– Как я могу это помнить? Я тогда еще даже не родилась, – Пэт встает и произносит, обращаясь к инспектору: – Вряд ли сегодня вы чего-то добьетесь. Пойду попрошу, чтобы нам принесли чаю.

После ухода племянницы Эвелин говорит:

– Мне больше нравились «вьюрки».

Она кладет руки на голову, изображая кепи:

– Они носили ужасно милые шляпки. Думаю, мне такая пошла бы. И вообще, форма у них была куда элегантнее, чем в Женском вспомогательном территориальном корпусе. Мы все так считали. Все это жуткое хаки, оно совершенно не вяжется с английской светлой кожей. Мы все в нем смотрелись ужасно.

– Я бы так не сказал, – улыбается инспектор Уильямс в ответ на ее заявление. – Ваша племянница дала нам одно очень милое фото, на котором вы в форме.

Из прозрачной пластиковой папки он достает один из снимков и протягивает Эвелин. Это студийный портрет, который Пэт нашла в железной банке из-под печенья примерно неделю назад:

– Это ведь вы на фотографии, да?

Эвелин вглядывается в фото, что он ей показывает, но при этом отмечает, что в папке есть копии и других снимков – с изображением некоего городка, садов с фруктовыми деревьями, смеющихся детей и, в частности, одной девочки.

Прошу вас, не спрашивайте меня о них. Пожалуйста, не спрашивайте, знаю ли я эту малышку, молит про себя Эвелин, а вслух комментирует свое студийное фото: «Кепи безобразное, не идет ни в какое сравнение с теми, что выдавали “вьюркам”. Нет, надо было идти во “вьюрки”, хотя к тому времени женщин брали только в Территориальный корпус».

– Вообще-то, на этом фото вы выглядите очень элегантно. Вы проходили подготовку в то время, когда оно было сделано?

На пару секунд Эвелин удается придать своему лицу неосмысленное выражение:

– Подготовку? Ну мы все учились водить автомобиль, печатать на машинке и стенографировать. Учитесь стенографировать, молодой человек. Очень полезный навык. Только карандаш натачивать не забывайте.

Она вздыхает:

– Мама говорила, такие навыки всегда пригодятся. Ну и, разумеется, мне всегда легко давались иностранные языки.

– Вы владели иностранными языками, да?

– Дома гувернантка учила нас французскому и немецкому. В мое время считалось, что юная леди должна знать эти языки. Потом, когда родители уехали за границу, я продолжала учить их в школе. А бабушка нас с Чарльзом немного научила русскому. Так забавно… Мы, когда выучили русский алфавит, посылали друг другу зашифрованные письма. Маме русский никогда не давался, и она не понимала, что мы пишем друг другу. Когда я подросла, родители отправили меня в Мюнхен, чтобы довести до ума, как тогда это называлось. Я жила у очень славной графской четы в Баварии.

Эвелин вздыхает:

– Со мной поехали еще две девочки. Здорово было. Правда, там с нами приключилась история.

– История? Неприятная?

– Национал-социалистическая партия, то есть нацисты, выпускала одну ужасную газету и развешивала ее в общественных местах. Жутко антисемитское издание. Мы срывали ее несколько раз, а в один прекрасный день нас поймали, – она рассмеялась. – Нас с позором отправили домой, но мы ни чуточки не жалели о том, что сделали.

– Знание немецкого, наверное, вам очень помогло, когда вы после работали в Германии? Долго вы пробыли в Бад-Нендорфе?

– Нет, это было не там. Я ездила в Баварию, в один городок неподалеку от Мюнхена.

– Нет, я спрашиваю про более позднее время. Когда вы выросли и пошли служить в армию. Вас откомандировали в Британский центр для допросов в Бад-Нендорфе, так?

– И я там служила?

– Да, судя по сведениям в вашей учетно-послужной карточке. Вы лично принимали участие в допросах?

Эвелин какое-то время молчит, представляя обезображенные окровавленные лица. Потом произносит:

– Наверное, да. Я регистрировала документы, вела кое-какие записи. Ничего такого важного мне не поручали, я уверена.

– Ясно. А вы помните, что служили вместе с полковником Робинсоном? Он был начальником центра.

– Разве? – Эвелин тщательно скрывает, что эти допросы доставляют ей истинное удовольствие. Изысканное развлечение, разбавляющее тягомотину долгих дней. Персонал лечебницы пытается заполнить их интересными занятиями, которые у Эвелин порождают лишь тоску по более волнующему времяпрепровождению. Вчера после обеда они делали бумажные гирлянды – рождественские украшения, а потом играли в слова. Эвелин эти забавы нравились, и она, если б захотела, могла бы с легкостью получить в награду плитку шоколада, но она специально перекрутила гирлянду и во время игры писала одно и то же слово – «толстяк».

В комнату вернулась Пэт. В руках у нее был поднос с чаем и маленькими кексами, покрытыми сахарной глазурью.

– На этот раз сама принесла. Не хотела, чтобы вы долго ждали, а персонал сплетничает на кухне.

Подавая наполненные чашки, она глянула на блокнот инспектора:

– Ну как, добились чего-нибудь?

– Я как раз собирался задать миссис Т-К еще один вопрос, – отвечал он, прочистив горло. – После Германии вы виделись с полковником Робинсоном? После того как получили другое назначение?