«Азбука стиха» обращена к юным читателям. В этом возрасте многие пытаются выразить в поэтическом слове обуревающие их чувства, мечты, надежды. Конечно, не все. кто предпринимает попытку стихотворчества, становятся поэтами. Но сама причастность к искусству слова возвышает и облагораживает душу. Автор книги критик А. А. Михайлов на примерах, на разборе конкретных стихов показывает, что такое истинная поэзия.
Сергей Благонравов
Кортик: За честь и верность
Глава 1
Я смотрел на догорающий дом и не понимал, в чем провинился перед небесами, что оказался в такой глубокой жопе.
Пламя уже утихало, оставляя после себя лишь угли да черный скелет того, что еще утром было моим домом. В воздухе стоял густой запах гари, смешанный с ароматом августовской ночи — теплой, душной, пропитанной треском цикад. Хорошо еще, что в это время года не холодно, иначе я бы замерз насмерть в этой черной шелковой пижаме — единственном, что осталось на мне.
Тепло от раскаленных стен согревало кожу, но внутри я был ледяным. Хотелось орать, кричать, плакать, но сил уже не было. За последние полгода все слезы, все эмоции, что у меня были, закончились. Осталась только пустота и горечь, густая, как пепел на моих ладонях.
Мягкое погружение в жопу началось еще весной.
Сначала — странная гибель родителей. Они поехали в Турцию, отмечать двадцать пятую годовщину свадьбы. Отпуск мечты, как они говорили. Море, горы, старые крепости. А потом — звонок из посольства.
"Ваши родители погибли в горах. Несчастный случай. Состава преступления не найдено. Страховой случай не наступил. Согласно пункту 211 договора проведена кремация."
И все. Ни тел, ни подробностей. Только урна с пеплом и сухие официальные бумаги.
Я, семнадцатилетний пацан, даже не знал, куда бежать. Полиция? Юристы? Журналисты? Мне казалось, что если я начну копать, то найду правду. Но мир ответил мне молчанием.
Родители оставили мне дом, небольшие сбережения и долги. Очень быстро выяснилось, что их смерть была кому-то выгодна. Банки начали требовать погашения кредитов, какие-то тенистые типы звонили по ночам, спрашивая про "долги отца". А потом пришли письма — угрозы, требования продать дом.
Я пытался сопротивляться. Нашел адвоката, но через неделю его сбила машина. Случайно, конечно.
Потом начались проблемы в школе. То меня обвиняли в воровстве, то в наркотиках. В итоге — отчисление.
А сегодня ночью мой дом сгорел.
Я сидел на земле, обхватив колени, и смотрел, как последние искры гаснут в руинах.
Где-то вдалеке завыла сирена — пожарные, наверное. Или полиция. Мне было все равно.
Но в этот момент, сквозь пелену отчаяния, во мне что-то щелкнуло.
"Если мир решил сломать меня — значит, я ему еще не безразличен."
Я медленно поднялся, отряхнул пепел с пижамы и шагнул в темноту.
Правду не найти? Значит, я ее создам.
***
Утро встретил в камере. В отличие от соседей по участку, моя дверь была распахнута настежь — видимо, чтобы подчеркнуть: ты здесь не арестант, а всего лишь «гость».
Все же лучше, чем ночевать на улице в шелковой пижаме, покрытой копотью. Но мрачные мысли не выходили из головы.
Как и ожидалось, следователь — усталый мужчина с желтоватыми от никотина пальцами — вручил мне заключение пожарных.
— «Замыкание проводки. Признаков поджога не обнаружено», — монотонно пробормотал он, даже не глядя в мою сторону.
Бумага была подписана каким-то государственным магом Красновым В.В. — видимо, именно он примчался на пепелище среди ночи, осмотрел руины за пять минут и вынес вердикт.
Полиция, проявив «доброту душевную», забрала меня с собой — то ли из жалости, то ли чтобы не мозолил глаза.
Скоро девять утра. Мне надо куда-то идти.
— Петр Иванович, прошу на выход! — Следователь появился в дверях с хитрой улыбкой, будто знал что-то, чего не знал я.
— Спасибо за гостеприимство, — ответил я с горечью, чувствуя, как в горле комом встает ярость.
Пройдя турникеты, я вышел на крыльцо.
На улице было солнечно, радостно. Где-то смеялись дети, торопились на работу люди, лаяли собаки. Мир жил своей жизнью, и ему было абсолютно плевать на мои беды.
Не знаю, что именно толкнуло меня вернуться на пепелище. Может, надежда найти в руинах хоть что-то уцелевшее. Может, просто некуда больше идти.
Я шагал по каменным улицам в грязной пижаме, ловя на себе смешки детей и косые взгляды прохожих.
«Смотрите, бомж в шелках!»
«Должно быть, пьяный аристократ»
Хотелось сгореть от стыда. Но я сжал зубы и выпрямил спину.
Дворянин, каким бы ни был бедным, должен идти с гордо поднятой головой.
Я стоял в одном и том же месте, где вчера дрожал от жара пожирающего дом пламени, — но теперь здесь пахло только углем и пеплом.