Пора вспомнить об обязанностях командира. Пименов удовлетворенно отметил, как четко и слаженно действовали его милиционеры. Хватило одного батальона, чтобы отразить высадку десанта. Уцелевшие шлюпки улепетывали обратно на корабли. Чутьем бывалого вояки Арсений Петрович чувствовал, что вражеская эскадра с минуту на минуту откроет по лесу огонь — в назидание, из мести и чтобы прикрыть отступавших.

— Роты! Общий отступ!

Полковник встал, укрываясь за деревом, и почесал зудевшую грудь. Он все же вспомнил о шутке царя, нашел в Стокгольме француза-татуировщика и попросил сделать надпись на груди. Долго пришлось объяснять паписту, что поребовалось. В итоге, появилась надпись «Sic semper tyrannis» (1). Чесалась, зараза, страшно!

* * *

Поражение десанта не сильно обескуражило адмирала д’Орвилье. Операция попахивала авантюрой, откликнулись бы шведы на призывы своего короля — тут все слишком воздушно (2). Куда приятнее оказалось захватывать многочисленных шведских «купцов» под русским флагом. Запланированное продвижение на юг он решил не отменять и теперь мог только радоваться, что и в карман деньги текут, и стратегическая задача выполняется — Грейг не мог остаться безучастным к уничтожению морской торговли Шведского генерал-губернаторства, сам придет, осталось ждать недолго. Крейсера перекрыли три главных прохода — Ландсорт, Сандхамн и Сёдерарм — а главные силы эскадры принялись курсировать перед входом в Стокгольмский архипелаг.

Грейг ждать себя не заставил. Не успела французская эскадра заскучать, наблюдатели доложили: на горизонте множество парусов. Д’Орвилье отдал приказ готовиться к бою.

Русские получили от шведов немалый флот в дополнение к тем силам, что имели на Балтике, и сумели собрать для выручки Стокгольма 22 линейных корабля, основную часть составляли 60–68 пушечные, и 15 фрегатов, из них — 6 легких, такие в линию не поставишь. Выучка шведских экипажей, их готовность умирать за царя вызывали большие сомнения. Русским очень не хватало офицеров и матросов, прошедших сражения — основная их часть находилась сейчас в Черном море.

Но главная их трудность, по мнению французского адмирала, заключалась в ином: у них не было 36-фунтовых орудий. В результате, имея на пять вымпелов меньше в составе линейных кораблей, французы почти вдвое превосходили русских по силе залпа. Двадцать восемь 36-фунтовых орудий на нижней палубе у 74-пушечных линкоров и двадцать четыре таких же монстров у 50-пушечников класса «Бордо» — порой одного их залпа в упор хватало, чтобы выиграть дуэль с противником, имевшим больше пушек на борту. Но и это еще не все. 36-фунтовки били дальше на кабельтов в сравнении 24-фунтовками, и это преимущество отлично ложилось на тактику, принятую во французском флоте.

— Возможно, вам, господа, не известны слова покойной императрицы Екатерины о русском флоте? — спросил адмирал у своих капитанов, съехавшихся на его флагман перед началом сражения.

Все изобразили искренее удивление.

Д’Орвилье внимательно вгляделся в их лица, удостоверился в отсутствии насмешливости и победно произнес.

— Она сказала: «у нас в излишестве кораблей и людей, но у нас нет ни флота, ни моряков». Мне об этом рассказал великий Дени Дидро, с коим покойница состояла в переписке. Не думаю, что что-то сильно изменилось за прошедшее время. Нас ждет великое и славное дельце!

Если бы адмирал знал, что его слова почти дословно повторили фразу несчастного Карла XIII про «бесспорный успех», возможно французский флотоводец придумал бы иную формулу. Но он не знал, а потому ничто не могло омрачить его настроения. Ничто и никто!

Свое мнение он переменил через несколько часов.

Из-за слабости ветра противники сближались медленно. В отличие от французов, у русских построение в линию выходило бестолко, арьергард отставал, не все корабли выдерживали правильную дистанцию — д’Орвилье лишний раз убедился, что его марсофлоты получают свое повышенное жалование не за красивые глаза (3). На французском флоте бытовала шутка, что благодаря четкой и слаженной работе на парусах корабли при построении в линию кладут бушприт на корму впередиидущего.

Все бы ничего, но эволюции Грейга ставили д’Орвилье в тупик. Складывалось впечатление, что он хотел следовать не контркурсом, а параллельным — неудобным, не на ветре, а под ветром. Именно таким, который всегда выбирали французы. Этот хитрый прием La Royale давно был известен, но противоядия против него не придумали. Идущий под ветром корабль имел крен на борт, смотревшие на противника порты квартердека не захлестывала вода, и стоящие там тяжелые 36-фунтовки, имея угол возвышения, могли вести как дальний, так и ближний огонь. В первом случае доставалось по дуге корпусу вражеского судна, во втором целились преимущественно в такелаж. Естественно, для французов все складывалось удачно, только когда противник шел навстречу и можно было подставить задранный борт. Маневры русской эскадры, суетливые, дерганные, были направлены на то, чтобы самим оказаться с удобной стороны и выключить из боя батареи самых разрушительных французских орудий.

Д’Орвилье не то чтобы заметался, но занервничал. Его корабли разорвали линию, и началась сложная игра в кошки-мышки, которую быстро свел на нет окончательно стихший ветер. Противники расположились под углом друг к другу на слишком дальнем расстоянии, чтобы обменяться выстрелами. Французский адмирал собрался приказать сбросить на воду шлюпки, чтобы выстроить эскадру в правильном порядке на случай, если посвежеет, но русские его опередили. Это они первыми зацепили баркасами пятерку своих линейных кораблей и зачем-то потащили их в сторону французов. 70-пушечники флагманский «Святой Великомученик Исидор» и «София Магдалина», 64-пушечники «Жён Мироносец», «Александр Невский» и «Дмитрий Донской» благодаря надрывавшимся на веслах морякам, сблизились с французами почти на милю, и их стали разворачивать бортом.