да. — Надолго ли? — Карина ухмыльнулась. — И ее бросишь, как маму. — Возможно. Это жизнь, милая. Взрослая жизнь. У нас так бывает. Люди любят, а потом не любят… И идут искать новую жизнь. — Знаешь, пап, дело не в любви или новой жизни! — она резко встала со стула. — Дело в тебе и таких, как ты! — последние слова она процедила. — Ты ушел не потому, что больше не любил! Ты ушел потому, что слабак! Скучно стало? Так нужно было пойти прыгнуть с парашютом или сделать татуировку, а не бросать нас! Официантка замерла возле столика, держа в руках какао и круассаны. Карина жестом показала ей поставить тарелку. — Извини, па. Я услышала тебя. Но, как ты и думал, не поняла и никогда не пойму. Живи своей жизнью, а мы будем жить своей. И я больше не допущу, чтобы хоть кто-нибудь обидел маму, — она взяла сумку со стула. — Деньги можешь присылать. Потому что у мамы нет работы, так как ее бывший муж не разрешил ей получить образование и работать. Всегда говорил, что обеспечит, а она должна заниматься домом. Сейчас ей сорок три, и она ничего не умеет, кроме как любить и заботиться о своей семье. Счастья тебе, — она махнула рукой и направилась к выходу. — Карина! Она не обернулась, на ходу набросила пальто и растворилась в сумерках весеннего Минска. Через два часа Карина лежала дома под пледом и щелкала пультом от телевизора. Мама была рядом и не переставая гладила дочь по тонким, мягким волосам. Олег Мусора было так много, что Олег не мог пройти к выходу, то и дело натыкаясь на мешки. Второй день он чистил квартиру от хлама. Выбрасывал все подряд: бутылки, старые рамки с фотографиями, черную посуду, грязную одежду. Соседи, сидевшие возле подъезда, с недоумением смотрели на парня, который каждые пять минут появлялся в дверях с очередным мешком. — Олег, зачем ты все выносишь? — в окне появилась старушка со второго этажа. — Выбрасываю ненужные вещи. — Ты что разбогател? — выкрикнула она. — Зачем же столько добра на помойку нести? — Это все мусор, — Олег стоял, оперившись на очередной мешок. — Мусор?! Так у вас квартира — та еще свалка! — Теперь не будет! — А это что у тебя? — она еще больше вылезла в окна, пытаясь разглядеть содержимое пакета. — Батькина одежда? Ты на что ее выбрасываешь? Не стыдно?! — А зачем она мне. — Батьку только в землю закопали, а он уже вещи его выбрасывает! Олег не дослушал, решительно забросил мешок на плечо и поплелся в сторону урн. — Вот сволочь неблагодарная! — звонкий голос бабы Нади нарушил тишину сонного двора. Парень не обращал внимания, был сосредоточен и решителен. Да, он похоронил отца две недели назад. В тот майский день решил, что настало время, когда должен изменить свою жизнь. Раз и навсегда. На протяжении последних месяцев он готовился к поступлению. Каждый день после школы до глубокой ночи зубрил математику, физику и русский. На выходных на учебу времени не было: устроился грузчиком в продуктовый магазин на другом конце города, чтобы никто из его знакомых не видел, что работает. Но сначала хотел вычистить свой дом от прошлой жизни, не оставив там ничего, что могло бы напомнить о том, кто и как здесь жил. Выбросив мусор, он присел на скамейку рядом со школой. Она дремала: света в окнах не было, двери заперты, а на школьном дворе пусто. Последний звонок прошел две недели назад. Олег вспомнил, как стоял на линейке и ждал, когда она придет. Не слушал, что говорят учителя, не замечал, во что одеты одноклассники и что так бурно обсуждают, постоянно перешептываясь. Смотрел вдаль школьного двора, до последнего надеясь, что Алена придет. Представлял, как она мчится со всех ног, забросив сумку на плечо, ее русые волосы развеваются, то и дело закрывая лицо, а на губах играет самая лучшая улыбка. Но она не появилась. В тот день он пришел к ней домой. Екатерина Владимировна сказала, что Алена здесь больше не живет. Уехала к бабушке в Барановичи, там будет учиться весь одиннадцатый класс. А потом вернется в Минск поступать в университет. После того как дверь закрылась, парень еще долго сидел в ее подъезде на ступеньках, пытаясь поверить в то, что, возможно, больше никогда не увидит Алену. Через год Олег поступил в университет. Первого сентября переступил порог аудитории в новых джинсах, белой рубашке и с кожаной сумкой на плече. Никто из тех ребят, которые следующие пять лет сидели с ним в одной аудитории, так и не узнал, что этот умный, красивый парень когда-то был бомжом и собирал бутылки. Алена Запах травы дурманил. Алена втянула воздух, пытаясь как можно дольше удержать аромат. — Что ты там нюхаешь? — Ленька упал рядом с ней. — Траву. — Опять? — Да. — Ты сумасшедшая! — он рассмеялся и притянул ее к себе. — Сама пахнешь летом, — сказал и запустил руку в ее теплые, нагретые солнцем волосы. — Поцелуй меня, — она наклонила голову и заглянула ему в глаза. Он поцеловал. Медленно, вкусно, нежно. Они лежали в высокой траве за школьным двором. Это было их место. Там они встречались после уроков и часами не могли оторваться друг от друга. Когда прошел последний звонок, продолжали приходить сюда и прятаться ото всех, не делясь ни с кем своим счастьем. — Я люблю тебя, — он оторвался от ее губ. — Я тебя очень люблю. Алена прикусила губу, разглядывая веснушки у него на носу. — Ровно двенадцать! — Ты о чем? — О твоих веснушках. — Сумасшедшая! Она приподняла голову и начала целовать его нос. — Это значит да? — он говорил тихо. — Разве можно их не любить? — она обхватила его руками, и они кубарем полетели с небольшой горки. — Ты не уедешь больше? — Нет. — Точно? — он сжимал ладонями ее лицо. — Не отвечай, неважно. Я все равно тебя не отпущу. Первого сентября, когда уже успели пожелтеть первые листья, в воздухе летали паутинки, а солнце не пекло, как школьные батареи зимой, они пошли в школу вместе. Вышагивали по главной улице, взявшись за руки, постоянно улыбаясь и смеясь. Может быть, дарили улыбки настоящему дню, возможно, вспоминали, как прожили лето вместе, а может, знали, какое чудесное время их ждет впереди. Никто не знал ответа на этот вопрос. Даже они сами, но продолжали улыбаться и смеяться, встречая и провожая новый день. Алена звонила маме каждый день, но ни разу не спросила про Катю, Таню, Карину и Олега. Она почти не помнила их, даже лица были размыты. Иногда казалось, что десятый класс в минской школе приснился ей, всего этого не было. А может, так и есть? Ведь бабушка говорила что-то важное про жизнь и про то, что все вокруг иллюзия. А еще о том, что только нам дано решать, как жить: боясь и оглядываясь или улыбаясь всем смертям назло. Алена до конца не поняла важность ее слов, но продолжала улыбаться, освещая себе путь улыбкой. Внимание! Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий. Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.