В тяжелом состоянии правительственный президент был специальным самолетом отправлен в Берлин.

Лишь отъехав на сравнительно безопасное расстояние от места покушения, Кузнецов ощутил боль в левом плече: он был ранен осколком собственной гранаты. Решив, что рана пустяковая, царапина, так как крови было немного да и боль чувствовалась лишь при движениях рукой, Николай Иванович ограничился тем, что подложил под рукав сложенный вчетверо носовой платок, чтобы не протекала кровь. Но врач Альберт Цессарский, когда Кузнецов в тот же день вернулся в отряд, расценил ранение иначе.

Как показал осмотр, острый осколок засел в глубине мышц возле самой плечевой артерии. Крохотный кусочек стали мог перерезать артерию при малейшем неосторожном движении, а тогда Кузнецов неминуемо бы погиб от кровотечения, которое остановить в лагерных условиях было невозможно. Осколок следовало немедленно и осторожно удалить.

Врач стал готовиться к операции. Когда он вынул шприц и бутылку с новокаином для обезболивания, Кузнецов спросил:

– Вы что, хотите заморозить?

– Конечно. Нужно сделать разрез, и я хочу обезболить рану.

Николай Иванович несколько раз отрицательно покачал головой. Цессарский удивился, сказал, что новокаина у него достаточно, экономить, как это было когда-то, нет надобности.

Но Кузнецов упорно настаивал:

– Режьте так.

Цессарский предупредил, что будет очень больно. Но Николай Иванович оставался непреклонным. Потом, видя недоумение врача, объяснил:

– Я должен себя проверить. Если мне придется когда-нибудь испытать такую боль, вытерплю я или нет. Оперируйте!

Время было дорого. Поняв, что переубедить Кузнецова не удастся, Цессарский удалил осколок без обезболивания.

Несмотря на ранение, Николай Иванович был рад, что снова оказался в отряде. Только теперь он мог получить определенную разрядку от огромного нервного напряжения последних недель. Сброшен ненавистный фашистский мундир, его заменила обычная одежда – и офицер вермахта Пауль Вильгельм Зиберт превратился если и не в Кузнецова, то все же в советского человека, партизана славного отряда «Победители» Николая Васильевича Грачева.

Вечер у весело потрескивающего костра, традиционный «банк», знакомые лица боевых друзей вокруг, любимые песни, последние отрядные новости. Словом, родной партизанский дом!

Утром – слова Ровно…

Из этой поездки Кузнецов вернулся быстро, необычно озабоченным. Убийство Геля и Винтера, ранение Даргеля привели к тому, что оккупанты предприняли ряд мер для укрепления своей контрразведки в Ровно. Об одной из них Кузнецов и поспешил поставить в известность командование.

Как сообщил Николай Иванович, на пост начальника отдела гестапо по борьбе с партизанами был назначен крупный «специалист» своего дела – гауптштурмфюрер СС Ханке, прибывший в Ровно прямо из Житомира, где находилась полевая ставка самого рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Назначение в Ровно гауптштурмфюрера Ханке его местные коллеги справедливо расценили как проявление крайнего неудовольствия со стороны Гиммлера их деятельностью, а вернее, бездеятельностью.

Первый шаг Ханке («новая метла чисто метет») был решителен и энергичен: он переписал все население города! Гауптштурмфюрер установил порядок, по которому на дверь каждого дома был прибит листок с фамилиями всех жильцов дома или квартиры. Последняя по списку фамилия была подчеркнута жирной линией, скрепленной печатью и личной подписью гауптштурмфюрера СС Ханке. Ни одной фамилии вписать в листок уже было нельзя – для нее попросту не оставалось места. Населению было объявлено, что если в квартире после комендантского часа будет обнаружен кто-либо, не перечисленный в списке жильцов, все семьи, проживающие в доме, не исключая стариков и детей, будут расстреляны как пособники партизан.

По первому впечатлению этой крутой мерой Ханке достиг своей цели: действительно, положение городских разведчиков сразу стало критическим. Почти во всех квартирах, которыми они пользовались, жили женщины, старики, дети. Рассчитывать на удачу не приходилось: облавы и обыски устраивались теперь каждодневно, причем преимущественно в ночное время.

Нужно было немедленно найти какое-то противоядие изобретательности гауптштурмфюрера. И оно было найдено – неожиданное и до смешного простое. Оказалось, что система, введенная Ханке, способна обернуться сама против себя. Командование приказало ровенским подпольщикам сорвать с любого дома, где жили люди, связанные с немцами (чтобы не поставить под удар невинных), листок со списком жильцов и доставить в отряд – для образца. Когда приказ был выполнен, в штабе засели за пишущие машинки. На листке чистой бумаги печатали только одну фразу: «В этом доме проживают». Далее оставалось пустое место, под которым ставилась специально изготовленная печать отдела гестапо по борьбе с партизанами и штемпель «гауптштурмфюрер СС». Готовые листки несли в штаб, и там на них проставлялась размашистая подпись «Ханке», абсолютно идентичная оригиналу.

За два дня было изготовлено несколько тысяч таких листков, решительно ничем не отличавшихся от подлинных. Их прилепляли к домам и заборам, раскидывали по улицам, целыми пачками оставляли на прилавках базара. Несколько штук почтой послали в адрес гестапо… Идея гауптгатурмфюрера Ханке была безнадежно скомпрометирована. О каком контроле теперь могла идти речь, когда каждый домовладелец мог вписать в листок, какие валялись повсюду, кого угодно! Гитлеровцам не оставалось ничего иного, как немедленно отменить новый порядок регистрации населения. Карьере гауптштурмфюрера Ханке пришел конец. Эсэсовца постигла печальная участь его предшественников: он был снят с должности и отправлен на Восточный фронт. Разведчики отряда могли спокойно пользоваться своими квартирами.